– Мой фюрер, мы должны учитывать, что силы противника на этом театре военных действий во много раз превосходят наши силы, – как можно спокойнее заговорил он, стараясь сохранять свое достоинство. – На отдельных направлениях мы действительно оказались в очень сложных условиях. Наши войска отходят. Но это еще не поражение. Если мы и отступаем, то с боями, оказывая ожесточенное сопротивление. Совершенно очевидно, что союзники несут крайне тяжелые потери. Об этом свидетельствуют данные – несомненно, преуменьшенные – самих англо-американцев.
– У меня есть сводки, которые дают совершенно иное толкование событий, – грубо прервал его Гитлер, – и в данном случае я больше доверяю сводкам, а не вашим общим рассуждениям.
– Это не общие рассуждения, а трезвый анализ, – объяснил Роммель, едва сдерживая себя. Все знали, каким неудержимым он бывает, когда затрагивается его честь.
– Допустим, – неожиданно сменил тактику и тон совещания Гитлер. – Допустим, мы приняли некоторые ваши соображения. Но что конкретно вы предлагаете?
"Значит, он приехал сюда ни с чем, – понял Роммель, вмиг почувствовав себя как-то увереннее. – Как и следовало ожидать".
– Прошу вашего согласия на отвод войск с полуострова Котантен. Только это еще может спасти всю группировку от окружения и полного истребления. Отведя их, мы усилим нашу оборону, которую вскоре придется держать где-то на линии Канн – Алансон – Ле-Ман, то есть в направлении Руан – Париж – Фонтенбло. Сюда же нужно перебросить те наши дивизии, что прохлаждаются сейчас между Аррасом и Кале в ожидании высадки англичан во Фландрии, которой так никогда и не произойдет.
Роммель победно оглядел собравшихся. Он решился сказать то, чего не решались сказать они.
– Послушайте, вы, великий стратег, – приподнялся фюрер и, упершись ладонями о стол, потянулся в сторону Роммеля. – Приказа на отвод войск с полуострова Котантен вы не получите. Никогда! Нужно не отходить, а изматывать противника на его плацдармах, чтобы затем постепенно оттеснить назад, к побережью.
– Но это невозможно. С каждым часом количество войск англо-американцев все увеличивается и увеличивается. Их поддерживают артиллерия судов и тучи бомбардировщиков. В то время как наши войска почти лишены всякой поддержки с воздуха.
– Вот это уже существенно, – почему-то мгновенно успокоился Гитлер и обвел взглядом своих "бездарей" в генеральских мундирах, очевидно, надеясь увидеть здесь Геринга. Но рейхсмаршала авиации не было. Что выглядело явной оплошностью Кейтеля, который обязан был позаботиться…
– Хорошо. Вы получите такую поддержку люфтваффе, что англо-американцы и думать перестанут о дальнейшем продвижении вперед. Вся масса реактивных истребителей, которая имеется вне Восточного фронта, немедленно будет брошена сюда, на Нормандию. Кроме того, сегодня же я прикажу возобновить обстрел английских плацдармов и самого побережья Южной Англии ракетами "Фау". Именно "Фау" будут иметь решающее значение для исхода не только этого сражения, но и всей войны… Именно с помощью "Фау" мы сумеем не просто нанести поражение Англии, но и поставить ее в буквальном смысле на колени.
Роммель едва сдержался, чтобы не рассмеяться прямо в лицо фюреру. Как только следовало переходить к конкретным решениям и приказам, так Гитлер начинал танцевать вокруг своих несокрушимых "Фау", словно юродивый вокруг метлы. Лишь сейчас фельдмаршал по-настоящему понял, насколько далеко зашла его ненависть к этому "любимцу германского народа", насколько он презирает его. "Этот человек не должен больше вершить судьбы рейха. Он не имеет права олицетворять великую Германию. Нам должно быть стыдно перед Европой, что мы терпели столько у власти этого ефрейтора…"
Еще несколько минут Гитлер вдохновенно расписывал, как эскадрильи реактивных истребителей Германии уже в течение ближайших двух дней очистят небо над войсками Роммеля и как, подвергнув жесточайшей ракетной бомбардировке Лондон, он, фюрер, потребует от англичан отвода их войск за Ла-Манш.
