Прошло около часа, когда, судя по выкрикам, которые начали долетать с палубы, а также по гулу постороннего мотора, к борту "Сатул-Маре" пристало какое-то суденышко.
– Скорее всего это портовый вестовой катер, – объявил Гродов, – значит, мы действительно находимся на рейде Одессы.
– Да какие тут могут быть сомнения? – оживился слегка приунывший было Жорка Жодин. – Боже ж ты мой! Я уже слышу, как с Пересыпи доносится запах бычков, которые жарит мать моего друга, Софа Кефальчик, чтобы затем продавать их на пересыпском базарчике. А как она умела готовить кефаль, за что и получила свое прозвище! Нет, так, как умела приготовить кефаль Софа, так в Одессе не умел никто.
– Слушай, – взмолился Горидзе, – прекрати душу голодного мужчины терзать, а?!
41
Попросив бойцов попридержать свои страсти, майор напряженно прислушивался к тому, что происходит на палубе. У него почему-то появилось предчувствие, что этот визит портового гонца каким-то образом связан с его, Гродова, пребыванием на борту баржи "Сатул-Маре". То, что за несколько дней до этого рейса о его пребывании в Очаковском лагере стало известно румынскому командованию, и в частности контрразведке, – Гродову было ясно. Не зря же комендант пытался зверствовать в отношении него. Не ясно было только, почему его тут же не изъяли из числа пленных, почему допустили на борт этого корыта? Правда, подполковник Ройляну настроен был расправиться с ним лично, однако после вмешательства офицеров СД – подполковник сам посетовал на них – вынужден был слегка поостыть.
Наконец-то сверху донеслись резкие слова команд, забегали по палубе моряки, и вскоре где-то внизу, под кормой, снова заработал винт. Однако время шло, а ничего такого, чтобы проясняло бы причину стоянки, на барже не происходило.
Ожидание становилось все более утомительным; минуты превращались в звенья вечности. Дмитрий уже готов был признать, что предчувствие обмануло его, как обманывало уже не раз, но дверь надстройки вдруг приоткрылась и звонкий, почти мальчишеский голос по-румынски объявил:
– Майор Гродов, вас просит к себе капитан баржи!
Слово "просит" Дмитрий тут же списал на вежливость юного конвоира, но само приглашение заставило забурлить и кровь и сознание.
– Я – майор Гродов! Уже выхожу! – буквально прорычал в ответ десантник и тут же обратился к членам штаба восстания:
– Капитан Комов, сержант Жодин, подготовьте людей, как перед решающей атакой. Попытаюсь договориться о выносе тела убитого, которое уже начинает разлагаться. В этом и будет заключаться наш шанс. Будьте уверены: со своей стороны сделаю все, что смогу, отвлеку на себя как можно больше врагов.
Выйдя на палубу, майор, прежде всего, глубоко вздохнул и, опьяненный свежим морским воздухом – прохладным и соленовато-влажным, – осмотрелся, как бы любуясь открывавшимся береговым видом. И сопровождавший Дмитрия мичман не торопил его. Городские окраины уже остались далеко за кормой, впереди, при свете неяркого заходящего солнца, открывались плавни Сухого Лимана и крыши какого-то селения… Однако на самом деле десантника интересовали не красоты степных берегов, а палубное устройство баржи.
– Итак, почему меня извлекли из этого гнилого мешка? – как бы между прочим, поинтересовался майор, кивая в сторону трюмного тамбура.
– С вами желает побеседовать румынский морской офицер из русских, командор, барон Романовский, – неспешно объяснял мичман, наблюдая за тем, как из жилого отделения баржи выходит сам барон – невысокий, коренастый, но облаченный не в одеяние румынского морского офицера, а… в знакомый десантнику по фильмам мундир полковника Белой гвардии. – Он специально прилетел из Бухареста, чтобы увидеться с вами еще здесь, на борту "Сатул-Маре".
