Упускать такой момент нельзя было, и Гродов лично повел бойцов двух оставшихся рот в наступление на плацдарм в районе плавней. Прячась за выведенными из строя машинами и повозками, а также цепляясь за плавневые островки, румыны оказывали здесь ожесточенное сопротивление. И вскоре бой перерос в рукопашную, во время которой в ход шло все – штыки, саперные лопатки, ножи, немецкие гранаты с деревянными ручками. Какой-то рослый десантник даже умудрился вырвать из повозки оглоблю и ринулся с ней в плавни, выкашивая перед собой людей и камыш.
И только Малюта не горячился. Удобно устроившись на кочке под повозкой, он снайперски прореживал ряды врагов, время от времени покрикивая на своих: "Да не мельтешите же вы перед дулом, босота слободская! Дайте наконец душу отвести!"
Какой-то унтер-офицер с двух шагов выстрелил в Гродова, но тот успел отшатнуться, и пуля лишь слегка обожгла предплечье. Румын попытался перезарядить карабин, однако майор метнулся к нему, ногой отбил в сторону ствол и, схватив противника за ворот расстегнутого кителя, из всей мощи врезался головой в его подбородок. Развернув унтера спиной к себе, он прикрылся им от пули какого-то обозника, которого тут же сбил с повозки выстрелом из пистолета, а тяжелораненого румына буквально нанизал на штык возникшего рядом немца. Он уже заметил, что вместе с румынами на север прорывалось и какое-то подразделение немцев, которые старались держаться поближе к плавням и уходить за спинами союзников.
Однако этому уйти не удалось. Оглушив фрица ударом рукоятки в переносицу, Черный Комиссар сбил его с ног и, уже оказавшись в прикрытом полегшим камышом озерце, добивал его, на удивление живучего, кулаком, словно кузнечным молотом.
Пока Гродов поднимался, к нему бросился еще один немец, однако возникший откуда-то из-за кустарника десантник в окровавленной тельняшке и с оглоблей в руках, поверг того страшным ударом в затылок и тут же замертво упал рядом.
– Выходи из боя, командир, – оттолкнул майора Жодин, вонзая в немца карабинный штык, словно осиновый кол. – Не царское это дело – по колдобинам с немчурой цапаться. С остальными сами управимся.
– Не путайся под ногами, сержант! – окрысился на него майор, не замечая, что вошел в ярость, в раж. Но, бросившись командиру в ноги, Жодин повалил его как раз в те мгновения, когда над ними отстучала очередь ручного пулемета. Затем еще и еще одна, пока в той стороне, откуда, из-за разбитой снарядом машины стрелял пулеметчик, не прозвучал взрыв гранаты.
– Считай, что я у тебя в долгу, сержант, – внимательно осматриваясь по сторонам, поднимался командир полка.
– Неубедительно говоришь, командир, – не удовлетворился его заверением Жодин.
– Что значит "неубедительно"?
– А то… Конкретизируй свою долговую расписку хотя бы двумя бутылками хорошего коньяку.
– Уже конкретизирую.
– Да при двух кругах домашней колбасы-кровянки. Но только такой, настоящей, с чесночком и всем прочим, полагающимся кровянке…
На минутку забывшись, командир полка голодно взглотнул слюну, но тут же спохватился и сурово одернул Жодина:
– Побойся Бога, сержант, не живодерничай! Сам знаешь, что на такую "долговую роскошь" жизнь моя никчемная не тянет!
22
Подпустив противника как можно ближе к своим окопам, десантники из роты Зубова дали три залпа, метнули последние гранаты и, не позволяя ему ни залечь, ни организованно отступить, поднялись в контратаку, четвертый, пусть и нестройный, залп производя уже на ходу, или, как называл этот прием Гродов, "из-под полы".
Старший лейтенант специально повел себя именно так, как рекомендовал перед рукопашной командир полка. При этом он не только познавал эффективность такого контрудара, но и как бы пытался перенять у опытного десантника частицу его удачи.