– Что вы скажете на это, фельдмаршал?
Обратившись после столь бурного монолога к Роммелю, фюрер явно ошибся.
– Если позволите, господин канцлер, я выскажу более решительное суждение, – тотчас же взял инициативу в свои руки "лис Африки". – Во-первых, не думаю, что нам удастся поставить Англию на колени, поскольку за ней стоят такие мощные державы, как Америка, Канада и даже Бразилия, чья авиация уже включилась в войну против нашего флота. Я считаю, что Германия находится сейчас в таком плотном кольце врагов и пребывает в таком состоянии, когда нам не следует мечтать о том, как поставить весь мир на колени, а как, достойно завершив эту войну, самим подняться с колен. Причем сделать это необходимо как можно скорее, подписав мирный договор с англичанами и их союзниками…
Говоря все это, Роммель краем глаза поглядывал то на Гитлера, то на Кейтеля. Оба они воспринимали его речь подобно бреду сумасшедшего. Все остальные тоже выслушивали "африканца" кто с жалостью, кто с полным сочувствием, поражаясь при этом его самоубийственной храбрости.
"Вот кто возглавляет заговор против тебя, – неожиданно открыл для себя Гитлер. – Авторитет в армии, высокий чин, войска в подчинении, а главное – контакт с союзниками…"
– Ваши пораженческие настроения, фельдмаршал Роммель, нам хорошо известны, – хрипло молвил Гитлер, прервав на полуслове не только своего бывшего любимца, но и самого себя. – Это хорошо, что вы упорно заботитесь о дальнейшем ходе войны и политических демаршах. Но я требую – вы слышите, фельдмаршал Роммель, требую, – чтобы до тех пор, пока все еще являетесь командующим группой армий "Б" и отвечаете за оборону побережья, вы сосредоточивали умственные усилия на своем фронте, на котором произошло вторжение и на котором, по вашей личной вине, части вермахта терпят поражение за поражением. Вы поняли меня, Роммель?
Всем показалось, что фельдмаршал просто не расслышал обращения фюрера, и облегченно вздохнули, когда "лис Африки" довольно спокойно, обыденно ответил:
– Я свой солдатский долг перед рейхом выполню. Чего бы это мне ни стоило. Важно, чтобы его выполняли все остальные.
Возражать против такой формулы никто не стал. Даже фюрер, который подумал, что Роммель прежде всего имел в виду его. Если это совещание можно было завершить без истерики и стрельбы по собственным вискам, то Роммель предложил лучшее его завершение.
* * *
Как только совещание было закрыто, фюрера и всех остальных участников его пригласили на обед.
Роммель был несколько озадачен тем, что фюрер не стал брать пищу, поданную в персональном чугунке, а подсел к столу, за которым сидели он, начальник штаба генерал-лейтенант Шпейдель и фон Рундштедт. Мало того, приказал адъютанту положить ему каши из того же чугунка, из которого ели они. Но лишь тогда, когда оба фельдмаршала уже отведали ее. При этом за спиной у Гитлера стояло два дюжих парня из ваффен-СС.
– Мой фюрер, – с миролюбивой иронией обратился к нему Роммель, – было бы неплохо, если бы вы нашли время побывать в моем штабе и поговорить с фронтовыми командирами. Уж они-то обладают самым отчетливым представлением обо всем, что происходит сейчас на линии огня. Думаю, это позволяло бы и вам, и штабу Верховного главнокомандования более реалистично взглянуть на все происходящее.
– К тому же это взбодрило бы наших фронтовиков, – поддержал его Ханс Шпейдель. – Сам факт вашего прибытия…
– Я прибуду в ваш штаб, Роммель, послезавтра, – исподлобья взглянул фюрер на "лиса Африки". – А пока что сразу же после обеда, все вы должны отправиться в свои штабы. И сделать надлежащие выводы.
