На какое-то время контр-адмирал словно бы забыл, что выше по чину и должности, чем он сам, на эсминце нет, и вопросительно переглянулся сначала с командиром судна, затем с Райчевым. Они все трое стояли теперь у правого борта, покачивающегося менее чем в кабельтове от борта канонерки.
– Но это, други мои походные, в том случае, если спасательный буксир успеет подойти и если на борту его окажется хорошо оснащенная бригада, – с тоской посмотрел Райчев в ту сторону, где грядой островков открывался путь к устью Днепровского лимана и дальше – к Одессе.
Бывший контрразведчик, Райчев мало смыслил в корабельных делах, потому и предпочитал, чтобы его именовали не капитаном первого ранга, а "полковником флота". Но зато он прекрасно понимал, в какой сложной ситуации оказался командующий эскадрой, который по одной нити логики обязан был заставить эсминец следовать своим курсом, а по другой – не имел права оставить в беде судно, которое к тому же находилось в его подчинении.
А еще полковник флота интуитивно ощутил, что худшие предчувствия, которые сопровождали его на рассвете к трапу эсминца, начали сбываться. И что впервые за многие годы странноватое, давно приклеившееся к нему обращение "други мои походные" неожиданно начало приобретать вполне реальный смысл.
Крики: "Внимание! Сзади по курсу наблюдаю два малых судна!" и "Воздух! Немцы!" – долетели до его сознания с разных концов эсминца почти одновременно.
Райчев метнул вооруженный биноклем взгляд сначала на быстро приближающиеся суденышки, затем – на четыре неспешно заходящие друг за другом на атаку самолета с огромными черными крестами на крыльях и фюзеляжах.
– Спускайтесь вниз, капитан, – приказным тоном молвил контр-адмирал. – Немедленно вниз.
– А вы намерены оставаться на палубе?
– Или на ходовом мостике, – с мрачной раздраженностью ответил Владимирский. – Какое это имеет значение?
– Имеет, товарищ адмирал, вы – командующий.
– Здесь два подчиненных мне корабля, которым предстоит принять бой.
– У них есть командиры, – упрямствовал Райчев. – На всяком судне всегда томится по несколько офицеров, каждый из которых готов, способен и даже мечтает…
С первого дня полковнику флота почему-то казалось, что его только для того и командировали в Севастополь, чтобы непременно вернулся с адмиралом. Стоит ли удивляться, что теперь он чувствовал себя ответственным за его "доставку" и его безопасность.
– Сейчас у них общий командир. И вообще вас это не касается, – раздраженно парировал контр-адмирал.
– Мне так не казалось. Однако поступайте, товарищ командующий, как считаете нужным, – обиженно процедил полковник флота.
Последние слова контр-адмирала, которые Райчев сумел расслышать: "Портфель с бумагами все время должен находиться при вас. Головой отвечаете! Выполняйте, капитан, выполняйте!" – уже расплавлялись в шуме авиационных моторов и глуховатом "тявканье" орудий обоих кораблей.
Не в состоянии противостоять атакам "юнкерсов", катера держались чуть поодаль, под защитой плавней, и, постоянно маневрируя, пытались подлавливать немецкие машины на разворотах, да всячески отвлекать их на себя. Спускаясь вниз, под защиту брони, полковник флота подумал об этих суденышках с какой-то особой теплотой. Их участие в этой операции, как и вообще судьба, чем-то напоминала его собственную судьбу. С той только разницей, что катера все же пытались отстаивать себя, помогать другим кораблям, словом, сражались. Он же, пленник штабного портфеля, подобной возможности напрочь лишен.
Владимирский прекрасно понимал, что, в общем, Райчев прав: принять на себя практическое командование этими двумя гибнущими кораблями он уже не сможет. Да и толку от подобного начальствования! Сейчас все решали бойцы, стоящие у орудий, и те офицеры, которые еще в состоянии были командовать своими корабельными подразделениями. Так что было бы благоразумнее подумать о своей собственной безопасности, о выступлении на предстоящем Совете обороны, о том, что именно ему поручено командовать операцией "Севастопольский конвой". Но что-то мешало контр-адмиралу отрешиться от того пафоса незаменимости и той мессианской предначертанности, на которые он сам себя на глазах у моряков обрекал.
Особой необходимости в одиночку идти на эсминце, в отрыве от конвоя, у контр-адмирала тоже не возникало. Поскольку общими представлениями о предстоящей операции все три командования: оборонительного района, флота и "Севастопольского конвоя" уже владели, а на доклад и согласование позиций вполне хватило бы пятнадцати-двадцати минут непосредственно перед высадкой. Однако изменить что-либо он уже был не способен.
12
Напутствие десантникам-парашютистам, всей группой уходившим на одном из сторожевиков, выдалось более сдержанным и коротким.
