– Не знаю, что там у вас за суд. Но к моему процессу советую подготовиться тщательно. Не забудьте, в частности, провести собрание кредиторов и надлежаще оформить.
– А если кредиторы выскажутся против банкротства?
– Что ж, нам лишняя работа тоже не нужна.
Щеки Кичуя порозовели от предвкушения удачи. И это судье решительно не понравилось.
– И, конечно, ключевой для суда будет позиция Центробанка, – напомнила она. – Мы согласуем. – Ради Бога. Время на это у вас есть. Слушание состоится через… – она сверилась с журналом. – Да. Через две недели. – Две недели?! Но что можно успеть за две недели? – бессильно вскрикнул Игорь. Самосадова предостерегающе нахмурилась. И он вернулся к прежнему, умоляющему тону. – Давайте отсрочим. К чему такая гонка? Ведь те же кредиторы, они по всей стране. Собрать быстро – нереально. Дайте время подготовиться! Месяц! Хотя бы месяц прошу!
– Нет, – решительно отказала Самосадова. Всё стало предельно ясно. Кичуй поднялся, вернул судье визитку, щелкнул ногтем по "бразильскому" календарю: – Что? Сбылась мечта? Теперь сможете поехать на фестиваль!
– Теперь – смогу! – неприязненно глядя на золотой хронометр, с вызовом отчеканила та. – Так что – милости прошу через две недели!
Она поднялась с официальным, окончательным выражением лица.
6
Работы по-прежнему было невпроворот, и Олег Жукович засиживался в своей каморке допоздна. Вот и в этот раз спохватился, когда время перевалило за девять вечера. Потянулся, расслабленный от приятного ощущения качественно проделанной работы, подхватил неизменную "менделеевку" и – по гулким коридорам пустынного банка отправился в свой аквариум, чтоб, как обычно, перед уходом убрать схему в сейф. Аквариум был безлюден. Даже "вечная" Угловая еще за час перед тем заходила прощаться.
Олег прошел в свой отсек, выудил из кармана связку ключей.
Какое-то ощущение опасности насторожило его. Он резко обернулся.
За спиной стоял Подлесный. Которого быть здесь никак не могло, потому что еще в апреле его уволили из банка.
Перепуганный Жукович попытался захлопнуть стеклянную дверцу, но твердое плечо и подставленная нога Вячеслава Ивановича заставили его отступиться.
– Не валяй дурака. Разговор есть, – без выражения произнес Подлесный.
– Не до разговоров. Вот-вот сотрудники на планерку подойдут, – с ходу выпалил Жукович.
– Не пыли! Нет тут никаких сотрудников. Я третий час в коридоре дежурю. Все давно прокачал.
Он резко наклонился к Жуковичу, так что тот отшатнулся, машинально прикрывшись рукой.
– Это хорошо, что боишься. Стало быть, договоримся, – определил Подлесный. – Ну, давай присядем. Разговор у нас не на полминутки, а – считай, судьбоносный, – зловеще пообещал он.
– Ты как вообще в банк проник? Дуй отсюда, пока охрану не вызвал, – бессмысленно пригрозил Жукович, понимавший, что при первой же попытке закричать Подлесный, как прежде, коротко ударит его под дых или по печени. Воспоминания о годичной давности избиении бросили Олега в пот.
Физический страх боролся в нем с презрением к себе, перетрусившему. Он знал, что нового унижения не перенесет.
– Так что? Кто из нас оказался предателем?! – с отчаянной дерзостью выкрикнул Жукович, втайне надеясь, что его пронзительный голос будет кем-нибудь услышан. – Не зря я всегда говорил, что комитетчик – это потенциальная профура, что сдаст при первом случае. Не послушали меня в свое время, вот и получили! Из нас двоих хорьком как раз ты оказался. И не о чем мне с тобой после этого разговаривать. Пошел вон!
Но при виде тяжелого, внимательного молчания усевшегося на диване Подлесного голос Жуковича сам собой просел и – выдал фистулу.
Правая щека Подлесного натянулась, скроив подобие усмешки.
– Будешь на меня работать, – просто, как о решенном деле, сообщил он.
