- Что тебе сказать… Даже не знаю, что тебе и сказать… Я не привыкла к таким темпам, - она прямо взглянула на него.
- Я тоже. Но темпы диктует ротор.
- Странно все как-то получается. - Лина улыбнулась, но ее раскосые глаза остались темными и серьезными.
- Такие вещи всегда происходят странно, - сказал Левашов.
- Какие вещи?
- Когда один человек приходит к другому и приглашает его с собой на остров Уруп, на Таганку или в соседнюю пещеру.
- И вот приходит к тебе этот человек, - медленно проговорила Лина, - и начинает задавать довольно бесцеремонные вопросы… Была ли ты замужем, где твой бывший муж, есть ли у тебя ребенок…
- Об этом я не спрашивал.
- Нет, почему же, об этом надо спросить. Знаешь, Сережа, обычно люди очень неохотно признаются в одиночестве. Если ты одинок, значит, ты слаб, бездарен, угрюм. Конечно, я могу найти уйму оправдывающих обстоятельств - я совсем недавно на острове, я приехала отнюдь не в прекрасном настроении и самочувствии, то, что произошло со мной на материке, в какой-то степени катастрофа… Но знакомые думают, что знают все, а на работе есть более важные вещи, есть твой моральный облик, и он должен быть чистым. Но где кончается чистота и начинается стерильность? Ведь мы не стремимся к моральной стерильности, верно? А эта деликатность… Она стала такой удобной и непробиваемой стеной, за которой часто прячется самое дремучее равнодушие. И тонкий, воспитанный человек отлично себя чувствует, оставляя за спиной твою зареванную морду! Соседка пожалуется кому-то на твою грубость, начальник беззлобно отметит, что ты редко выступаешь на семинарах… Иногда так хочется, чтобы хоть какой-нибудь пьяница спросил в автобусе - отчего ты, девка, хмурая сидишь? Странно, я до сих пор как о чем-то светлом вспоминаю заседание месткома, на котором разбирали меня за какую-то провинность. Мне тогда объявили выговор, но, господи, с каким волнением я отвечала на вопросы! Чем занимаюсь после работы, что читаю, какие фильмы нравятся…
- Послушай, Лина, - медленно поговорил Левашов, - давай как-то определимся.
- По сторонам света?
- Нет. Давай определимся между собой. Видишь ли, я не привык к таким вот ситуациям, и ты не удивляйся, пожалуйста, если я слова буду говорить не из этой оперы. Если я скажу сейчас, что люблю тебя, это будет нечестно.
- И не говори! В чем же дело?
- А дело в том, что я, наверно, могу тебя полюбить.
- Отлично! Тогда и поговорим.
- Лина, нам нужно встретиться в Южном, когда вернемся из своих командировок. Это будет где-то через неделю. А с поправкой на погоду - через две недели. Через две недели в кафе "Рябинка". В семь часов вечера.
- Ты уверен, что это необходимо?
- Если к тому времени все потеряет значение, значит, кто-то из нас не придет. Может, мы не придем оба. Это вовсе не исключено. Поэтому я не прошу у тебя телефона и не даю тебе своего. На всякий случай назначим второй контрольный срок - через месяц там же, в то же время. Годится?
- Сережа… я прошу тебя об одной вещи… Я прошу тебя прийти, даже если к тому времени потеряю для тебя значение. Ты скажешь мне об этом сам, хорошо?
- Заметано, - улыбнулся Левашов.
Потом они спустились в вагон, прошли в пустое купе, где жила Лина, зажгли два огрызка свечи и уселись друг напротив друга. Оба поставили локти на столик, оба подперли подбородки ладонями и… рассмеялись.
Уже то, что они одни в купе, наполненном уютным запахом коптящего фитиля, было самым большим, что вообще могло быть между ними в этот день. Они словно давно шли навстречу друг другу и теперь не торопились, зная, что у них еще очень много времени. И зная, что это не так.
Утром Левашов хотел было зайти к проводнице, но остановился, услышав голоса в купе. Там был Виталий. После всего, что сказала ему Оля в тот вечер… Видно, он был из тех, кого трудно оскорбить.