Обещая Роммелю прибыть в его ставку, Гитлер твердо знал, что не решится на это. И не только потому, что ему не с чем было представать перед фронтовыми генералами, а еще и потому, что окончательно утвердился во мнении: одним из главных заговорщиков действительно является фельдмаршал Роммель. Сюда, в "Вольфшанце – II", стоило прибыть уже хотя бы ради этого разоблачения. Но парадокс заключался в том, что именно это подозрение Гитлера спасло фельдмаршала от изгнания с Западного фронта. Фюрер решил не выдавать себя, не торопиться, не пороть горячки. Роммель не один. Кто там за ним?
Он решил выждать.
Как только оба фельдмаршала оставили "Волчье логово – II", Гитлер приказал подать его личный самолет к отлету в Берхтесгаден. Не в Берлин, где его сейчас с нетерпением ждут, не в "Вольфшанце", а назад, в свою "Альпийскую крепость".
43
Негулкое веселье в школе смертников все еще продолжалось, но для Фройнштаг оно уже потеряло всякий смысл.
"Странная встреча, – думала она о судьбе, сведшей ее с Гардером вначале в Берлине, когда он предстал в роли случайного любовника, затем здесь. – Ради чего? – спрашивала она себя. – Какой смысл вложен был в это знакомство Всевышним?"
– Вы можете мне устроить еще одну встречу с этим Райсом, обер-лейтенант?
Прежде чем ответить, Коргайль с опаской взглянул на Скорцени. Он понимал, что и первое свидание вызвало – не могло не вызвать – недовольство обер-диверсанта рейха. А как поведет себя, узнав о втором, теперь уже ночном?
– Вы не возражаете против того, чтобы я вновь встретилась с Райсом, господин штурмбаннфюрер? – развеяла его страхи Лилия.
– Если считаете, что этого парня следует казнить еще до того, как его катер-снаряд протаранит борт врага…
– У меня иное восприятие этой встречи. Вам тоже не мешало бы поговорить с ним.
– Все, что я хочу сказать ему, будет содержаться в приказе, который отдам уже там, в море, – решительно прервал этот парад упреков Скорцени. – Я мог бы запретить встречу, но не из ревности, а из принципиальных соображений. В ночь перед выходом на задание камикадзе должен пробыть наедине с собой, в сугубо мужском окружении. В рыцарской школе и гибель должна быть достойной рыцаря…
– Вот видите, – спокойно извлекла выгодный для себя ответ Лилия, обращаясь к обер-лейтенанту. – Штурмбаннфюрер Скорцени явно заинтересован в нашей встрече.
– Что-то незаметно, – проворчал Коргайль, однако повиновался.
Бухта, в которой находилась стоянка военных катеров, была окаймлена грядой небольших скал, местами напоминающих нагромождение каменных блоков, заготовленных для возведения пирамиды. Вот только рука камнетеса их еще не касалась. Обер-лейтенант подвел Райса к одной из таких скал, у подножия которой его ждала Фройнштаг.
– Я понимаю, что вам нужно отдохнуть перед заданием, но поверьте: задержу вас ненадолго, – извиняющимся, виноватым голосом заверила смертника Фройнштаг.
– Мне непонятно ваше поведение, унтерштурмфюрер, – сухо ответил Райс. – Было бы намного проще, если бы вы все же сформулировали причину наших… – запнулся он на полуслове, но тем не менее назвал их встречу, как хотел назвать: – свиданий.
– Точно так же, как мне непонятно ваше поведение, обер-лейтенант Гардер.
– Перед вами рядовой Райс. Произошло какое-то недоразумение.
– Обер-лейтенант Коргайль, – окликнула Лилия поспешно уходящего командира группы. – Имя этого человека?
– Думаю, вам лучше выяснить это наедине, – неожиданно заупрямился Коргайль с той же сухостью в голосе, с какой только что пытался охладить ее романтический пыл воспоминаний сам Гардер. – Извините, но я вынужден оставить вас. Прошу учесть, что у курсанта Райса не более часа свободного времени.
Фройнштаг и Гардер молча проводили взглядом удалявшегося обер-лейтенанта и потом так же молча ступили на каменистую тропу, которая даже сейчас, при свете луны, ясно просматривалась на склоне возвышенности.