– Задача у вас предельно простая, – слегка осипшим от влажности и ночной прохлады голосом благословлял их Гродов, – сеять панику, уничтожать линии связи, штабы, склады и средства передвижения, а также любого, кто предстанет перед вами во вражеской форме. Как вам подобный расклад? Такую диверсионную вольницу ценить надо.
– Так ведь ценим же, – деловито заверил его Кузнецов.
– Пока верю на слово. Но к пяти часам утра, то есть к тому времени, когда завершится высадка остального десанта, в районе Шицли и его окрестностях все должно быть "зачищено" таким образом, чтобы мои батальоны проходили от берега до хутора, как на войсковом смотре.
Однако, произнеся это, майор тут же почувствовал, как группе парашютистов не хватает сейчас младшего лейтенанта Волынова или сержанта Жодина. Не говоря уже о слегка приунывшем в последние дни Злотнике. Как оказалось, он плохо переносил морскую качку, а потому радоваться очередному переходу не мог.
– Какой уж тут смотр? – с житейской сдержанностью вздохнул старшина. – Все-таки вражеский тыл. Тут бы до соединения с основными силами продержаться.
Остальные бойцы, сгрудившиеся на освещенном луной пирсе, поддержали его угрюмым молчанием. Гродов хотел еще что-то, сугубо в своем стиле, добивать к сказанному, взбодрить бойцов, однако вовремя понял, что это бессмысленно: слова здесь уже ничего не решают.
– Одного не советую забывать, парашютисты, – сказал он, уже прослеживая за тем, как диверсанты поднимаются по трапу посыльного катера, – что день высадки – это наш день. Что формировали и готовили нас именно для этого дня.
Переправить на корабли около двух тысяч бойцов полка, со всем их вооружением и боеприпасами, оказалось не так уж и просто. Крейсеры стояли на рейде, поднялась волна, которая даже в защищенной высокими берегами Казачьей бухте угрожала разбить катера о борт судна, а баркасы растерзать еще на подходе к ним. Тем не менее к тринадцати часам и ветер начал утихать и погрузка морских пехотинцев подходила к концу.
– Кто-то еще должен подойти? – не сумел пригасить свое любопытство Жодин, заметив, что майор в очередной раз задержал свой взгляд на запыленной бетонной дорожке, ведущей от ворот порта.
– Не исключено, сержант, – ответил Гродов, по-хищному прищуренным взглядом всматриваясь в задернутое холодной дымкой пространство. – В такой день ничто не исключается.
Жорка знал, что Гродов решил не уходить с пирса, пока все до единого морские пехотинцы не окажутся на крейсерах и эсминцах. Однако число десантников на берегу быстро уменьшалось, а майор по-прежнему время от времени нервно оглядывался в сторону невидимых отсюда ворот, откуда должен был появиться "некто".
В конце концов тайна его ожидания все-таки открылась, но лишь за несколько минут до того, как буквально у ног комполка причалил последний катерок, который должен был доставить его на крейсер "Красный Кавказ". Там, на изгибе усыпанной песком и мелким гравием тропе, появилась доктор Верникова. О предполагаемой гибели Риммы, как, впрочем, и о замужестве ее, ординарец командира полка не знал, поэтому удивление его касалось разве что самого появления "одесской докторши" у причала севастопольской бухты.
– Что ж ты таился, командир? – наедине Жодин по-прежнему обращался к майору на "ты". Пока что он оставался единственным бойцом полка, которому подобное нарушение субординации прощалось. – Назвал бы личность, определил наводку – я бы давно доставил ее сюда. И не к обеду на пирс, а вчера вечером, – по-заговорщицки ухмыльнулся сержант. – Как подобает в подобных случаях.
– Жодин, отойди от греха подальше, – прошипел Дмитрий, направляясь навстречу Верниковой. – Если я заговорюсь, катер попридержи под дулом автомата. Тебя, Злотник, это тоже касается.
– Так я что? – пожал плечами Мишка Минер. – Я завсегда…
– Значит, вы все же уходите на Одессу? – еще издали спросила Римма, лучезарно улыбаясь.
– Разве могло быть иначе?
– Чуть ли не каждый день появляются слухи, что она то ли уже пала, то ли вот-вот падет.
– Лгут, как всегда. Враги выдают желаемое за действительное.
Римма остановилась рядом с Гродовым, руками обхватила кисти его рук и нежно потерлась щекой о щеку, не встретив в ответ ни радости, ни, тем более, страсти.
– Мне ностальгически хочется уйти с тобой, Гродов.
– Об этом не может быть и речи.