– Да-да, – уже по-русски подтвердил барон, представая перед все еще внушительной фигурой Гродова. – Специально из столицы, чтобы не терять времени и не позволить этим коновалам, – повел он подбородком в сторону двух конвоиров, прохаживавшихся по палубе возле тамбура, – демонстрировать по отношению к вам своеволие победителей.
– И какие же намерения привели вас на этот "Титаник", господин полковник? Или все-таки командор?
– Теперь уже привычнее "командор", – обронил Романовский, давая понять, что речь сейчас не о титулах. – Или барон, если это не претит вашему большевистскому воспитанию.
– Так что именно заставило вас совершить этот вояж?
Барон предложил Гродову сигарету из золоченого портсигара, а когда тот отказался, объявив, что не курит, важно, словно на светском рауте, прикурил от пламени золотистой зажигалки, осветившей тяжелый золотой перстень на его пальце. Этих несколько секунд вполне хватило, чтобы десантник сумел окинуть взглядом палубу и оценить ситуацию. Рядом с командором находился только юный мичман, который, судя по всему, был его адъютантом. "Настолько уверен в себе и своем мичмане, что не позаботился о надежной охране? – воинственно ухмыльнулся про себя Дмитрий. – Опрометчиво. Понимаю: баржа уже в море, рядом охранники трюма и вся команда… Тем не менее опрометчиво".
– Положение на фронтах в общих чертах вам известно.
– Оставьте его обсуждение полководцам и штабистам, – снисходительно посоветовал майор, хотя ему очень хотелось узнать, что же в действительности происходит сейчас на фронтах.
– Пожалуй, вы правы. Поскольку исход войны уже ясен, поговорим о главном. Вы командовали десантном, который действовал на территории Румынии, в тылу ее войск. Этот факт позволяет румынским властям рассматривать вас как военного преступника, а, следовательно, предать суду и публично казнить. Еще бы! Казнить самого Черного Комиссара! В центре Одессы!
Гродов не сомневался, что этот ход устрашения – выдумка самого барона, поэтому со снисходительной улыбкой парировал:
– Не думаю, что кому-то в Бухаресте хочется предстать перед миром в облике идиотов, которые пытаются судить фронтового офицера, командира русского десанта, высадившегося в Румынии уже после того, как румынские войска углубились на десятки километров советской территории. Не сгущайте краски, барон; с точки зрения пропаганды, ни Антонеску, ни его окружению такой суд был бы не выгоден. И потом, зачем все так усложнять? Коль этот офицер-десантник уже в плену, любой "мамалыжник" запросто может застрелить его, скажем, при попытке к бегству?
Барон недовольно покряхтел, какое-то время молчал, задумчиво глядя на удаляющийся берег, и, только выбросив окурок в море, вернулся к их разговору:
– Вам предлагается служить старшим инструктором в школе румынской морской пехоты. Со временем вы могли бы стать командиром всей морской пехоты страны, в которую войдут и подразделения русских добровольцев, или возглавить школу морских десантников. Моя личная судьба, а также судьба многих других русских офицеров, которых жизнь забросила на дунайские берега, подтверждают, что с румынами можно иметь дело. На свой офицерский корпус они полагаются мало, поэтому охотно принимают на службу как русских, так и германцев.
– Что ж, серьезные, вполне житейские рассуждения. Мне понятно мое положение, как и положение России, поэтому готов обсудить любое ваше предложение, – спокойно молвил Гродов и тут же обратил внимание, что напряжение, с которым держался Романовский, как-то сразу же развеялось. Майор прекрасно понимал, что вербовка Черного Комиссара являлась теперь для русского барона, наверняка связанного с абвером и румынской военной разведкой, вопросом профессионального престижа. Так почему бы не подыграть ему? – Но вы предстали перед румынами давно и в роли политического союзника, что же касается меня…
– Я ведь не прибыл сюда, руководствуясь только своими прожектами.