– Вы что, действительно не узнали меня, Гардер? Только хватит морочить мне голову. Я не для того устраивала встречу, рискуя, как вы понимаете, своей репутацией.
– Зря устроили и зря рискуете. Вначале я в самом деле не узнал вас, поскольку очень смутно запомнил ваше лицо.
– Еще бы, в порыве таких окопных страстей! – запоздало упрекнула его Фройнштаг.
– Но мне запомнилась ваша фамилия. Ее назвала ваша подруга, у которой мы встречались тогда, в Берлине.
– Анна.
– Ее звали Анной? Впрочем, какое это имеет сейчас значение.
– Имеет. Все имеет.
– А вот почему вдруг вы решили встретиться со мной?
– Не с вами конкретно. В том-то и дело, что не с вами лично, а со смер… с курсантом, уходящим на задание, – вовремя исправилась Лилия. – Так что свела нас чистая случайность.
– Очень странная… случайность.
Фройнштаг вдруг вспомнилась та сумбурная ночь – первая ее ночь в Берлине, после того, как была зачислена в группу Скорцени; и этот парень… Как он набросился на нее! Как жадно, по-солдатски, набросился тогда этот изголодавшийся по женщине окопник. И как утром они выясняли – вначале с ним, потом с Анной, – каким он мог быть по счету из тех мужчин, что резвились с ними в ту пьяную, сумасбродную ночь. Пьяную, загульную, о которой к тому же стало известно Скорцени. Разве она могла предположить, что за ней сразу же будет установлена слежка?
Лилия потом не раз стыдила себя за этот дикий загул. Конечно, и до этого случались веселенькие ночки. Особенно те, что позволяли себе устраивать в концлагере. В женском концлагере, где страшное пиршество плоти проявлялось особенно страстно и беззастенчиво, мало того – всячески поощрялось администрацией, особенно если в лагерь заглядывали высокие берлинские гости. Тогда уж к веселью привлекались не только охранницы из СС "Мертвая голова", но и отборная секс-команда из числа узниц, основу которой всегда составляли польки и шведки. Лилия так и не смогла выяснить, сколько же мужчин побывало с ней в том пьяном бреду, в который превратилась их ночь на квартире Анны, однако этот парень с его наивной, хамоватой окопной философией ей почему-то запомнился. Лицо смутно – а вот имя и все то, что он говорил и как бесновался на ней, терзая ее и без того растерзанное тело…
Фройнштаг даже подумывала о том, что не мешало бы разыскать его потом, после войны. Не исключено, что он мог бы стать ее мужем. Чем он хуже всех тех, кто каждый день придурковато пялится на нее да облапывает груди, не испытывая при этом ничего, кроме животного инстинкта? А в душе этого парня-окопника что-то шевельнулось тогда. Она почувствовала: шевельнулось. И если бы она позволила проводить себя, знакомство их, несомненно, продолжилось бы.
"Если бы у тебя хватило глупости позволить Гардеру проводить себя в то утро, парни Скорцени не дали бы ему даже вернуться на фронт, – прервала метания своей возбужденной памяти Фройнштаг. – Он сгинул бы в одном из лагерей смерти. Или погиб под колесами автомобиля. Выбор у костоломов гестапо довольно скудный, что вполне соответствует скудности их фантазии".
– Скажите, я понравилась вам в ту ночь?
– Это случилось уже на рассвете, – неохотно уточнил Гардер.
– Понимаю, вам неприятно вспоминать какие бы то ни было подробности.
– Наоборот, вспоминаю их слишком часто. – Он поднял довольно увесистый булыжник и швырнул в море. Глухой всплеск и султан воды показались Лилии отражением далекого взрыва. – А вам, унтерштурмфюрер? – довольно робко спросил камикадзе. – Приятно?
– Что было, то было. Тогда, Гардер, вам хватало окопной мудрости размышлять более раскованно и жизненно, что ли… Что же касается меня, то я пребывала в состоянии некстати пришедшей в себя пьяной дуры, с которой ночью мужики хозяйки квартиры веселились как хотели. Так что скрывать друг от друга нам нечего. Но вы не ответили на мой предыдущий вопрос. Я понравилась вам?