- И вагон холодный, - говорил Виталий, - и ты какая-то холодная.
- Слава богу, не все так думают. А холодно - бери ведро и мотанись по составу… Может, наскребешь чего.
- Слушай, Оля, а этот дружок твой… Коля… Тебе в самом деле интересно с ним? Какой-то он, того…
- Давай-давай, я слушаю!
- Не для тебя он, Оля! Он же лопушок садовый!
- Да ты на себя посмотри, тюря нехлебанная! Бери лучше ведро, совок и пройдись по вагонам.
- Пошли вместе?
Левашов понял, что пора вмешаться. Если они отправятся сейчас по вагонам, то поставят под угрозу всю операцию. Ясно, что за чемоданом присматривают не только они с Пермяковым. Есть в поезде еще один человек, который не сводит глаз с восьмого вагона.
- Куда это вы собираетесь, молодые люди? - Левашов отодвинул дверь.
- Да вот товарищу холодно стало, решил печь растопить…
- А стоит ли? Завтра все равно стронемся.
- Оля, посмотрите, какой у него свитер, - Виталий ткнул пальцем Левашову в грудь. - Ему здесь зимовать можно. Идемте.
- Оля, вам не страшно идти с ним? По моим наблюдениям, этот человек готов на все, кроме одного - поработать на общество.
- Сам вызвался - пусть сходит.
- Сам? - удивился Левашов. - Тогда другое дело… Счастливого улова!
- Будет улов, парень, будет! - заверил его Виталий.
Когда они вышли из вагона, Левашов бросился к Пермякову.
- Гена, проснись! Гена!
- Спокойно, Сережа, - сказал Пермяков, не открывая глаз.
- Виталий и проводница только что пошли по ящикам уголь собирать.
- Что?!
- Я иду в тамбур. Займу там позицию. А ты поднимайся на крышу. Они могут выбраться с того конца вагона.
- Все понял.
- И еще. Ничего не предпринимать. Только наблюдение.
Тамбур был пуст. Виталий и Оля уже прошли в восьмой вагон. Левашов подошел к внешней двери и рывком открыл ее. В темный тамбур вместе с солнечным светом осыпался молодой, сверкающий снег. Сразу стало светло и холодно.
- Вот, давно пора.
Левашов обернулся.
В тамбур входил Олег.
- Скоро отправляемся… - Левашов почувствовал необходимость что-то сказать. - Теперь везде будем знакомых встречать.
- Я и так встречаю их на каждом шагу, - Олег осклабился, наслаждаясь ярким солнцем, свежим воздухом.
- Да, ведь вы летун, - усмехнулся Левашов.
- Для нашего уважаемого кодекса важно не количество мест службы, а количество отработанных лет. Ну а тут у меня все в порядке. Об этом я забочусь. Послушайте, а как вы относитесь к летунам? Смелее! Я вообще не обижаюсь, я только делаю выводы… Ну!
В это время распахнулась дверь, и из восьмого вагона выбежала Оля, Не сказав ни слова, она проскочила через тамбур в свой вагон. Вслед за ней показался Виталий. Ведро в его руке было пустым.
- Какой же у тебя улов? - поинтересовался Левашов.
- Да какой улов… Вы думаете, мне уголь был нужен?
- А, вон оно что, - Левашов заметил красное пятно на щеке у Виталия. - Я вижу, ты сегодня с утра начинаешь румянец наводить.
- И на старуху бывает проруха, - Виталий прошел в вагон.
- Понимаешь, - Олег постучал себя кулаком по груди, - не могу без новых людей. Кисну! Неинтересно жить. Проработав год на одном месте, я уже знаю, чем буду заниматься в январе, марте, августе. Жизнь становится… ну как езда в автобусе, когда наизусть помнишь весь маршрут и знаешь, когда будет последняя остановка. Я не хочу знать, где моя последняя остановка.
- Ты просто бродяга, - улыбнулся Левашов. - Будь я психологом, я назвал бы тебя человеком, склонным к авантюрным поступкам.
- Даже так? - Олег озадаченно поднял вверх брови и выпятил губу.
- Слушай, но ведь это тяжело, а?
