Алла, не раздеваясь, в плаще, в сапогах рухнула на кровать. О, кроватка, под сколькими мужиками ты тут поскрипела. Как несмазанная телега… Серебро села рядом с ней. Шутливо расстегнула пуговку, другую на воротнике плаща. Пощекотала Аллу под подбородком, как кошку.
- Эй, а это что тут у тебя такое… пластырь, а?.. Боевые ранения?.. - Серебро хихикнула в ладошку. - Или тебя, мать, укусили… в припадке страсти?..
- Укусил один. - Алла улыбнулась, отвела от подбородка любопытствующую Иннину руку. - Целовал-целовал и укусил. Такой синяк поставил, сволочь, что будь здоров. Я сама обработала, наложила повязку. Что ж, шрам останется. - Алла притворно вздохнула. - Говорят, рубцы и шрамы красят женщин нашей опасной профессии?.. Ты не находишь?..
Девушки расхохотались. Серебро вскочила с дивана, потыкала пальцем в пружины под вытертой обивкой:
- Торчат. Могла бы, богачка, между прочим, не комнатку купить мне, а хотя бы гребаный диванишко, на первый случай. Кофе попьем?.. Я сварю, у меня "арабика", хороший.
- Свари. - Алла села, стряхнула с плеч плащ. - Крепкий. Хочу проснуться. Плохо сплю в последнее время.
- Так как насчет квартирки?.. Я выкуплю у тебя ее, богатая Аллочка, то бишь, пардон, Любочка, выкуплю. Но, предупреждаю, по дешевке!.. У меня "капусты" не так уж много, хотя кое-что я на квартирку в Москве скопила!.. Да страх не хочется поселяться где-нибудь в Текстильщиках, в Теплом Стане… Люблю центр, грешница!.. Тут у "Интуриста", у "Пекина", у гостиницы "Россия" - такая золотая пастьба, мать!..
Алла, с шумом отодвинув старый, с черной дерматиновой обивкой, стул, села за стол и подперла лицо кулаками. Да, такие стульчики сейчас только в грязных ЖЭКах соатлись да в старых московских коммуналках, у стариков и старух. Прошлый век, тяжкая жизнь, нищета…
- Я нищая, Серебро, - тихо, вертя пустую кофейную чашку в руках, сказала она.
Инна так и вскинулась.
- Ага, так! Ну и ну! Так я тебе и поверю, подруга! - Ее матовые щеки налились румянцем. - Рассказывай мне сказки! Уж я-то сама пою у ребят в рок-группах, я знаю, сколько стоит одитн концертик Любочки Башкирцевой! Не гони дуру, мать. Не прибедняйся. Не хочешь помочь, жмотишься - так сразу и скажи. Ну да, что это я, действительно, лез в чужую жизнь. В твои планы…
Серебро склонилась над электроплиткой, крутя над ней джезву с кофе. Прядь ее волос выскользнула из пучка, упала вниз, подожглась на раскаленной спирали плиты. В комнате запахло паленым. Серебро завизжала и зажала тлеющую прядь в руке.
- Фу, ну и дух!.. Будто копыто сожгли.
- Снимай кофе, убежит…
Инна дернула джезву вверх. Быстро разлила кофе по чашкам. "И у чашки щербинка. Нищета, нищета. А Серебро копит денежки. На жилье копит. Лишнего себе не позволяет. Всю жизнь будет копить, кляча. Так в коммуналке и помрет".
- Что у тебя глаза грустные сделались?.. Не надо мне было соваться с этим разговором, я идиотка…
- Я правда нищая, Серебро. Я беднее, чем ты. На мне все не мое. - Алла жалко ущипнула себя за черный шелк платья от Армани. - Я живу не в своей хате. И все деньги за концерты продюсер кладет не на мои счета. Я, Алла Сычева, какой была бедной шалавой, там, на Казанском, такой и осталась. Я только мотаюсь на виду у всей страны. Пою… ору, кричу… и меня все слышат… и меня не слышит никто…
- Ну не плачь, что ты! - Инна брякнула чашечкой о блюдце, чуть не разбив ее. - Не плачь! И так проживем…
- Есть возможность, - Алла утерла нос ладонью, Серебро, порывшись в кармане халатика, подала ей платок, - добыть деньги. Но эти люди очень опасны. Я могу сильно проколоться с ними, понимаешь?.. Я должна их обмануть. И, если у меня получится…
- Ты тоже будешь обманывать! - Серебро всплеснула руками. - Ты научишься играть в те же игры, что и все они! Ты станешь как все!