– Что?! – Жукович задохнулся. – Я? На тебя?! Это после того, как ты мне дважды жизнь поломал? На тварь, которая моих друзей сажала? Хоть помнишь, за что? За самиздат невинный. Пацанов: студентов, школьника! Сажали за размножение книг, которые теперь на всех углах. – Не за самиздат. А за распространение порнопроизведений, – сухо подправил Подлесный. – А в качестве порнографии фигурировала "Лолита"! – Жукович расхохотался – уничижающе. – Впрочем понадобилось бы, вы б и "Анну Каренину" порнушкой признали… Ты ж все едино ни того ни другого не читал. Урод нравственный!
Презрев физический страх, он оттопырил средний палец и поднес его к глазам Подлесного.
Не меняя выражения, тот цепким движением прихватил палец и крутнул. С вскриком Жукович осел на колени.
– Не буду! – упрямо прохрипел он. Именно сейчас, через боль, Олег ощутил то, чего не хватало раньше: прилив гордости, превозмогшей страх. – Не буду! Что хошь делай! Выкручивай руки. Бей, гаденыш! Хоть убей. Лучше убей! Потому что иначе завтра, попомни, разговор этот станет известен. И я погляжу, как ты завоешь, когда на тебя твоя же бывшая служба наедет. Как ты сам заюлишь! Ты же дешевка! Вот ты кто! Жизнь все по местам расставила. Определила, кто из нас чего стоит. Ишь, бизнес какой выдумал – заказные убийства! А я как был честен перед своими, так и остался. Так кто из двоих на поверку жиже, а? Выходит, что ты.
– Оба хороши, – примирительно произнес Подлесный. – А работать на меня тебе все-таки придется. Он выпустил распухший палец, вытащил из бокового кармана пиджака бутылку коньяка, оглянулся в поисках емкости.
– Куда налить-то? – как ни в чем ни бывало обратился он к опешившему Жуковичу. Обнаружил сбоку два стакана, наполнил. – Ну что, за содружество оперов и агентуры?
– Пошел ты! – без прежней энергии отругнулся Жукович: поведение Подлесного настораживало.
Тот с беззаботным видом пригубил коньяку, причмокнул губами.
– Качественный. Я вообще люблю все качественное. Ты, кстати, реестр-то так и не восстановил?
– А вот это не твое дело. Ты больше не наш, не банковский. Ты теперь курва разоблаченная! – Жукович злорадно расхохотался. – Но – между прочим, чтоб тебе медом не казалось, – считай, почти все восстановил.
– А что не восстановил, то твое?
– По себе, что ль, судишь?
– По тебе. Такая компания – "Агнар", говорит что-нибудь? – Подлесный еще отхлебнул. – Нет, очень хороший коньяк. Да ты бы выпил!
Он участливо протянул второй стакан посеревшему хозяину кабинета. Жукович машинально принял, отхватил глоток.
– И что за такая компания? – фальшиво полюбопытствовал он.
– Нормальная компания, на которую записан пансионат в Дмитровском районе. Неужто не припоминаешь? Приобретен банком незадолго до дефолта – для организации летнего отдыха сотрудников.
– Странно. Насколько помню, в банковском реестре такая компания никогда не значилась. Понтишь как всегда.
– А ты сверь, – Подлесный вытянул из нагрудного пиджачного кармашка и кинул на стол дискету с надписью "Реестр участий". Жукович вспыхнул.
– Так вот кто, выходит, реестр увел!
– Надо же было кому-то твою честность контролировать, – не стал отпираться Подлесный. – Зато всегда могу точно убедиться, что ты на учет поставил, а что зажал.
– Что значит "зажал"? На свой, воровской, аршин меряешь? – бессильно прохрипел Жукович. – Если чего и не восстановил, стало быть, пока не нашел.
– Трудненько найти компанию, которую на тебя же и оформили, – насмешливо согласился Подлесный. – Правда, полторы недели назад она переоформлена на некую Анну Юлдашеву. Не ваша ли, Олег Евгеньевич, часом, теща?
