– Исключено! – категорически произнес Грей. – Письмо тоже было написано его почерком. В чеке меня удивили странные значки на обороте.
Только подойдя к окну, Леон смог рассмотреть линию едва заметных значков по нижнему краю чека.
– Я могу оставить этот чек у себя на пару дней? – спросил Леон.
– Конечно. Как видите, он уже погашен, и деньги по нему выплачены.
Леон еще раз внимательно осмотрел документ. Выписан он был на бланке банка "Оттоман Оил", наверняка принадлежавшего самому Сторну.
– Что, по-вашему, могло произойти? – поинтересовался Леон.
– Не знаю, но я волнуюсь.
По тревожно сдвинутым бровям Грея можно было судить, насколько велико его волнение.
– Понятия не имею, почему, но мне все время кажется, что за всем этим кроется какой-то обман.
– Вы телеграфировали в Александрию?
Мистер Грей улыбнулся.
– Разумеется. И получил ответ. Мне вдруг пришло в голову, что в Египте у вас могут быть свои люди. Если это так, то вам не составит труда узнать, все ли там в порядке. Для меня главное – чтобы мистер Сторн не узнал, что я навожу справки. Я оплачу все расходы (в разумных пределах, конечно) и не сомневаюсь, что мистер Сторн согласится, что я поступил правильно.
После ухода посетителя Леон поговорил с Манфредом.
– Вполне возможно, что мы имеем дело с вымогательством, – предположил Джордж, – но вам сначала все равно придется проверить Сторна, чтобы во всем разобраться.
– Я тоже так думаю, – кивнул Гонзалес и уже через несколько минут вышел из дома.
Вернулся он за полночь с огромным количеством информации о мистере Сторне.
– Около двенадцати лет назад он работал оператором в "Турко телеграф компани". Сторн разговаривает на восьми восточных языках и в свое время был известным человеком в Стамбуле. Это о чем-то вам говорит, Джордж?
Манфред покачал головой.
– Пока нет, но я все еще жду, что вы меня чем-то поразите.
– Он сошелся с революционерами, кучкой мелких чиновников, которые заправляли там делами во времена Абдул-Хамида. Не сомневаюсь, что своей концессией он обзавелся с помощью этих людей.
– Какой концессией? – спросил Манфред.
– Нефтеносные участки земли. Большие участки. Когда пришло к власти новое правительство, была организована концессия, хотя я подозреваю, что наш друг хорошо заплатил за право стать ее участником. Пять его партнеров оказались не столь удачливыми. Троих из них обвинили в измене и повесили.
– Фотография, – кивнул Манфред. – Что случилось с остальными двумя?
– Остальные двое были итальянцами. Им дали пожизненные сроки и отправили в тюрьму в Малой Азии. В Лондон Сторн уже прибыл единовластным владельцем концессии, которая к тому времени принесла ему три миллиона фунтов.
На следующее утро Леон вышел из дома рано, в десять позвонил в дверь Берсон-хаус.
Открывший ему дворецкий с квадратной челюстью смерил его подозрительным взглядом, но в остальном вел себя вполне почтительно.
– Мистер Сторн за границей и вернется через несколько недель, сэр.
– Могу я видеть секретаря мистера Сторна? – спросил Леон, сама любезность.
– У мистера Сторна в этом доме никогда не было секретаря. У него есть личный секретарь, но с ней вы можете поговорить в конторе "Персидско-Восточного Нефтяного Треста".
Леон достал из кармана визитную карточку.
– Моя фамилия Берсон, – сказал он. – Мой отец родился в этом доме. Когда я несколько месяцев назад был в Лондоне, я получил от мистера Сторна разрешение осмотреть дом.
На карточке были написаны несколько слов, и стояла подпись: "Фердинанд Сторн". Короткая записка гласила, что владельцу этой карточки позволено осмотреть дом в любое время, "когда меня нет в городе". У Леона ушел почти час на то, чтобы подделать это разрешение.
