Я решительно тормознул такси и указал водителю адрес. Похоже, сегодня у меня был день визитов к нестандартным творческим личностям…
В художественной мастерской шел гудеж. Дверь была не заперта, и я вошел, как к себе домой – даже не постучав.
Поначалу на меня не обратили никакого внимания, и я скромно устроился в уголке, возле сваленных как попало подрамников и всякого хлама, чтобы немного освоиться и осмотреться. Так как свободных стульев не оказалось, я сел на рулон тонкого картона, поставленный на торец.
Это была мастерская довольно известного и уважаемого в определенных кругах художника, которого звали Бьен Кирис. Именно аристократический Бьен, а не какой-то там примитивный Бен, рубаха парень, ковбой с одной извилиной в голове.
На самом деле художника звали Венедикт, а в его паспорте черным по белому было написано, что никакой он не Кирис, а просто Крисюк. Творческая манера Венедикта заключалась в сборе разных предметов на свалках, и вообще где попало, после чего он мастырил с них оригинальные композиции, пользующиеся, как это ни удивительно, большим спросом, особенно среди людей состоятельных.
Если честно, мне его художества нравились. Венедикт обладал уникальным талантом совмещать несовместимое и находить красоту там, где, по идее, ее и в помине не должно быть.
Однажды по пьяни я прикупил у него нечто невообразимое, сварганенное в основном с железок от комбайнов и швейных машин и называющееся скульптурой, и поставил эту химеру в своей спальне рядом с дорогой имитацией итальянского камина.
Больше всего в этой композиции меня умилял и восхищал хорошо начищенный старинный пест из бронзы, впаянный в большой кусок стекла цвета янтаря, который был обрамлен зубчатыми шестеренками и хромированными колесиками.
Причудливая игра света и тени, а также разнообразие материалов, форм и фактур, вызывали у меня приятные ассоциации, большей частью мечтательные. Нет, мне точно нравилось мое приобретение.
Правда, Каролина несколько раз порывалась самолично вышвырнуть творение Венедикта в мусорный контейнер, горячо (как это умеют женщины) убеждая меня, что место ему – на свалке, но я героически отстоял этот шедевр искусства двадцать первого века. А чтобы окончательно успокоить и умаслить свою половину, я заказал Венедикту ее портрет.
Он действительно был выдающимся портретистом. Многие мечтали иметь личную парсуну от Бьена Кириса.
Да очень немногим удавалось уговорить его сподобиться на такой подвиг.
Венедикт терпеть не мог рисовать людей. Он считал это глупым и нудным занятием. Обычно своих заказчиков он отсылал в фотоателье, при этом приговаривая, что более точного изображения физиономии, нежели фотографическое, достичь невозможно. Венедикт не хотел заниматься портретной живописью ни за какие деньги. Ну был у него такой бзик, и все тут.
Но иногда на него находило. И он за час-другой выдавал такой шедевр, что волосы дыбом вставали. Это были не портреты, а симфонии. Право слово.
Я знал это его свойство и подгадал сделать заказ именно в момент, когда Венедикта посетила муза. (Естественно, на тот час он был подшофе). Когда я принес портрет домой и повесил его в гостиной на самом видном месте, моя дорогая супруженция от умиления и счастья даже пустила слезу.
Картина была выполнена в стиле французского импрессиониста Клода Моне, и казалось светилась неземным светом. Особенно красивой была дорогая позолоченная рама. Что касается Каролины, то она выглядела на полотне словно ангел.
Чертов льстец, этот Веня Крысин…
Первым меня заметил лепший друг Венедикта ярко-рыжий, а из-за этого похожий на низкорослый подсолнух, художник-график Кирилл Алдошин. Или Кир Кирыч, Кир Вмазыч, Кир Непросыхающий.
Застать его когда-нибудь трезвым было невозможно. Однажды мы с Венедиктом ввалились к нему в пять часов утра. На тот момент у нас иссякли все запасы спиртного и закончились деньги. Мы почему-то решили, что Кирюха нас выручит.