Оставив ёрнический тон, жестко закончил:
– Ты верно все просчитал, Жукович. Точно отобрал кусочек. Компания – свежачок. Деньги на покупку прошли через "левые" счета. Те, кто давал указание купить, из банка уволились. Так что вроде и припомнить некому. Да? Только меня ты не просчитал. А напрасно. На сколько пансионатик этот потянет? На полмиллиончика долларов – это в момент покупки. А сейчас-то, глядишь, побольше.
Он схлестнулся с ненавидящим взглядом Жуковича.
– Что зыркаешь? Нечего меня сверлить. Потому что это и есть цена твоей хваленой честности. За пятьдесят тысяч честен. А за миллион – можно и поступиться принципами. Так?
– Нет! Может, и похоже, ан – не так! – заорал Жукович. Тут же, спохватившись, убавил голос. – Пока со мной по-честному, и я за банк мазу держал. А коли меня один раз сдали, так не обессудьте: я себя тоже на черный день прикрыть хочу. Ждать пока опять подставят да нищим за дверь выкинут – не желаем-с!
– Ишь каков, – подивился Подлесный. – Под любую пакость базу подвести норовишь. Чтоб в свою, значит, пользу обосновать. Так что? Будем разговаривать?
– Чего ты хочешь, гнида? Двадцать процентов хватит?
На этот раз Подлесный удивился всерьез. Из груди его исторгнулось нечто похожее на смешок.
– Ну, тридцать. Тридцать пять даже!
– Захотел бы, и семьдесят отобрал. Мне от тебя другое надо. На какую компанию оформлены акции кондитерского холдинга?
– А то сам не знаешь? На "Магнезит".
– И управляешь компанией ты?
– Не тебя же, сучка продажного, было назначать!
– Так вот ты мне сейчас передашь учредительные документы "Магнезита", – палец Подлесного повелительно уткнулся в сейф.
– Чего-о? – Жукович отшатнулся, пораженный. – Эва, тебя куда занесло. Я думал, подхарчиться чуток решил. Не подавишься?
– Пережуем.
– В глотке застрянет. Это тебе не пансионатик. Здесь тема куда круче. Миллиончиков на триста-четыреста баксов потянет. За такие-то деньги из-под земли достанут.
Подлесный смолчал.
– Слушай! – Жукович, проливая, наполнил стакан, в два жадных глотка выпил. – Есть золотое правило: хочешь разжиться, не разевай рот на большой каравай. Хочешь, я тебе подберу чего-нибудь из загашника? Есть блокирующий пакет акций одной московской гостиницы на ВДНХ, совершенно незасвеченный. Получаешь втихую и – соси "бабки" до конца жизни.
– Нет, – отказался Подлесный. – Мне нужен кондитерский холдинг.
– Я не самоубийца. Завтра в банке сядет Онлиевский. И первым делом меня же на дыбу за этот холдинг потянут.
– Не потянут. Потому что я здесь как раз, считай, по его поручению. Так что еще и отблагодарит. – О как! Переметнулся! – прозрел Жукович, почти счастливый. – И тебе пора. Он добра не забывает. Можешь считать, что пансионатик зажуленный будет зачтен как цена за услугу. Ну!
Подлесный требовательно указал на сейф.
– Да ты чего? – Жукович скривился. – Всерьез решил, что мне доверят хранить документы на такую сумму? Он злорадно расхохотался:
– Такую "учредиловку" держит у себя лично президент банка. Это ж золотой фонд. Так что!..
Подлесный молча отобрал у него связку ключей, вывалил из сейфа сваленные папки, перекидал их. Мрачно уставился на веселящегося Жуковича.
– Неделя сроку, – прошипел он. – Через неделю документы и всё, что к ним ещё по юридической части положено, отдашь мне.
– А хуху не хохо? – отреагировал Жукович. – Я не медвежатник. Чужие сейфы вскрывать не умею.
– Твоя проблема. Придумай предлог, чтоб забрать у Кичуя на время. Раз компания на тебе, значит, ты и бумаги должен подписывать. Неделя! Или можешь распрощаться со своим загашником!
Жукович, затравленный, с растрепавшимися волосами, подрагивал от бешенства.
