* * *
Домой он пошел пешком. Вернулся усталый. И сел на телефон. Даже самых важных, первостепенных звонков было до черта. Он позвонил Сашке Разгонову и Цою. Он позвонил Никите. Он позвонил Ирине Ивановне Зверевой, матери Сашки Зверева, и разговаривал с ней долго. Он позвонил, наконец, в Стокгольм Ларсу и разговаривал с ним еще дольше. И наконец он набрал номер Кати - Рахиль Даллет.
…Перед тем как ей позвонить, он выкурил сигарету. Он сидел, курил, смотрел на телефон, оттягивая момент. Но вечно оттягивать его было невозможно. Обнорский затушил сигарету и взял трубку.
- Да, - сказала она по-английски. - Да, слушаю. Говорите.
- Это я.
И - тишина повисла. Похожая на вращение школьного глобуса, раскрученного пальцем. Похожая на уходящие вдаль рельсы.
- Это я, Катя… не узнала?
- Узнала… Узнала. Что ж так долго не звонил?
- Да я, собственно… Вот, звоню. Как у тебя дела?
- У меня-то? - спросила она, и Андрей уловил усмешку в голосе. - У меня, милый, нормально. Все, как говорится, на мази. А ты когда приедешь?
- Не знаю, Катя. У меня ведь еще и документов нет. Не только заграничного, но и советского, то есть российского, паспорта нет. А потом еще визу нужно получить.
- Ну, это не проблема. Николай Иваныч быстро сделает. Ты с ним связался?
Обнорскому показалось, что имя-отчество Наумова Катя произнесла как-то фамильярно, как-то по-свойски даже, и это сильно ему не понравилось.
- Нет еще, - ответил Андрей.
- А что же ты тянешь? Сейчас все твои проблемы на него замыкаются, милый.
И снова Обнорский отметил, что Катя сказала "твои" проблемы, а не "наши". И этот маленький пустяк неприятно его кольнул… все твои проблемы, МИЛЫЙ.
- Ты не тяни. Время, как сам знаешь, деньги, - сказала Катя, и он ответил быстро:
- Да, время, конечно, деньги… Сейчас и позвоню.
Видимо, она поняла, что разговаривала суховато и… неправильно как-то, что ли… и добавила другим тоном:
- Да ладно… Я по тебе, Андрюша, соскучилась и очень хочу тебя видеть поскорее, сочинитель.
…А глобус крутится все быстрей и быстрей, и все так же веет от него одиночеством.
Он действительно не стал тянуть и позвонил Наумову. Андрею хотелось, чтобы все это закончилось как можно скорее, потому что каждый день мог обернуться новой кровью, новыми убийствами. Это началось еще в сентябре восемьдесят восьмого на Кутузовском проспекте в Москве. И с тех пор, можно сказать, не прерывалась. Обнорский не знал, сколько уже погибло людей в битве за эти доллары. И сколько погибнет еще.
Думать об этом было страшно. Думать об этом не хотелось, но не думать он не мог. То, что уже произошло, не исправишь. А то, что предстоит, в какой-то степени зависит от него, Андрея Обнорского. В какой именно степени - сейчас сказать невозможно. Но все то, что от него зависит, он хотел сделать как можно быстрее: пусть эти шакалы получат свои деньги и тогда, может быть, успокоятся…
Обнорский позвонил Николаю Ивановичу Наумову. Человеку, который посадил его в тюрьму… Обнорский позвонил и договорился о встрече. Разговаривали они едва ли не приятельски.
- Вот ведь хренотень какая! - глубокомысленно произнес Андрей после того, как закончил разговор. - Так мы с Колей, глядишь, приятелями станем, семьями будем дружить…
А Наумов по окончании разговора с Обнорским скромно и с достоинством сказал сидящему напротив него вице-мэру:
- Извини, Миша, что прервался… но тут случай особенный. Позвонил журналист Серегин. Знакома тебе фамилия?
- Что-то такое припоминаю, - неопределенно ответил вице-мэр.
- Должен помнить. Посадили его по ошибке.
- А, теперь вспомнил… было такое дело. А что?
- А я вот помог ему освободиться. Позвонил, поблагодарил.
- Это благородный поступок, Николай Иваныч, - сказал вице-мэр с чувством. Ему вообще-то было глубоко наплевать на Серегина и на благородство Наумова. Вице-мэр пришел за деньгами. - Это благородный поступок, - сказал он.
- Пустое, - махнул рукой Наумов. - Так на чем мы остановились?
- Мы говорили про ваш интерес к порту.
- Да, именно про интерес к порту.