- Тяжело, - согласился Олег. - Приходится рассчитывать только на собственные силы. Ни профсоюз, ни администрация не обязаны заботиться о летунах. Но я не жалею. Я не насилую себя ни ради карьеры, ни ради зарплаты. Я остаюсь самим собой.
- Зачем? Ради чего?
- А ради себя самого! Разве этого мало?
- Вы все еще трепитесь? - в дверях снова показался Виталий. - Не надоело языки чесать?
- А ты опять за углем? - спросил Олег.
- Вот хожу по составу, высматриваю угольщицу посимпатичнее.
- Ну да, вторая-то щека осталась бледноватой, - сказал Левашов.
- Знаешь, парень, не надо. - Виталий положил ладонь Левашову на плечо. - Не надо. За мной тебе все равно не угнаться.
- Разумеется, - сказал Олег. - Ведь ты на одну щеку впереди.
- Ладно вам… Слушайте, а чего вы здесь торчите? Наверх бы выбрались, свежим воздухом подышали! Такие девушки, оказывается, с нами едут, - Виталий причмокнул. - Идемте, а?
- Нет, брат, иди уж ты один. Понимаешь, годы не те… - Олег с ласковой улыбкой так щелкнул Виталия по носу, что у того выступили слезы.
- Ну как хотите, - Виталий открыл дверь в восьмой вагон.
- Куда же ты? - спросил Олег. - Там была одна девушка, но сбежала.
- Из этого вагона легче подняться, - пояснил Виталий. - А те лестницы работают с перегрузкой. Не достоишься. То спускаются, то поднимаются… - Он помолчал, подыскивая еще какой-нибудь довод. - И потом, надо осваивать новые пути!
Виталий захлопнул дверь, и в наступившей тишине Левашов услышал, как осторожно повернулась щеколда.
- Новости есть?
- Да, - ответил Пермяков. - Виталий только что выбрался из восьмого вагона.
- Вынес?
- В авоське. А потом сразу к себе в купе.
- Сейчас он там?
- Нет. Вышел через несколько минут. И опять с пакетом. Но пакет был уже другой, хотя завернут в ту же газету. Понимаешь? Все очень просто - если кому-то показался подозрительным его сверток, то вот он, пожалуйста. Он и сейчас разгуливает с ним по вагону. Даже газету в нескольких местах порвал, чтобы все видели, что у него там свитер.
- Осторожный, гад, - сказал Левашов.
- Да, Серега, ты извини, что я спрашиваю об этом… Эта женщина… Она его сообщница или твоя? Я имею в виду Ткачеву…
- Какую Ткачеву? - удивился Левашов.
- Методист Дворца пионеров.
- А, Лина… Нет, она моя сообщница. Вернее, я не против того, чтобы она была моей сообщницей.
- Серега, это всерьез?
- Не знаю… На данный момент мне просто жаль было бы потерять ее из виду…
- Скромничаешь, - не то спросил, не то подтвердил Пермяков.
- Маленько есть. Слушай, каким-то ты больно заинтересованным выглядишь?
- Откровенно говоря, Серега, если бы ты женился… я чувствовал бы себя спокойнее каждый раз, когда моя жена будет ставить тебя в пример.
- Какой же ты подонок, - рассмеялся Левашов. - Какие же у тебя черные мысли!
В этот день, когда весь остров напоминал один большой, вытянутый на сотни километров солнечный зайчик, в седьмом вагоне произошло в некотором роде чрезвычайное событие.
А случилось вот что.
Афанасий, проходя по коридору, случайно столкнулся с Виталием. Он пропустил его мимо себя, а когда тот уже удалялся, настороженно потянул носом и вошел в купе следом за Виталием.
- Сережа, - обратился Афоня к Левашову, - ты когда ел последний раз?
- Дня три уже прошло. Ты хочешь меня угостить?
- Да. Колбаской.
- Я не против. - Левашов подумал, что начинается розыгрыш.
- Виталий, - сказал Афоня, - угости человека!
- Ха-ха! - громко и раскатисто засмеялся тот. - Может, ему и шашлык на палочке подать?