Прежде чем прокричать свое неугасимое "Полундра!", комроты успел жестко предупредить бойцов:
– Не зарываться! Противника гнать только за пределы лабаза. Оттуда, используя укрытия, прореживать уцелевших выстрелами вдогонку.
– А может, все-таки погнать их до той части деревни, из которой они нас недавно выбили? – предложил сержант Колотов, который исполнял теперь обязанности командира первого взвода.
– Румыны только этого и ждут, – ответил Зубов. – Их там, в деревне, не менее сотни. И если, в свою очередь, эта орда контратакует, тельняшки нам уже не помогут. А так, может, еще продержимся до утра.
– Во всяком случае, до полной темноты, – поддержал его старший сержант Курилов. – Да и с кем гнать? – окинул он взглядом свое поредевшее воинство.
И Колотов не мог не понимать, что он имеет в виду. Все три командира взводов погибли. Старший лейтенант наспех свел уцелевших бойцов в два взвода, в одном из которых, пребывавшем под командованием младшего сержанта Возницкого, в строю насчитывалось двадцать два бойцы, в другом, под командованием Колотова, – двадцать семь. Еще несколько бойцов, вместе с фельдшером и двумя санитарами, оставались на лазаретном островке, с ранеными – прикрывали их, держа оборону на кронах ив. Правда в основном там находились бойцы из группы Курилова, но комроты уже считал их своими.
Контратака выдалась отчаянной. После залпа "из-под полы" часть румынских солдат пыталась залечь, но большинство бросилось к спасительным строениям рыбачьей базы. И именно возле них образовалась настоящая рубка, когда в ход пошли не только ножи, но даже обломки старых весел. На глазах у комроты Курилов сумел увязаться за двумя убегавшими солдатами, и теперь отчаянно бил их по каскам немецкой гранатой с деревянной ручкой. А когда один из них, очевидно, оглушенный, упал, по-кошачьи, все еще с гранатой в руке, бросился на спину второму. Чтобы прекратить эту схватку, разгоревшуюся у вытянутой на берег рассохшейся лодки, Зубов выпустил в упавшего солдата последнюю пулю из пистолета. А затем, подхватив его карабин, почти в упор выстрелил в румынского легионера, попытавшегося устроиться со своим ручным пулеметом в проломе стены рыбацкой хижины.
– Ползком к пулемету, сержант, – приказал он присевшему возле убитого Курилову. – Я прикрою. Открывай огонь по отступающим!
Ворвавшись в домик, он выхватил пулемет у неповоротливого сержанта и прошелся очередью по тем, кто скапливался за лабазом; таким образом он помог бойцам Колотова ворваться в большое, несуразное с виду строение.
– Возницкий, ты жив? – спросил он, посылая короткие очереди в сторону румынских солдат, убегавших к крайним усадьбам.
– Здесь я! – отозвался командир первого взвода от складского помещения, которое находилось слева от хижины.
– Бери семерых бойцов, быстро собери все оружие и доставь его в окопы. Не забывайте опустошать патронташи.
– Может, часть оружия – сразу же за холм, на косу?
– Главное, чтобы оно оказалось в нашем распоряжении. Ты, Колотов, позаботься о раненых, всех – на лазаретный островок!
Оглянувшись, Зубов увидел, что двое легкораненых моряков и парнишка уже собирают оружие тех румын, которые полегли у самых окопов. Однако раненые делали это слишком медленно, в то время как румыны вновь накапливались на окраине деревни, готовясь к следующей атаке, уже которой в течение дня.
Приказав Возницкому продержаться со своим взводом на хуторке в течение тридцати минут, старший лейтенант вместе с Куриловым, который стал его ординарцем и личным телохранителем, вернулся к окопам. А уже оттуда, по отводной траншее, пробрался к окопчику за холмом, где в глубокой каменистой щели затаился со своим бесценным, но пока что бесполезным аппаратом радист Сенчук.
– Что, мореман, бездельничаешь? – опустился рядом с ним Зубов, оставив сержанта на холме, на прикрытие.
