Арнаутов уже набрал было воздуха, чтобы ответить, но неожиданно сник и промолчал. В купе наступила тишина. Слышались голоса из коридора, где-то очень далеко гудел ветер, и медленно-медленно на маленьком столике у окна шевелился светлый круг от свечи.
- Все ребята, гаси свечи! Ночь!
В дверях стояла Оля. Морозная, розовая, и в ее волосах, на бровях таяли снежинки. Все повернулись к ней, будто увидели нечто поразительное, чего до сих пор не замечали.
- Эх, Оля! - вздохнул Арнаутов. - Был бы я помоложе лет на сорок…
- И что тогда? - засмеялась девушка.
- А что, взял бы тогда тебя в жены. Ей-богу, взял бы. И на Колю твоего не посмотрел бы.
- Ну а меня хотя бы спросили?
- И спрашивать не стал бы. Нет, не стал бы, - повторил Арнаутов, будто еще раз убеждаясь в правильности такого решения.
- Берите сейчас!
- И сейчас бы взял, - серьезно и печально сказал старик.
- Так что, по рукам?
- Что ты! Бабка ему такую трепку задаст! Последние волосы выдернет! - воскликнул Виталий.
- Боже, какой глупый, - пробормотал старик. Он поднялся, с усилием распрямился, шагнул к девушке и некоторое время стоял не двигаясь в своем черном длинном пальто и с непокрытой головой. Потом медленно поднял руку, осторожно провел ею по прохладной, в каплях растаявшего снега щеке девушки. Никто не проронил ни слова. Арнаутов повернулся и, сгорбившись, сел.
- Оля, как вы попали на остров? - спросил Левашов, чтобы нарушить неловкое молчание.
- А, ничего интересного! - Оля махнула рукой. - На путину прикатила. Не в рейс, конечно, на рыбообработку. Ну и забросили нас на Курилы, в Крабозаводск. И только по баракам рассовали, приходит телеграмма - умерла мама. А тут, как назло, неделю штормило, пароходы и не появлялись в порту. Похоронили без меня. А я… ну что, поревела, поревела, да и осталась. Возвращаться не к чему было, да и не к кому. Начальство, правда, в положение вошло, пристроили меня в хорошую бригаду, чтоб заработать могла. А осенью, после путины, в Южный приехала. Нашла квартиру, заплатила за полгода вперед и с тех пор на материк даже не ездила. Лет пять уже. И пошло - зимой я в проводниках, а летом - на рыбообработке. Один раз на плавбазе даже к самой Америке добиралась… Знаете, почти к берегу подходили, огни видны, они нас овощами снабжали, пищей свежей…
- Нет, бабы, они есть бабы! - возмутился на своей полке Виталий. - Человек, можно сказать, возле самой Америки был, а о чем речь ведет? О свежей пище и овощах!
- Ты! Тюря нехлебанная! Когда ты в море месяц пробудешь и вдоволь рыбки поешь на первое, на второе и на третье, вот тогда мы с тобой об овощах поговорим.
- А я с тобой и сейчас согласен о чем угодно ночь напролет говорить! А? Может столкуемся? Главное - Колю, из твоего купе вытурить…
- Жаль, что ты на второй полке, не дотянусь, - с сожалением сказала Оля и вышла.
- Ничего, - протянул Виталий, переворачиваясь на спину. - Столкуемся. Не сегодня, так завтра… Не с тобой, так с другой… Не об этом, так об том… Столкуемся. Никуда никто не денется.
Пермяков пришел под утро.
- Вот, оказывается, как ты дежуришь, - сказал он. - Дрыхнешь без задних ног!
- Виноват… - Левашов приподнялся на полке, сел, пригладил волосы. - Дежурства отменяются, - сказал он, когда они вышли в коридор. - Проведем, товарищ Пермяков, маленький следственный эксперимент.
- Интересно. Какая роль отводится мне?
- Не беспокойся, справишься. Отойдем к тамбуру. Так… Становись у самой двери. А теперь сделай семь шагов на цыпочках в глубь коридора. И заметь, у какого купе ты окажешься. Смелей, это недалеко.
- Я оказался у твоего купе, - сказал Пермяков, вернувшись.