– Ну, – холодно поторопил Подлесный.
– Что ж, вижу, деваться некуда, – процедил Олег, и лицо Подлесного чуть расслабилось: он все-таки опасался взбрыка.
Внезапно Жукович разудало подмигнул мучителю. – А чёрт бы с ним! Пансионатом больше, пансионатом меньше. Завтра же ставлю его на учет и – все дела… С наслаждением вгляделся в потемневшие глаза. – А ты чего ждал, паскуда?! – загремел он. – По себе мерил?! Может, я и могу чего зажухать. Но чтоб предать – это выкуси. Это по твоей части. Так и хозяевам своим донеси – Жукович не предатель!
– А кто ж ты? – процедил Подлесный. – Про "книжное" дело вспомнил? Так и я тебе напомню. Когда тебя тогда подперли, ты тут же, чтоб самому не сесть, дружка своего сдал. Как его, школьника этого звали? Жека, да?
– Не было этого!
– Ой ли? А кто при допросе показал на него как на инициатора самиздата? Кто нам выдал, что ксерокс на его даче?
– Нет в деле такого допроса!
– Правильно, нет, – подтвердил Подлесный. – Потому что я сам его оттуда вытащил. Следователь, что тебя "колонул", мне показал. А я вытащил. Только перед этим мы его как раз Жеке твоему и предъявили. Кто ж думал, что дурачок этот семнадцатилетний после этого возьмет да и сиганет с седьмого этажа. Не перенес, видишь ли, предательства старшего друга. Нежная была душа. Так что и протокольчик не понадобился. Но и не уничтожил! И если упрешься, так предъяву сделать можно. Как думаешь, дружки твои бывшие, да и нынешние отреагируют, узнав, кто ты на самом деле?
Он заглянул в безвольные глаза:
– А то туда же, каждая гниль в порядочные метит…Неделю!
И вышел, не обращая больше внимания на раздавленного Жуковича.
7
Вторую неделю "Возрождение" работало в экстремальном режиме. Все силы были брошены на подготовку к предстоящему заседанию арбитражного суда, дабы не позволить ввергнуть банк в процедуру банкротства.
Для этого наметили основные направления и распределили ответственных.
Самое трудное – подписание мировых соглашений с крупнейшими кредиторами – взял на себя Рублев. Кроме того, Гуревич приватно пообещал Ивану Васильевичу обеспечить лояльную позицию в суде центробанка.
За завершение процедуры составления реестра вкладчиков и, главное, за составление графика выплат отвечал Дерясин.
Чрезвычайно важно было доказать в суде, что банковского имущества хватит, чтоб рассчитаться по долгам, – без внешнего вмешательства.
Здесь особенно увесистым выглядел банковский холдинг, рыночная стоимость которого, несмотря на бесчисленные распродажи, все еще приближалась к миллиарду долларов. Оставалось форсировать составление реестра дочерних компаний. Но тут внезапно с сердечным приступом свалился Жукович – жена позвонила с дачи. Туда были отправлены несколько сотрудников управления. Правда, к самому Жуковичу жена их не допустила, – передав, что ему очень плохо и врач категорически запретил любые волнения. Зато передала ключ от сейфа и краткие разъяснения, где и что находится.
Ключ этот вместе с поручением закончить работу Жуковича Кичуй передал Денису Лобанову.
Каждый из ключевых менеджеров выкладывался до предела. Понятие "трудовое законодательство" попросту выкинули из лексикона за ненадобностью. Рабочий день плавно перетекал в рабочую ночь, а она в свою очередь – в рабочее утро. По банку ходили, чуть пошатываясь от хронического недосыпания, но с лихорадочным блеском в глазах, взбадриваясь сигаретами и бальзаковскими дозами кофе. Лишь когда веки, будто у вия, становились неподъемными, заваливались на кабинетные диваны и забывались на несколько часов. Но один человек, кажется, не спал вовсе, – Иван Васильевич Рублев. Он успевал повсюду. С утренней банковской планерки, которую проводили отныне в восемь утра, спешил в Думу или правительство, с тем, чтоб прямо оттуда успеть к трапу самолета, улетающего в Сибирь или на Урал, – к очередному кредитору или должнику. И ухитрялся вернуться к следующей планерке, – внешне такой же свежий, энергично-набычившийся, как всегда, в преддверии схватки. При виде не ведающего, казалось, усталости председателя Совета, встряхивался утомленный молодняк. Впрочем, своя тайная, подпитывающая энергией аккумуляторная батарейка была и у Ивана Васильевича.