– Очень на это надеюсь. И с кем же ваша идея была согласована? Вы же понимаете, что это принципиально важно.
Барон метнул взгляд на видневшуюся вдалеке окраину города и задумчиво покачал головой.
– Столько лет мечтал о том дне, когда опять смогу ступить на родную землю; эмигрантские, знаете ли, бредни… А получилось все как-то скомканно, наскоком – из аэродрома сразу же в порт, – и сюда, на "Сатул-Маре"; без чувственности, без ностальгического надрыва. – Он прощально взглянул на уходящую за вечерний горизонт землю. – Капитан предоставил в наше распоряжение небольшую кают-компанийку баржи, – направился он к ближайшей двери. – Сядем, спокойно обсудим.
– Не возражаю, – вошел майор вслед за ним в узенький проход. – Но есть просьба. Еще ночью часовой застрелил одного из пленных, однако до сих тело за борт не выбросили. При той духоте, которая царит в трюме, тело уже начало разлагаться. Пусть часовые позволят пленным предать его морю. Русский все-таки человек, и надо бы…
– Понял. Мичман, – оглянулся Романовский на следовавшего за майором адъютанта, – распорядитесь от моего имени. Пусть позволят. В самом деле, что за варварство?
Пока мичман выходил из командной надстройки, майор и барон оказались в кают-компании. Десантник мгновенно оценил ситуацию и понял: это шанс! Другого такого не будет! И все решают секунды.
Едва барон развернулся, чтобы предложить десантнику стул, как тот мощным сабельным ударом по кадыку уложил его на стол, затем тут же рванул за лацкан кителя на себя, двумя ударами в темя оглушил и, уже плавно опустив его под стеной на пол, добил сапогом в висок. Выхватив из кобуры убитого пистолет и запасную обойму, майор метнулся к двери, и, стоило худосочному мичману появиться в ее проеме, как, захватив за погон, десантник буквально зашвырнул парня в каюту и дважды врубился рукоятью пистолета в темя. А чтобы уже наверняка, выхватил у мичмана из ножен кортик и тут же вонзил его лезвие бедолаге в горло.
– Извините, господа, война!.. – негромко, но с какой-то неистовой яростью проговорил десантник.
Плена больше не существует. Он опять вооружен, он снова почувствовал себя диверсантом, заброшенным в тыл врага. На трапе, ведущем из нижнего яруса, один за другим показались два солдата, очевидно, они шли, чтобы сменить караул у входа в трюм. Увидев в проеме двери Гродова, они замерли, пытаясь сообразить, кто он такой и откуда взялся. Один даже рванул с плеча карабин, однако, бросившись к нему, десантник перехватил оружие рукой и тут же выстрелил в его напарника, затем вспорол пулей его бок и, захватив карабины за ремни, выглянул на палубу. Пленные как раз выносили из надстройки тело погибшего. До тех пор, пока не прозвучали выстрелы, они копошились и явно тянули время.
Когда же Гродов возник у двери, рослый охранник, который стоял ближе к нему, выстрелил, и спасло майора только то, что баржу покачивало на волне – пуля срикошетила от металлической двери в каких-нибудь двух сантиметрах от его плеча. Выстрелом в ответ майор всего лишь ранил этого охранника, но именно этот выстрел послужил сигналом к восстанию. Жодин, оказавшийся в четверке похоронной команды, тут же бросился в ноги приземистому солдату, поверг его на палубу и, завладев винтовкой, добил штыком. С воинственным криком: "Полундра! Всем – наверх!", он успел заскочить за трюмную надстройку. В это же время винтовку раненого румына уже подхватил капитан Комов. Еще одну винтовку майор метнул под ноги пленному, которого называли Танкистом.
Присев, капитан, пропустил над собой очередь зазевавшегося пулеметчика, который, очевидно, не сразу понял, что происходит, и бросился к Гродову. Вместе с Жодиным, в три ствола, они ударили по пулеметчику, и хотя все трое промахнулись, все же заставили румына направить ствол в сторону выхода из командной надстройки, что и позволило вырваться на свободу новой группе пленных. Однако на судне уже была объявлена тревога. Открыл огонь охранник, который до этого тосковал на ходовом мостике.