- Считайте, что он уже ваш, - уверенно произнес чиновник.
- Э, нет, Миша… С уверенностью об этом можно будет говорить только после выборов. А их результат еще абсолютно неясен.
- Извините, Николай Иваныч, но это ошибочное мнение. Анализ ситуации показывает, что победа Анатолия Александровича не вызывает никаких сомнений.
- Это ваш анализ, - сказал Наумов, сделав нажим на слове "ваш". - А у меня есть другой. Как будете расплачиваться, если Толяну электорат покажет член?
- Это исключено, Николай Иваныч. Мы прогнозируем победу в первом же туре. И все - порт ваш! Он ваш на четыре года. Там вы не только вернете свои деньги - вы их на порядок умножите.
"Я их на два порядка умножу", - подумал Наумов, но вслух этого не сказал. А сказал другое:
- Дам я деньги, дам… Но ты, Миша, помни: головой отвечаешь.
Вице-мэр весело рассмеялся.
- Вы мне льстите, - сказал он, - моя голова таких денег не стоит.
* * *
Андрей восстановился на работе, в редакции городской молодежки. Встретили его хорошо. Даже главный редактор, с которым отношения у Обнорского были неоднозначные, долго тряс руку. Говорил, что весьма рад. Что всегда знал: произошла ошибка, но справедливость восторжествовала, и это правильно. Что теперь все - и читатели, и коллектив - ждут от Андрея плодотворной работы.
Обнорский, однако, не приступая к работе, сразу ушел в отпуск, соединив неотгулянные отпуска за три года. Никто ему преград не чинил. Понимали, что после тюрьмы человеку надобно и отдохнуть. Вот только сам Обнорский отдыхать не собирался. Он, напротив, рвался работать над книгой, которую они со шведским коллегой начали еще два года назад.
* * *
Прошло всего три дня, и Наумов вручил Обнорскому новенький загранпаспорт. Еще неделя ушла на оформление визы.
- Андрей, - сказал Наумов, - я рассчитываю на твое благоразумие. Думаю, ты смог убедиться в наших возможностях. И в том, что слов на ветер я не бросаю.
Обнорский кивнул.
- Сейчас, - продолжил Наумов, - расплюемся с этой темой, отдохнешь немного… а дальше-то какие планы?
Планы у Обнорского были, но раскрывать и Наумову он не хотел.
- Посмотрим, - пожал плечами Андрей. У меня, собственно, есть должок перед шведским издательством.
- Какой? - спросил Наумов.
- Мы со шведским коллегой начали работа т. над книгой о криминальной России, но в силу некоторых обстоятельств…
- Андрей Викторович, - перебил Наумов, - я ведь не просто так спросил… Книга… криминал… несерьезно это все. Помнишь, я тебе работу предлагал?
Обнорский снова кивнул.
- Я ведь от своего предложения не отказываюсь. Невзирая на… э… э… некоторые трения, которые между нами были, я снова делаю тебе предложение.
- А что, собственно, вы можете мне предложить? - спросил Андрей. Цинизм Наумова просто ошеломлял: посадить человека в тюрьму и назвать это "некоторыми трениями"?
- О, Андрей, работы полно! - серьезно сказал Николай Иваныч. - Пока ты… э-э… отсутствовал, здесь многое изменилось. И стало совершенно очевидно, что жизнь выдвигает новые требования. Для того чтобы нынче делать дело, необходимо влиять на средства массовой информации. А еще лучше - создавать собственные: газеты, радиостанции, телеканалы… Не могу сказать, что я ничего не сделал в этом направлении. Но сделал пока недостаточно, Андрюша. Причины банальны: нехватка времени, денег и - самое главное! - людей. Нет толковых людей! Нет профессионалов. А ведь что такое "четвертая власть"? Это рычаг управления! Обладая им, мы можем тиражировать почти любые идеи. Почти любые! Можно продавать штаны или пиво. А можно всучить обывателю своего депутата. Можно объяснить, что во всем виноваты евреи. Или масоны. Или коммунисты. Да хоть марсиане!
Обнорский слушал внимательно. Ничего нового в словах Николая Ивановича не было. Интерес вызывал тот азарт, с которым заговорил вдруг спокойный и уравновешенный банкир. Обнорский слушал и думал, что за словами Наумова кроются группы и группочки прикормленных журналистов, обозревателей и редакторов, готовых за деньги строчить хвалебные оды и фабриковать компромат… Но, видимо, этого Наумову уже мало, уже появилась потребность в собственных газетах и телеканалах… Да, с размахом шурует Коля-Ваня.