У него вошло в привычку заканчивать день неспешным телефонным разовором с Мананой Осипян.
еж ними установились странные, пугающие обоих отношения. По телефону они разговаривали так, как разговаривают любовники и даже скорее пожившие вместе супруги – единомышленники, – то есть шел скользящий, игриво-насмешливый разговор – без запретных тем. Но, когда встречались наедине, обоих охватывал некий столбняк.
Они ехали куда-нибудь на окраину Москвы, в кинотеатр или кафе, и просиживали в полном молчании, едва касаясь друг друга рукой и коленом. После чего возвращались по домам, созванивались и взахлеб хохотали над собственным "пионерским" поведением. Но при этом знали, что при новой встрече все повторится. "Старческая клиника", как сформулировала этот комплекс Манана.
В дни подготовки к арбитражу времени для встреч, естественно, не хватало. Тем важнее для Ивана Васильевича было знать, что к одиннадцати вечера он наберет телефон Осипян, услышит низкий гортанный голос, который тут же потеплеет, и не спеша станет делиться с нею новостями, выслушивать ее иронические замечания и при этом физически ощущать, как с другого конца провода доходит до него ее нежное, сочувственное дыхание.
– С завтрашнего дня, – залихватски объявил в завершение одного из разговоров Рублев, – начинаю массированную конную атаку на кредиторов. Как говорится, – даешь!
Но на "даешь" когда-то брали Каховку. Взять лихим кавалерийским наскоком крупных кредиторов не получилось. Причем на этот раз трудность возникла не с западными банками, которые еще ранее передали в Москву письменное согласие на отсрочку платежей. А вот многие российские компании, скопившие банковские обязательства, на мировое соглашение соглашались неохотно, со скрипом. Причем это были те самые руководители, которые совсем недавно после очередных теледебатов звонили с поздравлениями Рублеву, выражали уверенность в скором возврате банку лицензии и сами предлагали отсрочку. Теперь они соглашались скинуть с долга до пятидесяти процентов, лишь бы получить хоть что-то немедленно. И это означало: вера в способность банка восстановиться вновь сильно поколебалась. О том, что в отношении банка инициировано дело о несостоятельности, стало известно. И кредиторы выбирали, что выгоднее: присоединиться к иску или все-таки уповать, что банк быстрее рассчитается по долгам, оставаясь на плаву. Рублев, Кичуй, начальники управлений мотались от кредитора к кредитору с графиками и цифрами в руках. Цифры и графики неопровержимо доказывали, что единственный шанс вернуть свои деньги – согласиться на отсрочку платежей, так как в случае банкротства кредиторы пятой очереди, а в таковую попадали все крупные компании, даже если распродать банковское имущество до нитки, рискуют остаться без гроша, – стоимость активов неработающего банка падает с каждым днем. Люди вздыхали, подписывали. Но – очень неохотно и после долгих уговоров. Время же, отпущенное до заседания арбитражного суда, стремительно таяло.
Таяли, и чрезвычайно быстро, активы.
Несмотря на принимаемые усилия, банковское имущество продолжало растекаться. Еще два руководителя иногородних филиалов, воспользовавшись доверенностями, оформили продажу принадлежащих "Возрождению" помещений и сами вместе с персоналом перешли на службу к новым хозяевам.
– Пятнадцатый филиал теряем, – обескураженно констатировал Рублев.
– Надо у всех отобрать доверенности. А на этих двоих хорошо бы подать в суд, чтоб другим неповадно было! – мечтательно прикинул Кичуй. – Хотя, впрочем, это как раз терпит. Сейчас не до новых скандалов. Главное, к арбитражу представить банк как единый монолит.
Он сцепил длинные пальцы так, что ладони слиплись меж собой.