Со второго залпа восставшим удалось тяжело ранить пулеметчика, который корчился по надстройке и буквально выл от боли, но проход, из которого вышел Гродов, уже был занят вооруженными моряками. Еще какая-то часть команды и охраны вырвалась из надстройки через кормовой выход. Вскоре палуба уже была устлана телами погибших, но пленные упорно шли по телам павших, под прикрытием вооружившихся собратьев своих, врывались на трапы, ведущие к надстройкам, прорывались ко второму, носовому люку и даже сумели захватить кубрик, находившийся в той части баржи.
42
…Когда стрельба и рукопашная прекратилась, Гродов открыл для себя, что, хотя баржа и находится в руках восставших, однако нескольким морякам и солдатам удалось скрыться в машинном отделении, за толстой металлической дверью, и теперь они держали там оборону вместе с механиком и его помощником. Ситуация была сложной. Лишенная двигателя и руля, баржа оказалась в свободном дрейфе. Она и так находилась далеко от берега, а в этой части неминуемо должно было ощущаться морское течение, поскольку судно находилось у самого русла Днестра.
Осмотрев усеянную убитыми и ранеными повстанцами палубу и кубрики, Гродов понял, что свобода досталась им дорогой, кровавой ценой. Однако же понял и то, что на этом восстание не завершено.
– Где капитан Комов? – спросил он появившегося рядом, с винтовкой в руках, Жодина.
– Убит.
– Сколько человек еще полегло?
– Кроме него, еще семеро. Да одиннадцать раненых. На барже оказалась неплохая аптечка, так что сейчас их пытаются перевязывать. К сожалению, среди наших не нашлось ни одного фельдшера или хотя бы санинструктора.
Поднявшись на ходовой мостик, Гродов по внутреннему переговорному устройству попытался убедить румынских моряков, засевших в машинном отделении, сдаться. Однако переговоры с самого начала не заладились. Выяснилось, что среди находившихся там оказался и раненый в руку капитан баржи. Вместо того чтобы выслушивать условия повстанцев, он тут же стал посылать в адрес майора проклятия, предлагал всем пленным немедленно вернуться в трюм, а главное, уведомил, что радист успел связаться со штабом военно-морской базы в Одессе и попросить помощи. При этом сообщил, что оставшиеся в живых, во главе с ним, будут держать оборону до последнего патрона.
– Не позже, чем через час сюда прибудут сторожевые катера, – завершил свою угрозу командир баржи, – И тогда уже вас, Черный Комиссар, как зачинщика бунта не спасет никакое заступничество, даже папы римского. Потому что я лично прикажу вздернуть вас на мачте или пропустить под килем!
– Все-таки я был прав, – мрачно отшутился десантник, – нельзя вам читать на ночь пиратские романы.
– Если же вы попробуете взять машинное отделение штурмом, – закусил удила капитан, – я прикажу вывести двигатель из строя или вообще взорву здесь все к чертям!
"А ведь признайся, что на его месте ты вел бы себя точно так же, – сказал себе майор, поняв, что дальнейшие переговоры не имеют смысла. – Так что нужно отдать должное мужеству этого офицера".
– Плохо, что на борту не осталось ни одного спасательного круга, – не стал вникать в подробности этого разговора Жодин. – Бойцы говорят, что их было два, да только с одним из них сиганул за борт раненый конвоир, с другим – кто-то из моряков.
– О радиограмме, которую они послали на свою базу, командир, кажется, тоже не врал, – задумчиво посмотрел Гродов на восток, откуда должны были прибыть румынские катера.
– Рация разбита, радист убит, однако он вполне мог успеть со своей радиограммой, – признал сержант. – Времени у него было предостаточно. Хорошо хоть пулемет уцелел. Но он все-таки уцелел. И у нас теперь немало оружия.