- Ну, так что скажете, Андрей Викторович? - спросил Наумов.
- Это интересно, - ответил Андрей.
- Безусловно. И, кстати, в материальном плане тоже.
- И как же это выглядит в материальном плане? Николай Иваныч засмеялся и сказал:
- Для начала полторы-две тысячи долларов. А?
- Нужно подумать, - сказал Обнорский.
- Подумай, конечно. Твое право. Но я тебе так скажу: такое предложение я ведь не каждому делаю. Многие сочли бы за честь. Со мной, Андрюша, хорошо дружить. Я, не скромничая, тебе скажу: в Питере я многие вопросы могу решить одним телефонным звонком. Да и не только в Питере. Так что лучше работать со мной, чем против меня. Ты понял?
- Да - ответил Андрей. - Я очень хорошо вас понял.
- Тогда что ж… тогда лети к своей Катерине Дмитриевне. Заметь, Андрей - один летишь! Без сопровождения, так сказать… Цени доверие. И - зла на меня не держи, не надо. Ежели бы ты с самого начала повел себя разумно, то ничего бы не было: ни Крестов, ни Тагила… Ну да ладно! Что теперь об этом? Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон. Лети.
На следующий день Андрей Обнорский вылетел в Стокгольм. Он летел на встречу с женщиной, которая еще совсем недавно казалась ему самой желанной на свете… А что значит она для него сейчас?
Андрей задавал себе этот вопрос и не находил ответа. "Боинг" летел в Швецию и казался Обнорскому серебристой пылинкой над школьным глобусом. Пылинка неслась в потоке яростного весеннего солнца, а по воде Балтийского моря мчалась ее огромная черная тень.
Он не стал предупреждать Катю о своем приезде. В аэропорту Арланда он взял такси, назвал Катин адрес. Водитель-югослав спросил, нет ли у него икры? А водки?.. Жаль.
Катин "сааб" стоял возле дома. На заднем сиденье лежал номер "Ньюсуик", блестела глянцевая обложка. На мгновение возникло чувство, что он не уезжал отсюда в сентябре 1994-го. Что не было. Березы с "парабеллумом", Крестов и детской считалочки из фантастического романа. Не было зоны УЩ 349/13 с похожей на ад литейкой, и даже шоссе с расстрелянным БМВ не было.
А был только сон, или жизнь, похожая на сон… Или, может быть, все это было, но не с ним, а с каким-то другим человеком. Похожим, очень похожим на него, но все-таки не с ним.
Андрей тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, если только можно было назвать это мыслями.
Потом он услышал звук открывающейся двери, перевел взгляд на дом… На пороге стояла Катя. Она стояла в махровом халате, с влажной после душа головой. Обнорский замер. Он смотрел на Катю и пытался понять: что ждет он от этой женщины?
- Что же ты встал, сочинитель? - спросила она. - Проходи.
Он сделал несколько шагов. Он приближался к Кате, но не становился ближе. Он подошел, поставил на пол сумку и наклонился к Кате. Ощутил запах волос и кожи. И бешеное сексуальное желание… "Вот чего я жду от этой женщины", - с цинизмом и издевкой над собой подумал Андрей. Самое страшное заключалось в том, что это была правда.
Он захлопнул дверь, обнял Катю и приник к ней губами. Она ответила, подалась вперед. Запах чистого тела пьянил. Обнорский взялся за белоснежные отвороты халата, но Катя вдруг оттолкнула его и сказала, криво улыбаясь:
- Нельзя… сейчас нельзя. Мы не одни.
- У тебя гости? - спросил он.
- Возможно, не у меня, а у тебя…
- А я никого не приглашал, - ответил он, нахмурясь.
- Бывают гости, Андрюша, которые приходят без приглашения.
- Понятно, - сказал Обнорский. - Только называется это по-другому. Ну, и где же он? Тот, что хуже татарина.
- Она, - поправила Катя. - Она в ванной.
Только теперь Обнорский услышал звук льющейся воды в глубине дома и даже напевающий женский голос.
- Интересное кино, - сказал Обнорский. - В бой, значит, вступил женский батальон?
- Вступил, Андрюша, вступил…
- А молода ли наша гестаповка?
- И молода, и красива, - ответила Катя, лукаво улыбаясь. - Кстати, твоя бывшая подружка.
- Не понял, - ответил он и помотал головой.
- Скоро поймешь, - интригующе сказала Катя. - Ну, проходи же… что мы в сенях-то?