– Самому тошно, товарищ старший лейтенант, – шмыгнул вечно простуженным носом радист.
Тот, первый связист, который высаживался с рацией на спине, погиб во время налета штурмовиков. К счастью, в роте был радист-дублер, которому Зубов благоразумно приказал держаться подальше от основного, чем и спас его. Комроты не мог знать, что, поскольку какое-то время его рация на связь не выходила, то на флагманском охотнике и в штабе обороны сочли, что она умолкла навсегда. На вид этому худощавому пареньку-связисту с иссеченным угрями лицом было лет семнадцать, не больше, и комроты подозревал, что, поступая в школу радистов, Сенчук попросту "приписал" себе год-другой.
– Неужели и тебе, мореман, тошно? Вот уж о ком не подумал бы. Именно поэтому принялся палить из карабина по наступавшим румынам, хотя помнил мой приказ: не высовываться?!
– Так ведь двоих, которые сумели прорваться по плавням, чтобы зайти вам в тыл, я все-таки уложил.
– Вот как?! Я этого не знал.
– Уложил, сам видел, – подтвердил Курилов, который прекрасно слышал их разговор.
– Тогда, мореман, считай, что победа в этом бою – на твоем счету.
– Ну, я так не говорил.
– Не скромничай, мореман. Командир отряда катеров на связь, я так понимаю, не выходил?
– Хотя обещал. Я трижды пытался связаться с ним. Радист флагманского катера не отвечает – и все тут.
– Это не аргумент, мореман. Вызывай еще раз, – скорее из безнадежности, нежели из веры в успех, приказал Зубов и был удивлен, когда после двухминутного бормотания в микрофон Сенчук вдруг воскликнул: – Есть связь! Не может быть: они все-таки на связи!
Прежде всего, Зубов попросил к рации капитан-лейтенанта Осминова, но радист сказал, что тот, тяжелораненый, переправлен на эсминец. Теперь катером и десантным отрядом командует старший лейтенант Изотов.
– Да кто бы он ни был! – нервно подстегнул своего собеседника комроты.
– Значит, ситуация складывается таким образом, – тут же скороговоркой зачастил командир отряда. – Во время нескольких авианалетов один катер затонул; два, в том числе и наш, получили повреждения. Рация тоже вышла из строя, поэтому ее пришлось заменить. К тому же…
– Ваши дальнейшие действия, мореман? – прервал его брюзжание Зубов.
– То есть?
– Вы собираетесь снимать остатки моей роты с плацдарма? Только так: "да" или "нет", поскольку противник снова готовится к атаке. Я должен знать, на что могу рассчитывать.
Те несколько мгновений, которые Изотов провел в молчании, командиру десанта показались вечностью.
– Через час мы будем в районе плацдарма.
– А чуточку раньше? Понимаешь, мореман, здесь важна каждая минута.
– Насколько я знаю, вам приказано держаться до утра. Таков был последний приказ, который последовал в девятнадцать ноль-ноль.
– Такого приказа мое командование до меня не доводило. Перед высадкой нам приказано было захватить плацдарм и удерживать его до последней возможности.
– Вот именно, старший лейтенант, до последней.
– Если мы все здесь погибнем, удерживать плацдарм будет некому. До утра он будет румынским.
– Сказал же: буду через час. Раньше просто не получится. Почти все экипажи заняты ремонтом. И находимся мы на рейде Одессы, под прикрытием портовых зениток. Нужны еще какие-то доводы?
– Да все понятно, мореман…
– Где вы сосредоточены? Сколько вас и откуда снимать?
Эти вопросы, имея под рукой карту, Изотов задавал уже под вытье моторов вражеских штурмовиков, которые совершали очередной налет на плацдарм. Однако Зубов успел объяснить командиру катеров, что сосредоточены они будут в двух местах: на островке Русин, на котором имеется рыбацкий причал и где находится лазарет десантников, и на косе, уходившей далеко в Днепровский лиман, располагаясь на которой бойцы могут прикрывать подступы к островку.