– Знать бы, как им распорядиться, – едва слышно проговорил Гродов.
– Вот и командуй, командир, бойцы ждут.
Майор вышел на площадку, которой завершался трап, ведущий к ходовому мостику, и пристально осмотрел более полусотни бойцов, собравшихся у подножия надстройки.
– Слушайте меня внимательно, бойцы! Как бы ни сложилась судьба каждого из нас дальше, сейчас, в эти минуты, мы можем утверждать: наше восстание удалось. Мы перебили большую часть команды и охраны, мы сумели освободиться из заточения. И даже если умрем, то умрем свободными людьми, в борьбе, как и надлежит умирать солдатам.
– Жаль, что полностью захватить баржу нам так и не удалось, – произнес тот самый моряк, которого все называли "рулевым". Он был ранен, левая рука его висела на подвязке из матросской простыни. – Может, все-таки попробуем, выкурим тех, что засели в машинном отделении?
– Бессмысленно, – жестко парировал десантник. – Гранат у нас нет. Даже если бы каким-то чудом нам удалось ворваться в это отделение, то зря потеряли бы бойцов. А главное, там находится командир баржи, который поклялся, что при попытке захвата их выведет двигатель из строя.
– Короче, что решаем, товарищ майор?! – обратился к Гродову какой-то разбитной морячок, в изорванной тельняшке и с большими кровоподтеками на лице.
– Если уж совсем коротко, то решение может быть одно: все, кто способен держаться на воде, за борт. Взламывайте палубу, хватайте все, что может удерживаться на воде; используя канаты, вяжите плоты и уходите по правому борту в сторону суши. Там много отмелей, поэтому через пару часов на одной из них уже сможете передохнуть. Причем делать это нужно быстро, поскольку катера уже, возможно, вышли из порта.
– В воде они нас и перетопят, как щенят, – мрачно обронил кто-то из бойцов.
– Катер или два, которые придут сюда, прежде всего, бросятся к барже, надеясь спасти и ее и тех, кто закрылся в машинном отделении. И топить нас тоже не будут спешить, сначала попытаются взять на абордаж; на борту катеров наверняка окажутся десантники. Словом, расклад такой, – начал майор спускаться на палубу, – мне понадобятся десять добровольцев. Они и те раненые, которые не способны плыть, остаются на барже. Своим сопротивлением мы отвлечем и задержим катера, помогая вам уйти как можно дальше от судна. Но условие: те, кто покидает борт, передают оружие остающимся. Пусть враги попробуют взять нас на абордаж, увидим, как у них это получится.
– Идея принимается, командир, – тут же отозвался стоявший у самой пристройки Жодин. – Но только ты уйдешь вместе с остальными. С добровольцами на судне останусь я. Кстати, считай, что первый из десятки уже есть.
– Видишь ли, сержант, – уверенно, внушительно проговорил Гродов, – до сих пор всегда случалось так, что последним оставлял позиции нашей батареи, дивизиона, полка – я. Так стоит ли ломать традицию?
Кроме десяти добровольцев, решивших защищать баржу, набралось еще около пятнадцати бойцов – из раненых, ослабевших и просто не умеющих плавать, словом, тех, кто предпочел умереть в бою, нежели тонуть в ночном море. Кому не хватало винтовок, вооружались баграми, штыками или просто чем попало. И те, кто уходил, и остававшаяся команда "Сатул-Маре" вместе "добывали" и спускали на воду все, что способно было удерживаться на ней, чтобы затем баграми отталкивать это новое "плавсредство" с облепившими его людьми от борта.
Прежде чем начать эвакуацию, майор объявил остающимся: "К полуночи все, кому суждено было спастись, уже будут на берегу или на мелководье, так что если к тому времени катера не появятся, все, кто способен держаться на воде, тоже уйдут. С ранеными на борту останусь только я".