- А теперь еще раз. Только шаги делай побольше.
Пермяков снова вышел в коридор, прижался спиной к двери и начал отмерять шаги. При счете семь он остановился и посмотрел на дверь купе. Вернулся.
- Не хватило примерно полтора шага до седьмого купе, - сказал он. - А прошлый раз я остановился у пятого. Твое ведь пятое?
- Что-нибудь случилось?
- Пошли.
Постояв в тамбуре, они торопясь проскочили в восьмой вагон. Постояли, прислушиваясь. Левашов включил фонарь, бросил луч по полкам, по окнам…
- Подожди, Серега… А ну-ка, посвети на пол… Видишь?
На полу, покрытом искрящейся изморозью, виднелись следы. Кто-то совсем недавно, потоптавшись, большими шагами прошел в глубину вагона.
- Как же это он? - в недоумении проговорил Левашов. - Такая неосторожность… Может, провокация?
- Никакой провокации. Он приходил сюда без фонаря. Поэтому собственных следов видеть не мог. А о том, что на полу образовалась изморозь, ему и в голову не пришло.
- Да, все учесть невозможно… Надо же, изморозь образовалась…
Следы пересекали вагон и выходили в тамбур.
- Здесь должен быть угольный ящик… - Левашов осмотрел пол, стенку. - Вот! - Открыв металлическую дверцу, он направил луч в нишу. Там, прикрытый угольным мешком, стоял небольшой клеенчатый чемоданчик с потертой ручкой и сбитыми уголками.
- Батюшки-светы! - шепотом воскликнул Пермяков. - Никак нашли?!
Вынув чемодан из ниши, Левашов прикинул его на вес.
- На подержи… Будешь знать, сколько весят пятьдесят тысяч…
Чемодан открылся легко - замок был самый обычный. Вложенные в плотный целлофановый мешок, деньги лежали, прикрытые пижамой. Вначале, видно, их старались укладывать пачками по достоинству, но потом просто ссыпали как попало.
- Ум меркнет, - проговорил Пермяков. - Уверен, что они и посчитать не успели…
- Не до того было… Ничего мешочек… А теперь вкладывай все на место и закрывай чемодан. Остальное, как говорится, дело техники. Мы ведь с тобой старые по этому делу.
Войдя в тамбур своего вагона, они прислушались. Все было спокойно. Нигде не хлопнула дверь, никто не вышел вслед за ними.
- Ну что, - сказал Пермяков, - подобьем бабки?
- Пора. Я вот думаю - не сделал ли я ошибки… Может быть, мне следовало взять этого типа прямо в тамбуре, когда он возвращался? И тогда он уже сидел бы в отдельном купе.
- По-моему, все правильно. Никакой ошибки. - Пермяков помолчал и повторил: - Все правильно. Во-первых, ты не знал, зачем он ходил в пустой вагон. Не исключено, что это был обычный воришка, стащивший у кого-то бумажник. А может, человеку по нужде пришлось сбегать. И разоблачать себя вот так, с бухты-барахты совершенно ни к чему.
- А во-вторых?
- А во-вторых, у него в поезде, возможно, есть сообщник. Вроде бы он едет один, ну а вдруг не один, а двое, трое? Вдруг деньги между ними разделены? Вдруг он ничего не прятал, а только сходил посмотреть этот тайник, чтобы убедиться в надежности? А сейчас мы о нем знаем, а он о нас - нет.
- Во всяком случае, мы на это надеемся, - улыбнулся Левашов.
- Мы можем быть в этом уверены. Знай он, что мы сидим здесь ради него, он не стал бы прятать деньги так близко. Ведь, по сути, они у него под рукой, он может взять их за две-три минуты. А мог спрятать их понадежнее. В паровозе, к примеру. Мог отнести к первому километровому столбу и зарыть в снег. Мог, в конце концов, обшивку где-нибудь снять, положить между стенками деньги и снова все завинтить.
- Ну что ж, будем считать, что моя деятельность в коллективе одобрена. Тогда у меня вопрос к коллективу: кто он? Кого мы можем заподозрить с достаточной уверенностью?
- Я бы поставил вопрос иначе, - сказал Пермяков. - Кого мы можем освободить от наших подозрений?