– Судя по всему, вечер будет лунным, – завершил свои объяснения Зубов, – тем не менее месторасположение свое определим красными ракетами. Единственный вопрос, ответить на который пока не могу, – сколько нас осталось. Сам слышишь, мореман, что здесь творится. В атаку снова пойдет вражеская пехота.
– Как только приблизимся, тут же поддержу вас огнем, – попытался хоть как-то приободрить его Изотов.
Налет "юнкерсов" продолжался немыслимо долго. Пользуясь беззащитностью десантников, немецкие летчики утюжили плацдарм вдоль и поперек, словно бы упражняясь в умении вычерчивать в небе виражи да в огневой точности. Особенно они изощрялись над лазаретным островком морских пехотинцев, который лишь время от времени огрызался редкими винтовочными выстрелами. Когда же штурмовики наконец улетели, появился румынский самолет-разведчик, пилоты которого исполняли роль корректировщиков сразу для двух батарей: тяжелой дальнобойной и обычной полевой, удары которых тоже становились все более точными. Причем на сей раз основной удар пришелся по рыбачьему стану да по окопам, прикрывающим косу.
Потери в роте оказались такими, что Зубов едва успел отозвать последних четырех бойцов из хижины и лабаза. Даже в окопах, у косы, десантники с трудом отбили атаку двух танкеток, поддержанную кавалерией и пехотой противника. Но после этого уцелевшим морякам пришлось отходить на косу и в плавни. Когда же подошел катер, шестеро остававшихся на кончике косы бойцов отбили последнюю атаку, после которой старший сержант Курилов прокричал Зубову, радисту и еще какому-то десантнику:
– Уходите вброд, вплавь, я прикрою!
– Отходим вместе, отстреливаясь! – предложил старший лейтенант.
– Вместе не получится!
– Значит, вместе погибнем!
– Э, нет, кто-то должен выжить. Тут уж кому как суждено. Прощай, старшой! Видно, не подфартит мне вырваться из этой чертовой трясины.
И действительно, Курилов прикрывал, пока мог. Да еще какой-то уцелевший на "лазаретном" островке боец поддерживал его, не позволяя румынам высовываться из-за подготовленного моряками завала.
Десантники уже подходили по плавням к морскому охотнику, когда рядом разорвался снаряд. На палубу старшего лейтенанта втащили бросившиеся в воду моряки катера. Одного, теряющего сознание…
23
До начала наступления осиповцев оставалось еще полчаса, а десантники уже полностью овладели окопами тех румынских солдат, которые удерживали восточный плацдарм прикрытия перешейка, и теперь шестью пулеметами, два из которых оказались трофейными, очищали от противника саму косу. Под их прикрытием моряки двумя прибрежными колоннами стали продвигаться вдоль моря и лимана, все дальше оттесняя уцелевших легионеров к средине перешейка да к небольшим камышовым островкам, подступавшим к ней со стороны лимана.
– Ты что, решил отбить перешеек своими силами? – рассмеялся в трубку Осипов, как только радист опустился рядом с командиром полка на удобно вымощенном шинелями командном пункте. Даже в таких, сугубо фронтовых, условиях румынские офицеры старались устроиться поуютнее. – Моя разведка доносит, что с восточного берега ты их уже потеснил.
– Да комбат у меня тут нервный объявился, – ответил майор, подставляя руку санитару. Рана оказалась значительно сложнее, нежели он мог предположить, просто в горячке боя Дмитрий этого не осознавал.
– Уж не Владыкой ли кличут этого комбата?
– Он самый, кто же еще? Вы, товарищ полковник, с наступлением не торопитесь. Пусть отходят на тот берег. Под вашим огнем, ясное дело.
– "Хочешь победить врага – дай ему возможность отступить"? – уловил суть его замысла Осипов.
– Древние учили нас действовать именно так. Уцелевших потом добьем. Где вы сейчас располагаетесь, товарищ полковник?
– На том же полевом стане, на котором когда-то располагался фронтовой госпиталь, а затем и твой штаб. Кстати, после прорыва тебе снова придется держать оборону на этом же участке.