К нашему удивлению, Кир Кирыч еще и не ложился спать. У него гостевала небольшая компания, которая чемто напоминала мышиное семейство, сгрудившееся вокруг аппетитно пахнущей головки швейцарского сыра.
Сыром в данный момент служил самогонный аппарат – вершина конструкторской мысли знакомого студентахимика. Аппарат был до гениальности прост и экономичен. Он помещался в обычном "дипломате" и за час давал около литра отменного первача крепостью градусов под шестьдесят.
Аппарат перегонял в самогон все, что угодно. Студент умудрился каким-то образом ускорить процесс брожения, и от момента закладки исходного вещества до выхода готовой продукции проходили считанные минуты – не более часа.
Да, еще может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рожать…
Мы, естественно, обрадовались, что попали в самый интересный и многообещающий момент, но этот подлый Кир Вмазыч, невзирая на наше горестное состояние, поставил нас в очередь, и нам пришлось томиться в ожидании своей пайки больше получаса.
Изверг…
– Иво! – возопил радостно возбужденный Кир Кирыч. – Глазам своим не верю! Ты ли это, мой друг?
Когда Кир Непросыхающий начинал говорить высоким слогом, это значило, что на подходе вторая фаза его грехопадения. То есть, Кир Вмазыч, закончив разбираться с первой поллитровкой спиртного (неважно какой крепости) – для разминки, плавно переходил на загрузку своих бездонных баков следующей порцие горячительного напитка, которая нормальному человеку могла показаться просто чудовищной.
И тем не менее Кир Кирыч редко бывал пьяным в дупель. Наверное, в его организм был встроен какой-то агрегат, практически мгновенно перегоняющий спиртное на мочу. Которая если и шибала ему в голову, то лишь спустя какое-то время – когда он принимался творить. В его мрачной мистической графике явно просматривались шизофренические мотивы.
– Привет, Кир, – ответил я сдержанно.
И отодвинулся от него подальше, потому что он имел дурную привычку бывших коммунистических генсеков – целоваться с мужиками взасос. А я этого терпеть не мог.
Кир Кирыч, заметив мой маневр, нахмурился, задумчиво посмотрел на меня и с тоскливой грустью изрек:
– И ты, Брут…
– В смысле?
– Никто меня не любит… – Он пригорюнился.
– Кир, у меня другая сексуальная ориентация. Не могу мужчин любить – и все тут. Уж извини.
– Да ладно, чего там… Ты неправильно меня понял. – Кир Вмазыч смахнул пьяную слезу с длинных рыжих ресниц. – Я не об этом.
– Просвети.
– Королева спуталась с Пашкой… низкая женщина. Как она могла!? Променять меня, творческого человека, личность… на этого… Нет, не могу понять!
Королевой он звал одну певичку с очень даже неплохим голосом, подвизающуюся в кабаре. Она была до невозможности красива, и так же невероятно глупа. "Королева" приехала в областной центр из провинции, и некоторое время жила у Кир Кирыча, который подцепил ее в ресторане железнодорожного вокзала.
Потом она оперилась и взлетела на подмостки престижного питейного заведения (не без помощи Кир Вмазыча, у которого везде были неплохие связи). И сразу же потеряла интерес к своему первому покровителю, благо теперь у нее воздыхателей стало (притом, вполне состоятельных) – пруд пруди.
– Кто такой Пашка? – спросил я недоуменно.
– Ну, этот… Ты его должен знать. Крутой. Мафия.
– Крутой? Пашка… Не помню, не знаю такого. У нас сейчас крутых хватает. Купил ствол по случаю – и ты уже козырь.
Я пошелестел в голове шариками – и почувствовал, как мгновенно вспотели ладони. Пашка! Павел Чухлаев по кличке Мина! Похоже, что это он.
– Ты имеешь ввиду Мину? – переспросил я для страховки.
– Ну! – оживился Кир Кирыч. – Сволочь! Другом прикинулся, виски угощал, две картины купил. А сам…
А может, "королева" и есть Лана? – мелькнула в голове нечаянная мысль.