- Но ведь ты кушал сегодня колбаску? - спросил Афоня. В купе после этих слов наступила непродолжительная тишина.
- А что ты еще скажешь? - осторожно спросил Виталий.
Афоня оказался сильным парнем, неожиданно сильным. Он спокойно взял Виталия за одежки, почти без усилий приподнял и поставил перед собой.
- Я вру? - спросил он, глядя на Виталия снизу вверх.
- Врешь.
- А это что? - Афоня показал на отдувающийся карман.
- Не твое дело.
- Правильно, не мое. Но если это не колбаса, я сам подставлю тебе физиономию. Договорились?
- Плевать мне на твою физиономию, - сказал Виталий и тут же пожалел. Таких слов ему говорить не следовало. Афоня коваными пальцами взял Виталия за пояс, а второй рукой вынул у него из кармана продолговатый сверток. Когда он развернул его, все увидели кусок колбасы с четким срезом зубов.
- В уборной заперся и жрал, - пояснил Афоня. - Вопросы есть?
- Стыд-то какой, какой стыд! - прошептал Арнаутов. - Ведь тебе же бежать надо, бежать, пока не упадешь, пока не задохнешься…
- Никто никуда не побежит, - сказал Афоня. Он завернул колбасу в мятую промасленную газету и сунул Виталию в карман.
- Сам я неважный человек с точки зрения современных молодых людей, да и не только молодых, - сказал Арнаутов. - У меня неплохой слух, и я хорошо знаю, какое впечатление произвожу… Но на острове за двадцать с лишним лет мне ни разу не били физиономию. Я хочу сказать, что бывают моменты, когда этим начинаешь гордиться.
Бледный и какой-то вздрагивающий, Виталий пытался улыбнуться, но улыбка не получалась, и он кривился нервно и боязливо.
- А колбаса-то материковская, - сказал Олег и как бы между прочим, шутя ударил Виталия ребром ладони по шее. - Ах ты, шалунишка поганый! Ах ты, озорник вонючий!
- Дело ведь не в колбасе, - рассудительно сказал Афоня. - Хрен с ней, с колбасой. Дело в том, что так не поступают. У нас за такие хохмы наказывают.
- А за что еще у нас наказывают?
- Подожди, не трепыхайся. Вот скажи, как ты мог жрать икру, которую батя в первый день выложил? А конфеты, что старуха принесла? А корюшек, которыми рыбак угощал, сколько тебе досталось? Ну сказал бы, что будешь жить на своем провианте - тебе никто бы и слова поперек… Уважать бы тебя, конечно, не уважали, но морду бить бы не стали. А так - надо.
- Дать ему под зад коленом, да и ладно, - сказал Левашов.
- Я, конечно, некрасиво поступил, у самого тошнота вот здесь, - Афоня постучал кулаком по груди. - В карман полез, колбасу искать начал - тошно. Но что было делать? Пусть бы хоть в остальном человеком был.
- Заставить его съесть эту колбасу при всех, сейчас, - сказал Олег.
- Боюсь, что здесь один выход, - проговорил Афоня. Он встал, подошел к Виталию и резко размахнулся. Но Виталий отшатнулся от него с таким испугом, что Афоня только руки опустил и растерянно посмотрел на остальных. - Не могу, ведь знаю, что заслужил, а не могу. - Он опять повернулся к Виталию и, вдруг схватив его за одежки, с такой силой бросил на стенку, что тот, не удержавшись на ногах, упал.
- Тут, брат, сноровка нужна, - сказал Олег. - И чувство справедливого возмездия. Долги опять же надо отдавать, верно? - Он помог Виталию подняться. - Обещания надо выполнять, правильно говорю? - снова спросил он. И не дождавшись ответа, размахнулся и накрыл кулаком почти все лицо Виталия - нос, губы, глаза. А потом вышвырнул его в коридор и закрыл дверь. Но через секунду на пороге опять стоял длинный, красивый и заплаканный Виталий.