- А имеем ли мы право освобождать кого-либо от наших подозрений?
- Ну… подозревать всех - это прежде всего аморально. Да и глупо.
- Понимаешь, Гена, - медленно проговорил Левашов, - я не думаю, что мы унизим чье-то достоинство, если вот здесь с тобой обсудим - преступник он или нет. Ведь мы никуда его не тащим и не требуем доказательств невиновности. Что ты думаешь об Арнаутове?
- Это старик? Он давно на острове, многих знает, многие знают его.
- Во всяком случае, он так утверждает, - уточнил Левашов.
- Разумеется. Но он бы не стал так подробно врать. Врать надежнее немногословно, чтобы слушатели сами додумывали подробности. Каждый свои. Что касается Арнаутова… Дом в Ростове, машина, сад яблоневый… А сам здесь. Чего ему здесь сидеть? А того ему здесь сидеть, что он знает многих и его знают многие. В Ростове он чужой, хотя и родился там. Он везде чужой, кроме этого острова.
- Ты предлагаешь вычеркнуть его из списка?
Пермяков посмотрел на тусклую лампочку, переступил с ноги на ногу, а встретившись взглядом с Левашовым, опустил голову.
- Пусть остается… пока.
- А молодой отец Борис?
- Его можно смело вычеркнуть. Он с материка едет. С женой опять же, а теперь и с дитем… До того ли ему?
- Если его никто не попросил доставить в Макаров небольшой чемоданчик, даже не говоря, что в нем…
- Маловероятно. А как тебе нравится Виталий?
- Довольно хамоватый тип. Сам говорит, что уже полгода без определенных занятий.
- Правда, - сказал Пермяков. - Пижон. И очень много о себе понимает.
- Может быть, потому, что чувствует себя состоятельным человеком?
- В любом случае вычеркивать из списка его нельзя.
- Не будем. А Олега?
- И Олег пусть остается. Он мне показался достаточно сильным для такого дела. И физически, и не только. Есть в нем какое-то волевое превосходство над тем же Виталием. - Пермяков поколебался секунду. - Да и я перед ним чувствую себя не в своей тарелке…
- Список растет. Как ты предлагаешь поступить с лесорубами? Ребята отчаянные, насмотрелись всякого, прошли через многое… В общем, тертые ребята.
- Предлагаю оставить, - сказал Пермяков, словно преодолев какое-то сомнение. - Хотя они мне нравятся. Понимаешь, Серега, все-таки видно - порченый человек или чистый. Он может быть грубым, черствым, но не исключено, что за этим стоит цельность… Это как яблоко - вроде красивое, яркое, спелое, но вдруг замечаешь маленькое черное засохшее пятнышко. Если это грязь - ты ее просто сковырнешь, а если червь - пятно будет еще больше… Так и лесорубы. На них есть пятнышки, но это земля, она вся на поверхности. Кого бы я внес в список, так это Колю, жениха нашей проводницы, да и саму проводницу. И первую красавицу нашего вагона… эту - в брючках.
- Лину?
- Так ее зовут Линой? Сережа, так ее зовут Линой? Мы оставляем ее в списке или вычеркиваем?
- Если ты настаиваешь… Но я бы вычеркнул. Следы на изморози - мужские следы. Поэтому, Гена, не надо так коварно улыбаться… Итак, в список мы внесли всех, кого могли подозревать с той или иной долей вероятности. Так? Теперь об эксперименте. Когда ночью тот тип спрятал деньги, то, вернувшись в вагон, он от двери до своего купе сделал семь шагов. Шаги слышны были. Ты в первый раз за семь шагов добрался только до пятого. Пятое купе мое. В нем он быть не мог, потому что я слышал, когда он прошел мимо меня. Второй раз, прыгая как кенгуру, ты не смог добраться до седьмого. Так? Остается шестое. Даже если я ошибся на один шаг в ту или иную сторону, все равно остается шестое.
- А не мог ли он зайти в чужое купе?
- В четыре часа утра, когда все спят?
- Поправку снимаю, - коротко сказал Пермяков.
- Итак, шестое купе. Арнаутов, Виталий, Олег… и Борис.
- Борис - это у которого дочь родилась? А разве он не с женой?