- А мы с тобой, когда пахали на Казанском, были не как все, да?!
- Ну, мы… Мы, мать, были же под Сим-Симом…
Перед глазами Аллы встало мертвое лицо Сим-Сима, его проколотое, как у Любы, горло. Она поднесла чашку с кофе к губам и выпила ее залпом.
- Слушай, Инна. - Ее голос внезапно охрип. Так с ней бывало всегда, когда она слишком много пела, слишком много курила или сильно волновалась. - Слушай. Ты не знаешь, Сим-Сим был только сутенером или не только? Ты не знаешь, чем он занимался в свободное от возни с нами, девками, время? Чем он еще был занят в жизни, кроме девок? Ты никогда не задумывалась об этом? Ты никогда не думала о том, почему его убили?
Серебро пощелкала ногтем по медной тыковке старой абхазской джезвы.
- Думала. Еще бы не думать. Все мы думали. - Она посмотрела прямо в лицо Алле. - Гарькавый был странный тип. С виду он был дурак дураком, помнишь, да? Такой синемордый битюг, взгляд тупой, мрачный, будто только что замочил кого-то в подворотне. А на самом деле наш Сим-Симыч играл в интеллектуала. Он же был заядлый рок-тусовщик. Старый рокер. - Инна вытащила из-за пузатого чайника пачку "Gauloise", закурила, прикурив от еще раскаленной спирали плитки. - Вечерами, ночами он частенько пропадал на рок-сборищах. Ходил в клуб "Птюч", все канал под молодого, старый козел. - Инна зло сплюнула табачную крошку, приставшую к губе. - Козел, одно слово, козел! Ты знаешь, мать, он ведь и в тюряге отсидел. Это я узнала потом, от стриженой Хельги, помнишь, прибалтка такая была, Симыч ее в казино "Зеленая лампа" отловил, ну, она работала под мальчика, такая травести, от парня не отличишь, бисексуалам это нравилось. - Серебро затянулась, выдохнула дым. - О, как он издевался надо мной! Над тобой - не так, он тебя своеобразно любил. Меня он сколько раз бил. Однажды зуб чуть не выбил. - Ее передернуло. - Да, старый козел, любитель рока, твою мать!.. лучше бы он рыбок аквариумных разводил, это бы ему подошло…
- А ты откуда знаешь, что он рокер? - Алла тоже вытянула из пачки сигаретину, так же, наклонясь к плитке, прикурила. - Может, это все его выдумки?
- Как же выдумки. - Инна обиженно вскинула голову. - Как же выдумки, когда я его видела сто раз на тусовках у Лехи Красного. И у Жеки Стадлера. Стоял, слушал, где надо, хлопал, где надо, подвывал. Такой старый бездарный фэн. Может, он и подвизался когда-то в группе какой, а тут - так, тосковал… никому же не хочется стареть, даже, блин, Бобу Гребенщикову… а он-то уж гений… и его-то уж не убьют бездарно, как Сим-Симыча…
Алла курила, курила, курила. Она заталкивала сигарету в губы глубоко, будто хотела выпить весь дым, таящийся в ней. Будто хотела сигаретой заглушить вереницу мыслей, всплывших со дна души, пока Серебро, дымя, трепалась, злилась, смеялась, снова заваривала кофе.
Сим-Сим был связан с московскими рокерами. Это интересно. Это тревожно.
Это тем более непонятно, что не далее как вчера Беловолк, с которым они трогательно помирились после того, как она, как курица, наскочила на него с криком: "Ты убил!" - объявил ей, что в ее "Любином Карнавале", который они уже начали репетировать, уже три студийных репетиции прошло, а в конце марта должна быть запись для телевидения, будут обязательно выступать лучшие московские рок-группы, и не спорь, пожалуйста, и не делай круглые глаза, ты должна быть певицей широкого профиля, ты должна привлекать в свои концерты новые, молодые силы, ты должна показывать всем, какая ты царица бала, все, весь музыкантский бомонд, должны быть под твоим крылом. А ты должна царствовать, порхать по сцене, выказывать всем, что ты - Башкирцева - все равно на порядок выше любого рока, хоть ты и попса! Должна!.. должны… должны…
Выкурив сигарету до пожелтелого фильтра, Алла придавила ее пальцами в кофейном блюдце.