– Если честно, я напрашивалась в качестве главврача конвоя, однако меня и слушать не захотели. Севастопольские госпитали и так уже переполнены, а ведь город всего лишь готовится к осаде, к обороне.
Они оба понимали, что говорят не то и не о том. А еще понимали, что им не о чем говорить и с куда большей охотой они попросту помолчали бы.
– Бекетов сообщил тебе, что я вышла замуж?
– Сообщил, естественно.
– Ты говоришь об этом слишком спокойно, почти бесстрастно. Подобный тон обычно ранит женщину.
– А ты чего ожидала?
– Не нужно упрекать меня. Достаточно того, что сама себя упрекаю. Все произошло как-то неожиданно.
– Со мной? – вопрос этот возник как бы сам собой. Однако Дмитрий тут же понял, что не имел морального права задавать его. Выглядело, как удар ниже пояса.
– С ним, – укоризненно уточнила Римма. – С тем, кто считает себя моим мужем.
"Кто считает себя мужем…" – не мог не заметить Гродов.
– Когда я узнала, что санитарный транспорт, на котором должна была находиться, пошел на дно, ты не представляешь, как я восприняла это. Вызвав меня к себе, Виктор, – впервые назвала она имя супруга, – по существу спас меня, вторгся в течение судьбы.
– Вторгся, – машинально как-то повторил Гродов, окончательно теряя интерес и к беседе с этой женщиной, и к самой встрече с ней. – Понимаю. Пытаюсь понять, – заверил ее майор, всматриваясь туда, где на якорных стоянках застыли, словно бы в толщу серого льда вмерзли, красавцы крейсеры.
Катер, который перебрасывал на борт "Красного Крыма" последнюю группу морских пехотинцев, уже вновь взревел мотором и налегке понесся к пирсу. Гродов взглянул на часы: согласно плану операции посадка должна была завершиться в тринадцать тридцать. В его распоряжении еще оставалось двадцать пять минут. К этому времени остальные суда конвоя уже должны были находиться на дальнем рейде и ждать выхода. Впрочем, он знал, что командир конвоя, новоиспеченный контр-адмирал Горшков все еще не прибыл из штаба флота.
– Пытаешься ли?
Дмитрий взглянул на нее с таким же интересом, с каким мужья обычно смотрят на жен, стремящихся сотворить очередной скандал из ничего. "Кто из нас скоропостижно вступил в брак: я или она?!" – изумился он коварству.
– Если честно, я опасалась, что, узнав о моем замужестве, ты примчишься в Севастополь разбираться со своим соперником. Не сомневаюсь, что все это – банальные женские бредни, тем не менее мечтала об этом страстно.
– Ревнивцев в наше время усмиряют окопами, – холодно заметил Гродов. – Да я, собственно, никогда и не принадлежал к ним.
– Просто у тебя появилась другая женщина.
– Источник тот же, полковник Бекетов?
– На сей раз не проболтался, сработала мужская солидарность, но почувствовала: "Ушло мое время". – Она вопросительно взглянула на Гродова.
Что привело сейчас эту женщину на пирс и чего она добивалась, этого Дмитрий понять не мог. Рассчитывала сохранить за собой роль любовницы при обманутом муже? И это, находясь на разных берегах моря?
Штабной "виллис" остановился буквально в трех шагах от них, и из машины появился командир конвоя – среднего роста, поджарый, он демонстрировал прекрасную выправку морского офицера старой закваски, рожденного для балов и парадов.
– Доктор Верникова? Вы здесь?! – удивился Горшков, проходя мимо охладевшей друг к другу пары.
– Это действительно я, товарищ контр-адмирал, – неохотно признала его правоту Римма.
– Вы все же добились у командующего эскадрой зачисления главным врачом конвоя? – на застывшую у козырька руку Гродова контр-адмирал попросту не обратил внимая.
– Владимирский был решительно против.
– Как и я, – не стал скрывать Горшков. – Там предстоит сугубо мужская работа, а вы, с вашим опытом, еще понадобитесь нам в госпитале флота.
Только теперь он с любопытством взглянул на Гродова, причем выглядело все так, что поначалу он не признал в этом майоре береговой обороны командира десантников.
– Оказывается, вы знакомы? – обратился к Верниковой, и майор понял, что командир конвоя и сам не равнодушен к этой женщине. Только сейчас в душе Дмитрия отозвалось нечто, напоминающее то ли ревность, то ли всего лишь досаду по поводу того, что эта женщина способна принадлежать еще кому-то, кроме него.
– Достаточно давно, – обронила Римма и тут же уточнила: – Благодаря нашему общему другу – полковнику Бекетову.
Кажется, имя заместителя начальника контрразведки флота как-то сразу же охладило Горшкова. Он тут же потерял интерес к Верниковой и как можно строже взглянул на майора.
– Полк уже на кораблях?