– Боюсь, я не могу впустить вас, сэр, – сказал дворецкий, загораживая дверной проем. – Мистер Сторн перед отъездом дал мне четкое указание не принимать посторонних.
– Какой сегодня день? – ни с того ни с сего спросил Леон.
– Четверг, сэр, – ответил дворецкий.
Леон кивнул.
– Сырный день, – сказал он.
Растерянность дворецкого продлилась не дольше доли секунды.
– Я не знаю, о чем вы говорите, сэр, – резко воскликнул он и захлопнул дверь перед носом посетителя.
Леон обошел дом кругом. Вместе с еще одним зданием он стоял на своеобразном островке, в стороне от других домов.
Покончив с осмотром, Леон в приподнятом настроении, если не сказать в восторге, отправился домой, где поговорил с Раймоном, который имел обширные связи в преступном мире. В Лондоне не было более-менее серьезного гангстера, с которым он не был бы знаком лично. Он мог запросто войти в пивную, где собирались квартирные воры и взломщики сейфов; он в любую минуту мог узнать, о чем судачат в тюрьмах; и, пожалуй, был лучше знаком с тайнами и жизнью изнанки лондонского общества, чем любой специалист Скотленд-Ярда. Его Леон и отправил с заданием собрать последние новости. В небольшом пабе в конце Ламбет-уок Пуаккар узнал об одном смуглокожем филантропе, который подыскал работу по меньшей мере трем бывшим заключенным.
Когда он вернулся, Леон сидел в одиночестве, изучая через мощную лупу странные отметины на обороте чека.
Прежде чем Пуаккар принялся излагать новости, Гонзалес открыл телефонный справочник.
– Грей наверняка уже не на работе, но вот, если не ошибаюсь, его домашний адрес, – сказал Леон, когда палец, которым он водил по странице, остановился. На звонок ответила служанка. Да, мистер Грей был дома. Через какое-то время в трубке раздался и голос самого управляющего директора. – Мистер Грей, кто распоряжался чеками, которые вы получили от Сторна? Я имею в виду, кто из ваших служащих?
– Бухгалтер, – послышалось в трубке.
– Кто принимал на работу бухгалтера? Вы?
Недолгая тишина.
– Нет. Мистер Сторн. Он работал в какой-то восточной телеграфной компании… Мистер Сторн познакомился с ним за границей.
– И где я могу найти бухгалтера? – тоном азартного охотника спросил Леон.
– Сейчас у него отпуск. Он уехал до того, как мы получили последний чек. Но я могу связаться с ним.
Леон довольно рассмеялся.
– Не стоит беспокоиться. Я знаю, что его не было в конторе, – сказал он и повесил трубку, оставив управляющего в полнейшем недоумении. – Итак, дорогой Пуаккар, что вы узнали?
Внимательно выслушав рассказ друга, он сказал:
– Едем на Парк-лейн. По дороге заглянем в Скотленд-Ярд. И захватите пистолет.
На часах было десять, когда дворецкий открыл дверь. Не успел он проронить и слова, как дюжий полицейский детектив выволок его на улицу.
Четверо офицеров в штатском следом за Леоном ворвались в холл. Нахального лакея арестовали, прежде чем он успел открыть рот. На самом верхнем этаже здания в небольшом помещении без окон, очевидно бывшем чулане, они нашли истощенного до крайней степени человека, в котором даже срочно вызванный управляющий директор с трудом узнал миллионера. Двое итальянцев, охранявшие узника и наблюдавшие за ним из соседней комнаты через отверстие, пробитое в стене, сопротивления не оказали.
Один из них, тот самый, который собрал в Берсон-хаус бывших заключенных, был разговорчив и откровенен.