- Ты меня не слушаешь! - возмутилась Серебро. - О чем ты думаешь?
Алла взяла в руки чашечку, заглянула в нее.
- Давай погадаем на кофейной гуще, Серебро, - сказала она очень тихо - так, что Серебро едва ее услышала. - Успею я или не успею. Если я не разгадаю эту чертову загадку, кто убил Любу, меня, мать, посадят в тюрьму. Как Сим-Сима бедного. И ты будешь носить мне передачки. Хорошо бы в Лефортово или в Бутырскую, все Москва, тебе близко. А то отправят в лагеря, в родную Сибирь, в вечную мерзлоту. У меня осталось всего десять дней, Серебро. Всего десять дней.
- Через десять дней по телику "Любин Карнавал"… - прошелестела Инна.
- У тебя не найдется водки, мать? - тихо спросила Алла.
Юрий и правда пригнал на репетицию "Карнавала" всевозможных рокеров. Я веселилась как могла. "Ребята, сейчас Стадлер возьмет этот аккорд в ля-миноре, настройтесь, пожалуйста, прочистите горлышки!.." Угрюмо насупившись, патлатые зверюшки, покачиваясь на сцене на высоких, как ходули, каблуках, пели, мычали: "Я волк, я волк, я вою в ночи, я боль, я боль, кричи не кричи. Я стон, я стон, я дикий оскал. Меня мой сон в снегу отыскал!.." - "Русский рок, - бормотал Беловолк, как оглашенный, бегая по сцене, заставляя помрежа пускать цветной дым из-за кулис, таскать коробки с сухим льдом, - это же целое государство, русский рок. Все думали, что его нет, а он есть!.. Но, конечно, братцы, скажу я вам, как наши ни подпрыгивают, а с "Металликой" все равно никакого сравнения…даже с примитивными "Cannibal Corps"…"
Мне было в высшей степени плевать на каких-то там "Cannibal Corps". Я делала на сцене свое дело. Сцена уже была моим домом. Как человек, оказывается, быстро привыкает к тому, что он делает. Мне казалось странной, непредставимой моя прежняя жизнь. Неужели у меня будет тюремная решетка вместо досок сцены? Неужели я никогда больше не буду слышать аплодисментов, видеть эту громадную черную пасть зала, над которым я имею власть?
"Люба, чуть левее!.. Джессика, Джессика Хьюстон, где ты!.. Джессика, твой выход, пошла, пошла!.. Микрофоны!.."
И, правду сказать, мне нравилась эта свеженькая юная девочка, эта мулатка со странно зелеными, как две крыжовничины, глазами, с пушистыми, заплетенными в мелкие бесчисленные косички темными, чуть в рыжину, волосами. Когда она вставала под софит, волосы, просвеченные насквозь, становились вызывающе-рыжими, золотыми. Как мои. Которые у меня были когда-то, когда я еще была рыжей Джой с Казанского.
Девочка совсем неплохо пела, чем-то неуловимым напоминала наглую Тину Тернер, немного - Донну Саммер; врожденная мулатская нагловатая грация, гибкая, эротичная развязность, естественность вызывающе соблазнительных движений и па, ах, эти покачивания бедрами, эти прищелкивания пальцами, - когда она брала себя за сосок указательным и средним, прищемляя его, и задирала рукой юбку почти до самого холма Венеры, публика, допущенная до созерцания репетиции, восторженно выдыхала из тьмы зала: "Классно, малышка!.. Хай!.." Дешевые приемчики, но на паблику действуют безотказно. Чем примитивнее, тем больше успеха. Это аксиома. Это должны затвердить все артисты, кто занимается легким жанром. И мулаточка в грязь лицом не ударяла. Я рассмотрела ее исподтишка: очень юна, совсем еще зеленая, а самоуверенности, как у дивы.
Девочка изящно, отточенно двигалась по сцене. Девочка манипулировала микрофоном мастерски, меня Беловолк и Вольпи долго натаскивали, прежде чем я смогла как следует справиться с этим зверем. Девочка, просто как Монсеррат Кабалье, могла петь из любого положения - стоя, сидя, лежа на полу, перегнувшись, как фигуристка. Чертова черная грация! Это у них врожденное. Я, забываясь, любовалась ею, и меня окликал резкий, как вопль трубы, голос Беловолка: "Люба, что замечталась! Сейчас твой номер пойдет! "Картежная игра"!"