Нет, нет, вспомнил я свой поход в кабаре. До Светки ей далеко. "Королева", во-первых, моложе моей случайной зазнобы, во-вторых, ее красота более яркая, я бы сказал, вызывающая, а в-третьих, эта подлая интриганка Лана хитра, как змея подколодная, тогда как певичка умом не блещет.
– Сочувствую, – сказал я, скорбно нахмурившись, лишь бы хоть как-то отреагировать на пьяное горе Кир Кирыча. – Мина поступил как последний негодяй.
– Спасибо, Иво. Ты – человек… – Кир Непросыхающий снова прослезился и едва не полез лобызаться, но вовремя вспомнил то, что я говорил ему минуту назад. – Держи пять!
Мы торжественно пожали друг другу руки, и Кир Кирыч тут же исчез среди коллег, которые куролесили во всю ивановскую.
Но в полном одиночестве я пробыл недолго. Меня наконец заметил сам хозяин мастерской Бьен Кирис. Он подвалил ко мне с бутылкой вина.
– Какими судьбами? – радостно воскликнул Венедикт. – Привет. Сто лет тебя не видел.
Он был высок, широк в кости и весил не меньше ста двадцати килограмм. Его густые черные волосы уже тронула седина, но в зеленых глазах постоянно плясали молодые похотливые бесенята.
– Здорово, Веня. Вот, зашел в гости…
К слову, Веней он позволял называть себя очень немногим. Так что я мог гордиться принадлежностью к сонму особо приближенных персон к трону гения.
– Хлебнешь? – спросил Венедикт.
И, не дожидаясь положительного ответа, достал с полки пустую керамическую чашку сомнительной чистоты, прополоскал ее вином и налил почти до краев.
– Пей, – сказал он и чокнулся со мной бутылкой. – За мой успех.
– Тебя записали в академики?
– Бери выше.
– Значит, ты баллотируешься в президенты.
– Изыди, сатана! – Венедикт дурашливо отмахнулся свободной рукой. – Не искушай невинного отрока. Быть президентом нашей страны я бы не согласился ни за какие коврижки.
– Что так?
– Наш народ ни кнутом не загонишь в цивилизованное стойло, ни пряником не заманишь. У нас другой менталитет. Мы и не азиаты, и не европейцы, а какая-то непонятная смесь – что-то колоритно насыщенное, забористое, как крепкое вино, и никому непонятное. В общем, ни Богу свечка, ни черту кочерга.
– А нужна ли нам вообще цивилизация? Вот мне, например, хотелось бы вернуться в посконную и домотканую старину.
– Ты это серьезно? – удивился Венедикт.
– Серьезней некуда.
– Не думал я, что ты такой ретроград.
– Нет, я не ретроград. Я реалист. Интуиция мне подсказывает, что ничего хорошего от цивилизации в том виде, в котором она сейчас существует, ждать не приходится.
– Тогда тебе нужно стать затворником. Уехать на какие-нибудь острова… или в тайгу.
– Я уже ходил в анахоретах… у черта на куличках.
– Ну и?..
– Эта подлая цивилизация и там меня достала. Нет от нее никакого спасу. Рехнуться можно.
Я сказал это совершенно искренне. В этот момент я просто не мог кривить душой, потому что в голове все время вертелись вчерашние события, которые никак не добавляли мне оптимизма.
Наверное, Венедикт понял, что я и впрямь говорю правду. А еще он сообразил, несмотря на изрядную дозу спиртного, которая плескалась у него в желудке, что я пришел не просто так, чтобы навестить приятеля, а с каким-то важным делом.
– Иво, у тебя что-то случилось? – спросил он, спрятав свою широкую добродушную улыбку под густыми усами.
– Да, – коротко ответил я.
– Неприятности?
– Вроде того, – не стал я вдаваться в подробности.
– Требуется моя помощь?
– Именно…
– Говори.
Что мне нравилось в Венедикте, так это его конкретность. Особенно когда он был выпивши. В состоянии легкого опьянения Венедикт был готов сделать для друга все, что угодно, притом немедленно.