– Этот человек предал нас, и нас бы тоже повесили, как Хатима Эффенди, Аль Шири и грека Маропулоса, но мы подкупили свидетелей, – рассказал он. – Мы были партнерами и вместе владели нефтяными месторождениями. Чтобы обокрасть нас он состряпал ложные доказательства того, что мы якобы готовим заговор против правительства. Мы с другом сбежали из тюрьмы и вернулись в Лондон. Я решил, что сделаю все, чтобы он вернул нам наши деньги, но знал, что обращаться в суд бесполезно.
– Дело и правда было очень простым, и мне действительно стыдно из-за того, что я не сразу понял значение символов на обороте чека, – вечером за ужином пояснял Леон. – Наш итальянский друг был одним из тех, кто участвовал в концессии. Несколько лет он жил в Лондоне, и, возможно, удастся доказать его связи с преступным миром. В любом случае он прекрасно знал характер Сторна, и ему было не сложно подобрать соответствующих людей, которые служили Сторну за такие деньги, на которые не согласился бы ни один англичанин. Большая часть года ушла на то, чтобы внедрить в дом нашего друга этих бывших заключенных. Вы помните, как лакей, который заходил к нам несколько месяцев назад, говорил, что его на работу принимал не дворецкий, а сам Сторн? При первой же возможности они бы избавились от него, но он сам неосторожно произнес арабское слово, и Сторн, боявшийся шпионов и ожидавший возвращения тех, кого он предал, сам выгнал его. В тот день, когда Сторн должен был уехать в Египет, его схватили двое итальянцев, заперли в чулане и заставили подписывать чеки и писать письма под их диктовку. Но потом он вспомнил, что его бухгалтер когда-то был телеграфистом, поэтому и написал на обороте чека послание азбукой Морзе, используя старые символы.
Он достал чек, положил его на стол и провел пальцем по карандашным черточкам:
"СОС ПЛННК ПРК ЛЙН".
– Другими словами: "Помогите! Меня держат пленником в доме на Парк-лейн". Но бухгалтер был в отпуске, поэтому послания не увидел.
Манфред взял со стола чек и внимательно осмотрел.
– Интересно, какой куш вам отвалит за свое спасение миллионер? – насмешливо спросил он.
Ответ на этот вопрос они получили через несколько дней, после судебного процесса в Олд-Бейли. И имел он форму чека… на пять гиней.
– Вот это характер! – восхищенно пробормотал Леон.
Глава 7. Дочь мистера Левингру
Мистер Левингру вынул изо рта длинную сигару и скорбно покачал головой. Это был толстяк с бычьей шеей и тяжелыми щеками, и он не мог позволить себе пожертвовать хорошей сигарой.
– Это ужасно… Это бесчеловечно! Мне тошно от одной мысли об этом… Бедный Хосе!
Его спутник сочувственно вздохнул.
Дело в том, что Хосе пал. Низко и бесповоротно. Флегматичный судья еще до вынесения приговора сказал Хосе, что в глазах закона некоторые преступления считаются особенно гнусными. Например, женщины требуют к себе особого отношения, и наживаться на их слабостях считается настолько недостойным, что лишь очень долгий срок заключения для того, кто этим промышляет, может успокоить разгневанную Фемиду.
Хосе был отъявленным злодеем. Он содержал "Латиноамериканское артистическое агентство" и молоденьким симпатичным актрисам предлагал быстрые и выгодные ангажементы на южноамериканских сценах. Они уезжали, полные радостных надежд, и никогда не возвращались. Их родственникам приходили от них письма, написанные очень грамотно и правильным языком, в которых они сообщали, что у них все хорошо. Все они писали одно и то же, причем почти в одинаковых выражениях, как будто под диктовку. В действительности так и было.
И все-таки отряду полиции нравов удалось напасть на след Хосе. После этого некая миловидная девушка подала заявление на работу и была отправлена в Буэнос-Айрес. Ее сопровождали отец и брат (оба – сотрудники Скотленд-Ярда). Узнав там все, что им было нужно, они вернулись вместе с девушкой (которая сама была очень толковым сыщиком), за чем последовало задержание Хосе. В ходе разбирательства о нем стало известно такое, что сделало его заключение неминуемым.