- Нет, с Таней поселились две женщины, а он перешел в мужскую компанию. Эти четверо входят и наш предварительный список…
- Тише! - вдруг прошептал Пермяков. - Слышишь?!
- Что?
- Тишина…
За неделю они так привыкли к вою над головой, что перестали замечать его, и теперь напряженно вслушивались, боясь снова уловить протяжный гул.
Еще не веря, что все кончилось, Левашов рванулся вверх, опираясь на ручку двери, на решетку, ограждающую стекло, на выступ номера вагона, хватаясь пальцами за липкие от мороза железки, наконец взобрался на крышу.
Луна висела почти над головой. Звезды казались яркими сколотыми льдинками. И стояла такая тишина, которая была здесь разве что тысячу лет назад. На десятки километров вокруг не работал ни один мотор грузовика, трактора, самолета, не грохотали поезда, не гудел прибой.
Левашов стоял над составом, над островом, в центре пустынной равнины, залитой лунным светом. Только на самом горизонте темнели сопки. Искореженный берег океана поблескивал голубыми изломами льдин. И далеко-далеко от берега слабо мерцала лунная дорожка. Там начиналась чистая вода.
Буран кончился.
Мастерство оперативного работника заключается еще и в умении вести себя совершенно естественно в любой обстановке и при этом собирать информацию, задавать необходимые вопросы, уточнять детали, вызывающие подозрения. В каждой ситуации существует круг вопросов, которые можно задавать не опасаясь выдать себя. Например, в доме отдыха можно у каждого человека спокойно спросить, откуда он, надолго ли приехал, когда уезжает, сколько ему осталось быть здесь, часто ли он отдыхает вообще, бывал ли здесь раньше, как достал путевку… И так вот, не выходя за крут обычных курортных тем, можно выяснить о человеке все необходимое.
Есть свой круг естественных вопросов и на острове. Здесь никого не удивит, если вы спросите, например, давно ли человек на острове, собирается ли уезжать, как вообще он здесь оказался: приехал с семьей или один, не надоела ли ему суровая романтика края утренней зари, а поскольку народ здесь в основном практичный, простой и открытый, можно спокойно спросить и о зарплате, и о жилплощади, и о надбавках, даже о том, как человек этими надбавками распоряжается.
Левашов и Пермяков во время очередной своей встречи в тамбуре решили провести своеобразную анкету - всем задать одни и те же вопросы, а потом сопоставить их. Возможно, это позволит сделать какие-то выводы. Вопросы были выбраны самые простые - давно ли на острове? Как попал сюда? Думаешь ли возвращаться на материк?
И вот такие ответы они получили.
Арнаутов
- Давно ли… Хм, иногда мне кажется, что здесь, на острове, я провел всю свою жизнь. А там, там была жизнь, в которой я не всегда поступал, как мне хотелось, говорил не то, что думал, да и общался с людьми не самого лучшего толка. Как оказался здесь… Нет, я сюда не приехал, не прилетел, не приплыл, я сюда бежал, ребята. Бежал. От самого себя, да и не только. Было от кого бежать, от чего… Давняя это история. И уж коль я здесь оказался, останусь. Придется остаться. Знаете, что я вам скажу? Человек должен время от времени совершать поступки, которые встряхивали бы его, заставляли бы почувствовать оставшиеся силы, омолаживали его хотя бы духовно. Может быть, для этого нужно влюбиться, может, нахулиганить или вообще выкинуть такое, что никому и в голову не придет! Так вот, остров дает такую возможность, он встряхивает, ты все время чувствуешь себя как после чашки крепкого кофе. Знаете, висит здесь в воздухе нечто такое, что заставляет тебя идти быстро, оглядываться неожиданно, смотреть пристально. Даже если ты и миновал пенсионный рубеж.
Борис
- Я родился здесь, на острове. И считаю, что мне повезло. Был я на материке, даже за Уралом был. Красиво, конечно, там, но не для меня. Я, братцы, красоту понимаю по-своему - хорошо мне или не очень. Мне здесь хорошо. И я знаю - будет еще лучше. Занесет, к примеру, нас с вами через годик-второй, подобьем костяшки, и сами увидите. Дите подрастет, работаю я хорошо, честно работаю, прорабом стану. Танька надбавку получать начнет, еще кое-что намечается… И потом я так считаю - где человек родился, там он и жить должен. В этом месте у него все лучше будет получаться, и везти ему будет, и здоровье у него не пропадет. Кем бы он ни стал - прорабом, поэтом, бухгалтером, - повезет ему только на своей земле.