– Конечно, понравились.
– Несмотря на то, что вид моего эсэсовского мундира привел вас в ужас. Еще больше ужаснулись, когда выяснилось, что я служила в охране лагеря.
– О лагерях мы на фронте предпочитали не слышать. Или по крайней мере делать вид, что ничего не слышали об их существовании. Германия, допустившая создание концлагерей смерти, – это уже другая Германия, не та, которую мы защищаем, замерзая в русских окопах.
– Вы что, антифашист? – встревожилась Фройнштаг.
– Иначе не перевоплотился бы из обер-лейтенанта в рядового, из боевого офицера – в курсанта-смертника.
– Но почему же вы пошли в камикадзе?
– По двум причинам. Первая из них – у меня не было выбора. Вторая – не вижу смысла в дальнейшем пребывании в этом мире. Но умереть хочу за Германию. Как солдат, а не как государственный преступник.
Они остановились на выступе скалы, и, поискав глазами удобное местечко, Фройнштаг уселась на его краешек. Немного поколебавшись, Гардер уселся рядом, так что колено его едва не соприкасалось с ногой девушки.
– Тогда, в Берлине, мне показалось, что вы готовы схватиться за пистолет, – проговорил Гардер, когда молчание их стало нестерпимым.
– В иной ситуации так оно и случилось бы. Уж не думаете ли вы, что я пускаю к себе в постель любого бродягу?
– Все, что там происходило, я воспринял только так, как оно происходило, – мудрил окопник. – Можете не волноваться. У меня о вас осталось очень хорошее впечатление.
Фройнштаг снисходительно улыбнулась.
– Кстати, как вас зовут?
Гардер удивленно взглянул на нее. "Зачем?!" – вопрошал этот взгляд.
– Карл. Офицером я становился, будучи твердо уверенным, что меня ждет судьба Карла Великого. И не меньше. Как видите, все "сбылось".
44
Корабль, который должен был выходить завтра в море со смертником на борту, неподвижно чернел на рейде. Луна, зависшая над его мачтой, полыхала на ветру пламенем огромной свечи, зажженной небом, по всем тем, кто уже никогда не вернется из моря и кому еще только предстоит навсегда уйти в него.
"Гардер знает, что это его корабль, – подумалось Лилии, – поэтому смотрит на него совершенно иными глазами, чем я. Мне не дано понять, что он чувствует, как воспринимает этот свой "корабль вечности"…"
Легкий плащ не спасал ее от холодного ночного ветра. Каменная плита, на которой они сидели, остывала, пронизывая тело леденящей оторопью. Море плескалось прямо под их ногами, хотелось сойти со скалы и, ступив на лунную дорожку, идти к кораблю, к "свече усопших", к ночному забытью.
Лилия положила руку на колено парня, несколько раз провела ею, пытаясь возбудить в нем мужчину, однако Гардер лишь удивленно взглянул на девушку и вновь задумчиво уставился на корабль.
"Если он все же попытается взять тебя, ты не станешь сопротивляться, – приказала себе Фройнштаг, медленно разгибаясь и ложась на каменную плиту. – Было бы справедливо, если бы каждому смертнику перед его выходом в море одна из женщин дарила себя как последнюю радость земной жизни. И пусть только кто-нибудь попытался бы узреть в этом что-либо греховное, уличное".
– О чем ты думаешь сейчас? – почти шепотом спросила она, возвращая руку на его колено.
– Странный период бездумья.
– О смерти?
– Нет, – решительно возразил он. – Об этом уже все передумалось.
– Тогда почему ты все забыл, Карл? Ту ночь у Анны Коргайт, наше безумство?.. Ты ведь достаточно мужественный. Что я должна сделать, чтобы вернуть тебя в этот мир?
– Ничего. Мне ничего не нужно.
В кафе, где веселились гости князя Боргезе, завели патефон. Пластинка буйно изрыгала хамоватые тирольские частушки.