Мистера Жюля Левингру никто не арестовывал, не вытаскивал из его прелестного маленького домика в Найтсбридже и не бросал в холодную, мрачную тюремную камеру. Никто не арестовывал и Хайнриха Люсса, его партнера. Эти люди снабжали деньгами Хосе и еще множество таких же Хосе, но они были умнее их.
– Хосе был слишком беспечен, – досасывая сигару, вздохнул Жюль.
Хайнрих тоже вздохнул. Он был таким же тучным, как его компаньон, но казался даже толще его, потому что был ниже ростом.
Жюль обвел взглядом изящную кремово-золотую гостиную, и взгляд его остановился на фотографии в рамке, стоящей на каминной полке. Полное лицо его расплылось в улыбке, когда он, поднатужившись, поднялся с кресла, вразвалочку подошел к камину и взял в руки фотографию. На ней была изображена девушка удивительной красоты.
– Видите?
Хайнрих взял фотографию, восторженно заохал и добавил:
– Но куда портрету до оригинала!
Мистер Левингру согласился. Он еще не видел ни одной фотографии, которая в полной мере передавала бы нежную красоту его единственной дочери. Он был вдовцом, жена его умерла, когда Валери была еще совсем крошкой. Она и не догадывалась, сколько было разбито сердец, сколько исковеркано судеб ради того, чтобы она росла в той роскоши, которая ее окружала. Об этой стороне ее воспитания мистер Левингру никогда не задумывался. Он очень гордился тем, что был лишен всякой сентиментальности.
Он был одним из совладельцев двадцати трех кабаре и танцевальных залов, разбросанных по Аргентине и Бразилии, и получал огромные барыши с того, что считал совершенно легальным занятием.
Поставив на место фотографию, он вернулся в глубокое кресло.
– Жаль, что так вышло с Хосе, но эти люди приходят и уходят. Не знаю, справится ли наш новичок.
– Как его зовут? – спросил Хайнрих.
Жюль, натужно дыша, порылся в карманах, нашел письмо и развернул. Многочисленные кольца и перстни на его пухлых пальцах засверкали в свете хрустальной люстры.
– Леон Гонзалес.
– Herrgott! – Хайнрих чуть не подпрыгнул в кресле. Он сильно побледнел.
– Что это с вами, Хайнрих?
– Леон Гонзалес! – хрипло повторил его компаньон. – Вы думаете, он хочет занять место… Вы что, не знаете его?
Жюль покачал огромной головой.
– Откуда, черт подери, мне его знать? Он – испанец, и мне этого достаточно. Так ведь всегда и происходит, Хайнрих. Как только кто-то из наших людей садится в галошу и отправляется за решетку, тут же на его место приходит кто-то новый. Завтра у меня будет двадцать, тридцать, пятьдесят новых кандидатов… Не у меня лично, само собой, по обычному каналу.
Хайнрих, смотревший на него округлившимися глазами, от волнения заговорил на немецком, на том его диалекте, который чаще можно услышать в Польше.
– Позвольте взглянуть на письмо.
Он взял листок и стал внимательно читать.
– Он всего лишь просит о встрече.
– Вы когда-нибудь слышали о "Четверых благочестивых"?
Жюль нахмурился.
– Они ведь мертвы, кажется, да? Когда-то я что-то такое читал.
– Они живы, – твердым голосом произнес Хайнрих. – Английское правительство их простило, и сейчас их бюро находится на Керзон-стрит.
Тут он в общих чертах описал историю этого странного общества, годами наводившего ужас на злоумышленников, которым, благодаря их ловкости и коварству, удавалось оставаться недосягаемыми для закона, и чем больше Жюль Левингру узнавал, тем сильнее вытягивалось его лицо.
– Но ведь это абсурдно! – наконец пролепетал он. – Как эти люди могли узнать обо мне, о вас… К тому же они не посмеют.