Олег
- Черт его знает, как я здесь оказался… Занесло каким-то шальным ветром. С перекати-поле такие вещи случаются. Я не ворчу. Если так случилось, значит, так должно было случиться. Против судьбы не попрешь. У нас после института выбор был довольно своеобразный - казахские степи, якутская тайга и сахалинские туманы. Выбрал туманы. Не жалею, нет. Туман - это приятное явление природы, мне нравится. И в прямом, и в переносном смысле. Туман позволяет сохранять отношения между людьми, в тумане все мы кажемся слегка расплывчатыми. Это как раз то, что нужно, чтобы не растерять друзей. Абсолютная, жесткая ясность ведет к разрыву. Когда все совершенно ясно, становится скучно. Вот я и думаю - пусть в семье тоже будет не то розовый, не то голубой туман. Согласитесь, мы выглядим в нем лучше, чем при ярком, прямом свете юпитеров. Не видно морщин, не видно слез, хандры. Уеду ли я отсюда? Наверно, уеду. Вот ветерок поймаю попутный. Говорят, яхтсмены-профессионалы различают ветры даже по цвету. Мой цвет неопределенный. Может быть, розовый, а может, голубой.
Виталий
- Год я здесь. Ясно? Год. И уже в печенках у меня и остров, и снег, и бухты, и все его потроха. Господи, вы все уже у меня в печенках, если хотите знать. Уеду ли? Обязательно. Как пить дать. Вот деньгу маленько поднакоплю. Если без трепа, то я ради этой самой деньги и приехал сюда. И не думаю, что меня нужно за это презирать. Нет, себя я за это не презираю. Даже уважаю. Государству нужен специалист в этом далеком, суровом краю? Пожалуйста. Я готов. И опять же я прошу заплатить не только ради себя - государству полезнее человек с лишней копейкой, потому что он, не думая о хлебе насущном, с большей готовностью отдает себя общему делу. Открою секрет - хочу купить машину. Куплю. Пока не куплю - не уеду. О себе я думаю? Не только. О государстве тоже. Социологи доказали - человек с машиной гораздо выгоднее народному хозяйству, чем человек на своих двоих. Он мобильнее, его знания, опыт, энергия используются эффективнее. У него большая отдача. Поэтому, покупая машину, я делаю вклад не только в собственное благополучие, но и совершаю патриотический поступок. Вот так-то, граждане пассажиры, вот так-то, братцы-кролики! Нас голыми руками не возьмешь.
К полудню узкая тропинка на крыше состава превратилась в плотную дорожку. Все до боли в глазах всматривались в слепящую даль, надеясь увидеть снегоочиститель. Весь день по стометровке, протянувшейся среди бесконечной белой равнины, прогуливались люди, отвыкшие от солнечного света, свежего воздуха и простора. Несколько раз в океане показывались силуэты судов. Они возникали и медленно таяли в светло-голубой дымке.
Левашов нашел Лину на крыше последнего вагона, там, где заканчивалась протоптанная в снегу дорожка.
- Интересно, где мы встретимся в следующий раз? - Левашов обрадовался, увидев Лину.
- А, это вы… Простите - ты. - Она улыбнулась. - Где увидимся? Во всяком случае, не на крыше вагона. Это уж точно.
- Можно я задам тебе один неприличный вопрос?
- Разве что один… - Лина насторожилась, но вопроса ждала с интересом.
- Ты замужем?
- Нет.
- А была?
- Это уже второй вопрос, а мы договорились только об одном.
- Значит, была.
- Да. Недолго.
- Послушай, Лина, может быть, я произвожу странное впечатление…
- Не производишь.
- Подожди, не перебивай, - Левашов взял ее за руку. - Ситуация не позволяет выдерживать все сроки приличия… Ротор на подходе. Ты мне ничего не скажешь?