Они прошли в холл, сели в кресла напротив друг друга. Звук воды в ванной здесь стал слышен несколько громче. А пение смолкло. Катя сидела, придерживала рукой халат у горла и рассматривала Андрея. Ему показалось - с грустью.
- Постарел ты, Андрюша, - сказала Катя через несколько секунд.
Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:
- Зато ты такая же.
- Это только кажется, - сказала она, и теперь он уловил несомненную грусть.
Стихла вода в ванной комнате. И снова послышался напевающий женский голос. Обнорский напрягся: что-то знакомое, очень знакомое было в интонации этого голоса. Женщина пела по-английски… Обнорский прислушался, хотя в этом и не было особой необходимости, потому что голос он узнал сразу.
Узнал и все вспомнил: октябрь 84-го года, рейс из Шереметьево-2 в Аден, и молоденькая, с огромными голубыми глазами стюардесса… короткое знакомство на десяти километровой высоте, которое никого ни к чему не обязывает. Знакомство случайное, мимолетное, с сознанием того, что навряд ли они увидятся когда-нибудь снова… Именно так он думал, стоя на трапе в тридцатипятиградусной аденской жаре, прощаясь. Разве мог он тогда даже предположить, что пути их снова пересекутся? Пересекутся страшно, трагично и не единожды. Из случайного знакомства перерастут почти в любовь, а после почти в ненависть. Если только бывает "почти ненависть" или "почти любовь".
…Значит, Лена Ратникова, подвел итог Обнорский. Скорее всего, она вовсе не Лена и, скорее всего, не Ратникова. У сотрудников секретной службы полковника Семенова имена, фамилии и даже биографии менялись легко… Андрей немного знал о работе этой службы. Но даже то, что знал, впечатляло. Именно люди Семенова спасли его в Триполи. И Лена Ратникова среди них. Спасли?..
Значит, Лена! Значит, Семенов решил подстраховаться и подвести к нему Лену. Случайно ли выбор пал именно на нее?.. Навряд ли. Полковник Семенов - не тот человек, который допускает случайности. Свои действия он рассчитывает на много ходов вперед. Скорее всего, Роман Константинович принял во внимание то, как расстались Лена и Андрей. Обнорский помнил это отлично. Помнил гостевую аэрофлотовскую виллу, полубезумные глаза Лены и свою последнюю фразу:
- Жаль мне тебя, Лена… Сука ты дешевая.
Он сказал тогда эти жестокие, но справедливые, как он думал, слова и ушел. Видимо, именно это имел в виду Семенов, направляя сюда Лену: оскорбленная женщина помнит обиду долго и выполнять роль жандарма будет с огромным рвением, а значит…
- Здравствуй, Андрей.
Лена, та же самая Лена, что и двенадцать лет назад, стояла в дверях ванной, прислонившись к косяку. Синий халат напоминал летную форму стюардессы, а вот глаза изменились, что-то в них новое появилось. То ли горечь, то ли усталость и разочарование. Но все же она была хороша. К красоте добавился шарм уверенной в себе женщины, избалованной мужским вниманием.
- Здравствуй, Андрей.
- Здравствуй, Лена.
Воздух в комнате как будто стал гуще… И маленькая белая молния - блеснула.
Возможно, показалось… Наверно, показалось… Показалось. Наверняка.
А вот тяжелый Катин взгляд - не показался.
- Да, - сказал Обнорский, доставая сигарету и криво усмехнувшись. - С прибытием вас, ваше благородие… Хоро-ошая у нас тут компания подобралась - бандит, белогвардеец и чекист…
* * *
Рассуждая о причинах, по которым Семенов направил в Стокгольм Лену, Обнорский был прав только отчасти. Да, Роман Константинович помнил, что давным-давно был у Андрея с Леной роман. И о том, как этот роман оборвался, Семенов тоже знал. Он считал, что, направляя Ратникову, сможет несколько накалить обстановку в доме… помешать Андрею и Кате задумать какую-то комбинацию, которая способна повредить делу.
А возможно - как знать? - между Обнорским и Леной снова возникнут какие-то отношения. Не зря говорят, что старая любовь не ржавеет… Как знать, думал полковник, как знать…
Было еще одно весьма прозаическое соображение: в Канаде Катю "опекал" Валентин Кравцов… Катерина терпела присутствие в доме постороннего мужчины долго, но потом сказала: замените на женщину. А вот менять-то было особо не на кого. Среди сотрудников Семенова всего две женщины имели достаточный опыт. Абсолютным доверием пользовалась только одна - Елена Сулайнен, она же - Ратникова.
Полковник принял решение после тщательного взвешивания ситуации. Скоро он поймет, что сильно ошибся.