– Вот уж действительно пути Господни… Так, может быть, мне и батальон мой вернут, коль уж так романтично все складывается? – Несколько секунд Осипов натужно сопел в трубку и молчал. Чувствовалось: то, что он вынужден будет произнести, давалось ему с трудом. Уловив его настроение, майор встревоженно спросил: – Он что, погиб? Весь?!
– Не то чтобы весь и не то чтобы погиб… Но потери за дни твоего отсутствия понес значительные. И поскольку по штатному расписанию он в полку был вроде как лишний, то есть сверх штата… Словом, пришлось остатки его личного состава разбросать по другим батальонам. От которых, сам знаешь, тоже одно название оставалось.
– Тягостное известие, товарищ полковник.
– Скажи спасибо, что хоть в морской пехоте воюют, а то ведь могли по общевойсковым стрелковым ротам разбросать, поползновения такие были.
Гродова так и подмывало удариться в расспросы: кто погиб из его батальона, а кто уцелел, да как сложились судьбы офицеров. Однако понимал, что затевать подобные разговоры с полковником сейчас, в эти минуты, бессмысленно. Вместо расспросов он произнес:
– И кому только в голову могло бы прийти такое – морского пехотинца унижать до какого-то пехотного стрелка в обмотках?!
– Вот и канониры твои точно так же возмущались, почти дословно. Словом, как только встретимся, обязательно выпьем – и за батальон твой бывший, и за твой нынешний, теперь уже бессмертный полк.
Солнце уже окончательно угасло, когда Гродов повел своих бойцов на прорыв. Короткие перестрелки тут и там перерастали в яростные рукопашные схватки, которые продолжались на мелководье, в плавнях и на островках. Кто-то из завоевателей яростно сопротивлялся, кто-то падал на колени и умоляюще поднимал руки вверх. Но воинственный клич "Полундра!" все угрожающе надвигался на оккупантов с обоих концов перешейка, и не было в этой яростной схватке места ни колебаниям, ни пощаде.
Пока десантники и осиповцы братались недалеко от западной окраины перешейка, Гродов взял под свое командование сильно поредевшую штурмовую роту Дроздова и вернулся с ней к восточному плацдарму. Там его бойцы заняли оборону и держали ее до тех пор, пока по перешейку не прошли последние группы десантников, а вместе с ними – лазарет и обоз с трофеями, который замыкали четыре грузовика с дальнобойными орудиями. На рассвете, дождавшись появления двух запоздавших повозок с ранеными из батальона Никонова, майор приказал лейтенанту Дроздову снять засады и оцепление и отходить на западный берег.
– А вы что, и дальше намерены оставаться здесь? – удивленно уставился на него командир роты.
– Должен же кто-то прикрывать и ваш отход.
– Отход полка прикрывает его командир? Что-то новое в военной тактике.
– Но станет традиционным в тактике десантников.
– И вы остаетесь только с этими тремя бойцами? – осмотрел Дроздов сержанта Жодина и его неизменных спутников – краснофлотцев Малюту и Злотника. – Понимаю, в вашем восприятии они предстают в облике солдат старой гвардии Наполеона, но все же.
– Разве вам неизвестно, что во все времена, во всех походах и войнах составлять арьергард считалось уделом храбрецов?
– И все же позвольте оставить вам еще хотя бы пятерых бойцов.
– Только ради того, чтобы оказать им честь, – устало улыбнулся Гродов. От усталости он буквально валился с ног, но продолжал всячески бодриться.
Оставшись с группой Жодина и еще пятью бойцами-дроздовцами, Гродов с полчаса осматривал в бинокль прибрежную равнину, клубы тумана над которой каким-то загадочным образом соединяли море, лиман и степь. И лишь убедившись, что никто из десантников на Большеаджалыкском плацдарме не остался, велел сопровождавшим его бойцам отходить.
По установленной им самим традиции, и в этот раз Черный Комиссар оставлял позиции последним.