Этим его качеством нередко пользовались всякие нехорошие личности, которые с завидным постоянством просили у него взаймы и почти никогда не отдавали долги. Поэтому деньги у Венедикта исчезали с потрясающей быстротой. А зарабатывал он за свои творения весьма и весьма прилично.
Но Венедикт по этому поводу не кручинился. Он был трудоголиком. Венедикту нравились не сами деньги, а трудовой процесс, в результате которого он имел возможность жить так, как его душа желает.
В принципе, у него было все, что нужно нормальному творческому человеку его профиля: известное имя, просторная мастерская с полным набором материалов, инструментов и универсальных малогабаритных станков, хорошая квартира, недорогая, но надежная импортная тачка, отсутствие различных начальников и погонял, большое количество друзей и почитателей и масса свободного времени.
– Мне нужен портрет одной девицы. Срочно.
– А-а… – Венедикт недовольно нахмурился.
– Это не то, что ты думаешь, – поспешил я успокоить своего приятеля. – Я хочу, чтобы ты нарисовал фоторобот. То есть, портрет с моих слов.
– Что-то новое… – Венедикт посмотрел на меня с подозрением. – Никогда не приходилось…
– Кроме тебя, мне не к кому обратиться. Выручи, будь добр. За мной не заржавеет.
– Я вижу, что ты серьезно влип, – сказал после минутного раздумья Венедикт. – Верно?
– Куда уж серьезней…
– Похоже, ты попал на бабки. Неужто эта подруга слиняла с твоим кошельком? – высказал он предположение, которое было близко к истине.
– Почти так, но значительно хуже. Расскажу… как-нибудь потом. Занимательная и поучительная история… для самоуверенных лохов.
– Понял… А завтра нельзя? Сегодня, сам видишь, у меня шалман.
– Нельзя. Завтра будет поздно. Меня поджимает время.
– Хочешь сказать, что тебя могут запереть в будку?..
– Или закопать на два метра ниже уровня пола, – продолжил я мысль Венедикта.
– Даже так… – Он стал совсем серьезным. – Тогда я готов. Пойдем в каптерку, чтобы нам не мешали.
Мы уединились в небольшой комнатке, служившей Венедикту складом материалов и инструментов и кабинетом одновременно. Там были новенькие металлические стеллажи, стол с компьютером, сканером и цветным лазерным принтером, резная деревянная скамейка и два венских стула. На одной из стен висел не законченный автопортрет Венедикта (судя по манере письма), покрытый пылью.
Включив сильную лампу с рефлектором и взяв карандаш, Венедикт начал быстрыми движениями рисовать портрет Ланы.
– Ну и задачка…– бубнил он себе под нос. – Похожа?
– Не совсем. У нее нос короче… мне так кажется.
– Момент…
Венедикт снова запыхтел над рисунком, а я своими подсказками пытался скорректировать то, что он изображал. Фоторобот, откровенно говоря, получался аховый. Даже я с трудом узнавал проявляющийся на белом листе ватмана облик моей подлой искусительницы.
– Вот они где, заговорщики! – раздался веселый голос Кир Кирыча.
Он стоял в дверном проеме в обнимку с какой-то анемичной плоскогрудой девицей, которая была выше от него на целую голову.
– А мы вас обыскались, – продолжал Кир Вмазыч, беззастенчиво лапая свою подружку за всякие места.
Она пьяненько хихикала и делала вид, что отбрыкивается. Что касается Венедикта, то он даже ухом не повел – будто и не слышал слов своего дружка.
– И что это мы тут рисуем? – Кир Непросыхающий подошел к столу.
Некоторое время он стоял и смотрел, как работает Венедикт, а затем вдруг сказал ему совершенно трезвым голосом:
– Дай стило.
– Зачем? – недоуменно спросил Венедикт.
– Дай!
Кир Кирыч буквально вырвал из рук Венедикта карандаш, отпихнул его в сторону, уселся на скамейку и, как мне показалось, провел всего три или четыре линии.