- Ну что, справились, да? - тонко закричал он. - Сколько же вас? Трое? Четверо? Справились… А я презираю вас! Всех! Ведь вы ничего собой не представляете, ничего. Жалкие людишки, которым внушили, что они владыки мира! Вы - владыки и носители собственных штанов! Ах, как вы чисты и благородны! Как же, негодяя наказали! Бей его, он нам колбасы не дал! А сами вы чище? И нет у вас ни одного пятнышка на совести? Ты, Афоня, ты только снаружи черный, да? А внутри ты наше самое красное солнышко? А ты, длинный? Никогда никого не надул? Каждый из вас мог бы оказаться на моем месте, каждый! Были вы уже на моем месте, и морды вам уже били, били! Ха! Колбасу в чужом кармане увидел и сам вроде чище стал! Скажите, пожалуйста, - желудочки у них подвело, колбаски им захотелось! А тебе, батя, до сих пор за меня стыдно? Признайся, батя, положа руку на свое старое лживое сердце, ничего ты в жизни не сделал такого, за что тебя на скамью можно сажать? Пока нас не поймали, мы чисты. А уж если попался кто - все готовы наброситься! Ну, батя, скажи, сколько тебе лет можно дать за дела, о которых никто не знает? А тебе, лесоруб? А тебе? Ну?! Над каждым из вас срок висит, над каждым. А колбаса… Нет, немного вы спишете с себя этой колбасой! А если она вот так уж вам поперек горла стала - берите! Ешьте! Подавитесь!
Бросив колбасу на стол, Виталий захлопнул дверь.
- Даже не знаю, - растерянно проговорил Олег. - Вроде опять надо идти морду бить, но сколько же можно… Я боюсь, еще поменяю ему чего-нибудь местами…
Остальные промолчали. Длинная фигура Виталия, изогнутая в проеме двери, его искаженное лицо, хриплые крики, которые, казалось, до сих пор метались по купе, - все это угнетало.
Первый не выдержал Афоня.
- Пойду погуляю, - сказал он.
Прихватив шапку, вслед за ним молча вышел Олег. Потом поднялись Левашов и Арнаутов.
- Немного же ему потребовалось, чтобы вот так расколоться, - сказал Афоня. - У нас бы он не смог работать. Надо же - три дня не поел, и вот он, со всеми внутренностями.
- Со всеми потрохами, - поправил Олег.
- Я помню, нас занесло как-то на участке, в тайге, - продолжал Афоня. - Бульдозеры не могли пробиться, вертолеты не нашли. Почти неделю как в берлоге жили. Один, помню, плакать на пятые сутки начал, один даже умом маленько тронулся. Но чтобы вот так… Нет, такого не было.
- А знаете, - сказал Арнаутов, - я доволен, что судьба подбросила мне такую недельку, когда можно оглянуться по сторонам, назад… Иногда это необходимо - оглянуться назад. Идут годы, появляются новые друзья, новые цели. Вернее, исчезают старые друзья и старые цели. А своя дорога, с которой ты сошел когда-то, где она? Да и о какой дороге речь? Глухая, заросшая тропинка и… И стоит ли теперь сходить с чужого, но такого удобного асфальта? - неожиданно спросил Арнаутов, повернув к Левашову усталое, осунувшееся лицо. И два маленьких желтых язычка пламени шевелились в его глазах.
Спрятав руки в рукава пальто, он как-то весь съежился, так что и пальто, и шапка сразу стали ему велики. Старик уже не снимал пальто и даже спал в нем, подтянув ноги, чтобы согреться.
- А потом однажды осенью, - продолжал Арнаутов, - ты спохватишься и с ужасом обнаружишь вдруг, что самого-то тебя в тебе и нет. Из зеркала на тебя смотрит чужой и не очень хороший человек. А ты, ты растворился в словах, поступках, которые тебе подсказали или до которых ты додумался сам, рассчитывая на чье-то одобрение, на какую-то выгоду…
- И вы получили эту выгоду? - спросил Левашов.
- Какая выгода… Вы же знаете, что ее нет, ведь вы это знаете! - почти выкрикнул старик. - Вы хотите спросить, понял ли я это? Я это понял. Я думаю о другом… Что мне сказать этому старому человеку, который смотрит на меня из зеркала? Сережа, вы думаете о смерти, о собственной смерти?
- Бывает.