Прежде чем Хайнрих успел ответить, в дверь негромко постучали и в комнату вошел лакей с подносом, на котором лежала визитная карточка. Жюль взял ее, приладил на нос очки, прочитал, на миг задумался и произнес:
– Проводите его сюда.
– Леон Гонзалес, – тихо, чуть ли не шепотом произнес Хайнрих, когда за слугой закрылась дверь. – Видите на уголке карточки маленький серебряный треугольник? Этот же знак стоит на двери их дома. Это он!
Жюль фыркнул.
– Зачем он, по-вашему, явился? Конечно же, предложить свои услуги! Думаю, сейчас мы в этом убедимся.
Щеголеватый седовласый Леон Гонзалес вошел в комнату. Тонкое аскетическое лицо его было напряжено, живые проницательные глаза – чуть-чуть прищурены. Леон был щедр на улыбки, поэтому улыбнулся и сейчас, окинув взглядом обоих мужчин.
– Вы! – он указал на Жюля.
Месье Левингру вздрогнул. В устремившемся на него пальце ему почудилось чуть ли не открытое обвинение.
– Вы хотели меня видеть? – спросил он, пытаясь восстановить улетучившуюся в один миг уверенность в себе.
– Да, – холодно ответил Леон. – К несчастью, я не видел вас раньше. Мой товарищ Манфред, о котором вы наверняка слышали, прекрасно знает вас в лицо, и мой дорогой друг Пуаккар знает вас настолько хорошо, что мог бы нарисовать ваш портрет… Что, кстати, и сделал, на скатерти вчера вечером, чем ужасно разозлил нашу бережливую экономку!
Однако Левингру не улыбнулся: в открытом взгляде этих улыбчивых глаз он чувствовал адский холод.
– Чем я обязан… – начал он.
– Я пришел к вам с исключительно дружественными намерениями. – Улыбка Леона сделалась еще лучезарнее, глаза его заблестели так, будто он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. – О, простите меня за эту ложь, месье Левингру, поскольку это действительно ложь. Я пришел предупредить вас, что ваше маленькое порочное дельце необходимо прекратить. В противном случае вам придется очень и очень пожалеть. В полиции не знают о "Кафе Эспаньоль", и чем оно особенно привлекательно.
Он сунул руку в карман плаща и быстрым движением достал сложенный листок бумаги.
– Здесь список тридцати двух девушек, которые отправились в принадлежащие вам заведения за последний год, – сказал он, развернул листок, и, вложив его в руку Жюлю, добавил: – Ознакомьтесь. Копия у меня имеется. Возможно, вам будет интересно узнать, что список этот представляет собой результат шестимесячной работы.
Но Жюль не стал читать. Вместо этого он пожал плечами и протянул список обратно Леону, а когда тот не взял его, просто бросил листок на пол.
– Мне ничего не известно о том, что вы говорите, – сказал он. – Если у вас ко мне нет никакого дела, вам будет лучше уйти. До свидания.
– Друг мой, – голос Леона сделался чуточку тише, он как будто видел, что этот важный, облаченный в роскошные одежды человек в душе скрючился, точно мерзкая жаба, – вы пошлете своим управляющим телеграммы с приказом отпустить этих девушек, выплатить им полагающуюся компенсацию и отправить первым классом обратно в Лондон.
Левингру снова пожал плечами.
– Я на самом деле не понимаю, о чем вы толкуете, уважаемый. У меня такое впечатление, что вы наслушались каких-то сплетен или кто-то нарочно ввел вас в заблуждение. – Мистер Жюль Левингру медленно протянул руку и нажал вырезанную из слоновой кости кнопку звонка. – Мне кажется, вы сумасшедший, поэтому я спокойно отнесусь к вашим смехотворным обвинениям. Ну а теперь, дорогой мой, у нас больше нет на вас времени.
Однако Леон Гонзалес не шелохнулся.