Я не поверил своим глазам: на меня, лукаво ухмыляясь, смотрела Лана! Она была как живая! Вот тебе и Кир Вмазыч. Однако, откуда?..
– Вот так надо… слесарь-одиночка, – поднявшись со скамьи и свысока глядя на Венедикта, сказал Кир Кирыч своему дружку. – Это тебе не автогеном орудовать. Учись, пока я живой.
– Нормально? – спросил меня Венедикт, не обратив никакого внимания на выпад Кира Непросыхающего.
Похоже, он совершенно не сомневался в таланте Кир Кирыча. Я тоже знал, что Кир Вмазыч обладает исключительной зрительной памятью. В этом плане он никогда и ничего не забывал. Он запросто мог нарисовать портрет человека, с которым встречался лет пять назад.
– Это она, – ответил я, взяв рисунок в руки. – Чтоб я пропал – она!
– А то… – снова подал голос довольный Кир Кирыч.
Он в это время делал всякие непристойные жесты, а его подружка, которая так и осталась стоять у входа в комнату, заразительно хохотала и изображала невинное смущение.
– Кир, ты знаешь, кто эта девушка? – спросил я художника.
– Нет.
– Не понял… Что значит – нет?
– А то и значит, что она мне не по карману. И вообще, я за любовь, которая не продается ни за какие деньги и житейские блага. Правда, киска? Приди на мою широкую грудь, радость моя! – Он театрально упал на одно колено. – И я усыплю твой путь лепестками роз… О!
– Кир, не дурачься! – прикрикнул на него Венедикт. – Ты кого нарисовал?
– Рисовал ты, а я лишь уточнил детали, – ответил Кир Кирыч. – Я с ней не знаком. Видел… раза два. Но не разговаривал.
– Где? – в один голос спросили мы с Венедиктом.
– Там-м… – замычал и неопределенно махнул Кир Непросыхающий, который начал пьянеть на глазах.
Наверное, очередная порция спиртного наконец добралась до его желудка, и Кир Вмазыч вступил в фазу ускоренного химического процесса возгонки.
– А точнее можешь? – обратился к нему Венедикт голосом, не предвещающим ничего хорошего.
– М-могу. Это подруга… – Он вдруг понизил голос до трагического шепота: – Подруга "королевы"…
– Даже так!? – У меня от изумления глаза полезли на лоб. – Как ее зовут?
– Чего не знаю, того не знаю. Все, мужики, я отчаливаю. Пора-а в путь-дорогу, в дорогу дальнюю, дальнюю идем… – вдохновенно запел Кир Кирыч.
Он повесился на свою длинноногую подружку, и она потащила его к веселой компании. А может, и дальше.
– Рисунок тебя устраивает? – нетерпеливо спросил Венедикт, с завистью проводив взглядом веселенькую парочку.
– Вполне. Неплохо бы уменьшить его до размера фотокарточки и размножить…
– Ну, это мы мигом, – осклабился Венедикт. – Чего проще.
– Кстати, – сказал я, используя паузу, во время которой он включал свою технику, – а по какому поводу у тебя сегодня сабантуй?
– Разве я не сказал? Через месяц еду в Америку. Как минимум на полгода.
– Зачем?
– Готовиться к персональной выставке. Пригласили солидные люди…
– Поздравляю! – Я с чувством пожал ему руку. – Давно пора.
– Ну… – Венедикт счастливо улыбнулся и присел к компьютеру.
Он быстро отсканировал рисунок, вывел его на монитор, подправил, где нужно, добавил цвет, и спустя десять минут принтер выдал мне десяток отлично исполненных цветных фотороботов Ланы… или как ее там. Она получилась даже лучше, чем живая. Шалашовка хренова…
А через пять минут по получении своего заказа, выпив на дорожку еще одну кружку вина (кстати, весьма неплохого; по-моему, это был португальский портвейн), я уже вышагивал по мостовой по направлению к своему дому. Мне нужно было еще раз хорошо все обдумать и перегруппировать силы.