И синий Фрэнк так и вился, так и увивался вокруг нее. Синий Фрэнк, что так недавно пытался приударить за мной, теперь, казалось, меня не замечал. Ну да, я поняла, это и была его девочка - та девочка, которую он выписал из Америки, чтобы она поднабралась в России ума-разума, повыступала здесь. Малютка себе самой, небось, кажется рок-звездой. Однако пусть не зарывается. Ей еще надо ой-ой как много работать. Пахать! Вкалывать! Я почувствовала нечто вроде укола ревности - внимание зрителей и режиссеров переключилось на нее, на эту рыжую малявку, на пухлогубую смуглянку из Нью-Йорка. Я и перед нею должна делать вид, что я, Люба Башкирцева, старожил Нью-Йорка. Не хватало еще, чтобы меня заставили разговаривать с ней по-английски. Знаю две-три фразы, и те с грехом пополам. "Хау ду ю ду?.. Дую, дую, только не слишком!.."
Фрэнк спрыгнул со сцены в зал. Он тоже что-то вякал в микрофон, когда пела группа "Аргентум". Следующий мой номер, "Картежники", был соло, без подтанцовок и бэк-вокала, почти а’капелльный, и Фрэнк вместе с моими "подпевалами", Лизой, Мартой, Робертом и Наилем, мог отдохнуть, посидеть в зале, попить из баночки кока-колы. Я обняла микрофон обеими руками, как возлюбленного, и, шатаясь, как пьяная, подошла к краю сцены, к рампе. Я изображала в этой песне в дымину пьяную старую картежницу, у которой все позади - война, любимые, мужья, добыча денег, карусель домов, где жила, тюрем, где отматывала срока, - вся жизнь; остались только карты, игра ночью, - преферанс, кинг, покер. Помощники набросали сухого льда мне под ноги. Я стояла вся в клубах сизого дыма, подсвеченного алыми прожекторами. Будто вся в крови.
Порвалось платье и стоптались каблуки.
Плетусь я шагом - не аллюром.
На скатерть падают из скрюченной руки
Валет, король с прищуром…
Ах, карты, карты!.. Вы остались у меня
Одни, одни в лучах заката…
И только ночь, и не увижу дня,
А я ни в чем не виновата…
"А я ни в чем не виновата", - пела я хрипло, приближая губы к микрофону, и чувствовала, как предательские слезы сами выползают из глаз и катятся по моему лицу. Мне было себя страшно жалко. Девять дней. Уже остается только девять дней. А я не знаю ее имени. И эта сука Горбушко, чтобы прославиться, собьет меня влет. Ему это ничего не будет стоить. В этом мире все стали киллеры. Не настоящие, так духовные. Души прострелены насквозь жаждой славы и денег, теплого местечка под солнцем, - и тот, у кого душонка прострелена, озлобленный, стреляет сам. Я ни в чем не виновата, слышите! Ни в чем! Ни в чем…
- Люба, - услышала я из зала сердитые хлопки и недовольный голос Беловолка, - Люба, что такое с тобой? Почему ты так раскиселилась? К чему эти слезы, эта сентиментальщина?! Это все убрать! Ничего этого не нужно! Твоя героиня - старая прожженная тетка, да, она пьяница, она глушит водку, глушит пиво, она вся проспиртована насквозь, но она мужественна, она никогда не заноет так, как ноешь сейчас со сцены ты! Сначала! Федор! Запись! Поехали!
Звукооператор запустил фонограмму. Пошла аранжировка. Хорошую оркестровку сделал мне Федя, дай Бог ему здоровья. Я подсобралась, вытерла рожу подолом платья, снова схватила микрофон. По-моему, я даже оскалилась со зла. Беловолк кричал из зала: "Вот теперь то, что надо! Больше эстрадной злости, тогда все получится!"
В перерыве, когда все побежали в буфет - жевать и пить, - ко мне подошел Фрэнк, ведя за руку свою чернушку. Они выглядели как два голубка. Идиллическая картинка. Черный принц и коричневая Дюймовочка. Фрэнк как-то подозрительно смотрел на меня. Его белки угрожающе светились синим светом, как железнодорожные фонари на стрелке.
- Оу, Люба, привет, - он блеснул зубами, но из его глаз не исчезла пугающая тьма. - Хочу познакомить тебя с моей герл-френд. Она прелесть. Джессика, - он взял лапку мулатки и вложил мне в руку. - Не бойся, Люба, она немного говорит по-русски.