– Так точно.
– Без происшествий?
– Без.
Он взглянул на приближающийся к причалу катер, сказал: "Кажется, нам тоже пора, майор" и направился к месту швартовки.
Вновь оставшись наедине друг с другом, майор и Римма облегченно вздохнули. Минуты прощания уже не тяготили их, а наоборот, избавляли от еще более тягостного продолжения разговора.
– Кстати, ты мог бы очень легко оправдаться, – молвила Римма.
– В связи с чем?
– С появлением другой женщины, – сейчас она вела себя как девчонка, для которой важны были не чистота смысла и жизненной правды, а исключительно красота возвышенных слов.
– Каким же, интересно, образом?
– Сославшись на то, что считал меня погибшей. Ведь так оно и было: Бекетов, а вслед за ним и ты считали, что я погибла на госпитальном судне.
– Все совершенно не так, доктор Верникова, – вдруг решительно возразил Гродов, уже намереваясь идти вслед за командиром конвоя. – Это я сейчас считаю вас погибшей, во всяком случае, для меня. А тогда, вопреки сведениям и здравому смыслу, я мучительно верил, что чудо все-таки состоялось и вы каким-то образом уцелели.
– Вот оно как… – растерянно проговорила Римма, с тоской глядя вслед мужчине, которого, как оказалось, все еще продолжала любить.
– Часто вспоминаю вас в седле трофейного скакуна, доктор Верникова! – крикнул майор уже издали, чтобы как-то скрасить сумбурность их расставания. – Все еще видитесь мне верхом, на приморском лугу! Не оставляйте вольтижировки, Римма, вы – прекрасная наездница!
– Спасибо, утешил, – процедила вслед ему женщина, обиженно поджимая губы.
13
Заглянув в офицерский кубрик, Райчев взял свой "бесценный" портфель, о существовании которого на какое-то время успел забыть, и вернулся с ним в кают-компанию. Сопровождавший его адъютант командующего напомнил о персональном плотике, свернутом в виде коврика, – недавнем изобретении спасателей, однако Райчев безнадежно махнул рукой:
– Что суждено, то суждено…
– Небесных судеб море не признает, – назидательно объяснил ему адъютант, – у него своя крапленая колода и своя рулетка.
Райчев настроился было вновь подняться наверх вместе со старшим лейтенантом, поскольку в замкнутом пространстве корабельного чрева чувствовал себя, как в западне. Но в это время мимо них в сторону лазарета пронесли окровавленного матроса, и полковник флота вспомнил, что новое появление его на палубе превратится в появление еще одной беззащитной жертвы военных страстей.
– Постарайтесь уговорить адмирала спуститься вниз, – попросил он адъютанта, явно не спешащего покидать их укрытие.
– В подобных случаях у него зарождается дух противоречия. Чем упорнее уговариваешь его, тем упорнее он утверждается в собственном решении. Пусть даже самом абсурдном.
– Очевидно, он не один впадает в подобный психологический блуд.
Вернувшись в кают-компанию, Райчев положил свою штабную "суму" на стол, прижался щекой к ее потертой, шершавой коже и обхватил руками вместе с собственной головой. Больше всего ему хотелось сейчас уснуть; пережить этот жуткий налет в забытье, как под наркозом.
Проходила минута за минутой. Корабль содрогался от орудийных выстрелов и раскачивался на взрывной волне. Поражаясь мужеству своей команды, он в то же время мужественно противостоял осколочной ненависти вражеских пилотов.
На несколько минут бой затих, и Райчев уже решил было, что эсминец в этой схватке устоял, и даже вновь возродил в себе желание подняться на палубу. Однако с трапа его вернула назад чья-то басовитая команда: "Всем лишним – вниз! Укрыться под металл!", и он понял, что та четверка пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которая навязала "Фрунзе" бой, попросту истратила боезапас, и на смену ей пришли две новые пары.
Из тех реплик, которыми обменивались пробегавшие мимо кают-компании моряки, Райчев узнавал, что какой-то из "юнкерсов" все же подбит, и что получившая еще одно повреждение канонерка "Красная Армения" продержится на плаву не более десяти минут. Спустя еще какое-то время до его слуха дошло, что командир эсминца то ли погиб, то ли тяжело ранен, поэтому командование принял на себя контр-адмирал.
Все это время полковник флота ощущал свое бессилие и свою полную ненужность на этом сражающемся корабле.
– Товарищ капитан первого ранга! – ворвался в его полуотрешенное состояние голос адъютанта командующего. – Контр-адмирал ранен. Ранение легкое, но эсминец получил еще две пробоины, не слушается руля и идет ко дну!
– Каковы в таком случае наши действия? – чужим, непослушным голосом поинтересовался Райчев.