- Хай, - сказала я мулатке, стискивая ее горячую обезьянью лапку в своей руке. - Как тебе репетиция?
Мулатка говорила по-русски просто блестяще.
- Классная репетиция, - сказала она, обнажив в дежурной улыбке зубы, белые, как снега Килиманджаро. - И клевый у вас этот тип, режиссер. Только очень громко орет, его иногда… как это?.. выключить хочется. Вообще это все впечатляет. Оркестр отличный, не хуже Бостонского. И ваши рок-группы тоже ничего. Жека Стадлер, это very beautiful. Плохое только качество фонограммы, если номер идет под фонограмму. Много помех, этого нельзя допустить на концерте. На репетиции можно. А так все… - Она озорно посмотрела на Фрэнка. - А так все, как это по-русски, же-лез-но?..
Она поправила пышные волосы. Мелкие, как хвостики, косички, о, как же их много, какой адский труд их заплетать.
- Железно, - кивнула я. - Конечно, все железно.
Я покосилась на кресло, где лежала моя сумка. Мой железный цветок был со мной. Канат дал мне его, велел носить с собой. "Это оружие, помни, Алла, это оружие". Я так и побоялась спросить, как же оно все-таки действует.
После репетиции она захотела подышать свежим воздухом, прогуляться. "Юрий, езжай домой один. Припаркуй машину у подъезда, не задвигай в подземный гараж, мне она понадобится рано утром". С утра пораньше она хотела съездить к Игнату Лисовскому. Все же Игнат был один из немногих, кто, заподозренный ею и не уличенный ни в чем, к ней благоволил. И это именно Игнат рассказал ей про всех, кто навек остался на той фотографии, схваченный мертвенной белой вспышкой в римской ночи. Это Игнат навел ее на след Рене, Люция, Зубрика. И вот она близка к цели. Зубрик. Бахыт. Рита. Один из трех. Один из этих трех. Она не может, не имеет права ошибиться. Иначе жизнь ее, что, как бешеный скорый поезд, стучит, катит стремительно по накатанным рельсам, внезапно сковырнется и с грохотом покатится под откос.
Да, завтра обязательно съездить к Игнату. Игнат - башка. Вместе они что-нибудь придумают. Завтра репетиций нет, она может отдохнуть, принять ванну, намазать фэйс кокосовым молочком, поесть фруктов. Весна, авитаминоз, надо есть апельсины, яблоки, киви. Ее губы изогнулись в усмешке. Давно ли ты стала любительницей фруктов, Сычиха. Давно ли ты, как бродяжка, стояла у окна "Парадиза", всматриваясь в человечьи фигуры и тени там, за стеклом, не имея никакой возможности туда, внутрь, в красивую жизнь, войти, сесть за столик, заказать чего душа желает.
А теперь ты живешь красивой жизнью.
Ну и как?! Красивая она?!
"Ты пойдешь к кому-то в гости, Люба?.."
Беловолк теперь со смущением выговаривал это "Люба".
"Нет, Юра. Просто прогуляюсь. Хочу прогуляться пешком. Поглазеть на вечернюю Москву. Так тепло, хорошо. Пахнет тополями. Посмотрю на первые звезды. Знаешь, я разучилась смотреть на звезды. Я такая замотанная. Дай мне побыть хоть немного одной. Пожалей меня".
Он пожал плечами. На его аристократическом, с брезгливо поджатыми губами, зеркально-гладко выбритом лице, в глазах с чуть нависшими морщинистыми птичьими веками Алла прочитала беспокойство. Он явно не хотел отпускать ее одну. Может, он что-то предчувствовал?
"Ну, будь по-твоему. Иди".
"Только не поезжай за мной на машине. Не следи за мной. Я не люблю, когда ты шпионишь за мной".
"Не буду шпионить. Только даю тебе время на то, чтобы медленно пройти по центру до ближайшего метро, ну, на худой конец зайти в кафе и выпить чашку кофе с коньяком. И никакого мороженого. Застудишь глотку. И - быстро - под землей - до "Проспекта Вернадского". Я буду ждать тебя в машине около станции".
Алла проводила долгим взглядом красные огни "вольво". Беловолк, странно, Беловолк, которого она так боялась, так ненавидела. Он тоже стал ей почти другом. Или она просто привыкла к нему, сроднилась с ним?..