Потом ворота открывались, и отряд, сопровождаемый конвоем с овчарками, следовал пешим строем к месту проведения работ. Каждый отряд шёл отдельно, с интервалом между ними - это позволяло солдатам обеспечивать порядок и предупредить побег, хотя - куда здесь было бежать? Ближайший населённый пункт находился километрах в сорока, и лагерная охрана, сытая и откормленная по сравнению с зеками, да ещё и на грузовиках, да ещё и с хорошо натасканными собаками могла разделаться с беглецом за полдня. Однажды решительный сиделец рванул, но очень уж неудачное время выбрал: мороз был сильный, а снег глубокий. Зеки тогда гадали, зачем такую глупость сделал - так и не пришли к единому мнению. Скорее всего, это была попытка самоубийства с мизерным шансом на спасение. Так его по следам и нашли за пару часов, а вечером на поверке объявили, что такой-то совершил побег и замёрз в лесу. Как он мог околеть за полдня, вышедши из тёплого барака? Скорее всего, раздели и оставили подыхать - решили зеки, приняв к сведению неудачный опыт беглеца.
Шли почти час, иногда завывая строем разные песни - и блатные, и юморные. В принципе за такое самовольство солисту можно было в карцер загреметь, но караульные сами затеяли это развлечение. Каждый день топтать дорогу вместе с зеками по два часа в сопровождении только лишь шороха подошв - занятие прескучное, вот они и придумали концерт по заявкам. Последнее время даже завели моду спорить на сигареты или на пайку, чей отряд артистичнее и слаженнее исполнит концерт. Сегодня пели "Случилось это раннею весною". Такой был заказ начкара. Сам он занял акустически выгодную позицию на пригорке, где с высоты своей кобылы выполнял функцию председателя жюри песенного конкурса. Каждый отряд, проходя мимо, исполнял заказ, и в конце дня, на обратном пути, наименее талантливый хор отправлялся в лагерь трусцой в сопровождении конного наряда. Обессиленные после нормы, они из последних сил бежали по весенней распутице, чавкая грязью и заходясь от кашля. Поэтому сейчас, пока были силы, они отчаянно горланили припев, чтобы потом не стать легкоатлетами.
По прибытии на место бугры разобрали рабсилу по направлениям, а Череп присел на полено и закурил. Пока разберут тачки, дойдут до места - у него было время выкурить самокруточку. Учёт вёлся по прибытии на отвал. Каждая тачка силами зека спускалась по деревянным помостам вниз, где другие зеки с помощью кайла и лопаты сбивали и накидывали туда грунт, глинистый и липкий. Если кто не успевал вовремя накидать - получал на первый раз окрик охраны за то, что создал пробку на спуске. Очередь не могла двигаться мимо досок, тут же потерявшая опору тачка улетала вниз по склону. Второй раз это мог быть уже не окрик, а удар прикладом.
В гору было всё ещё сложнее. Зеки успевали внизу набрать на сапоги глины и первые метров двадцать отчаянно карабкались наверх, буксуя на досках. И так целый день. Четыре ходки в час, сорок ходок в день с одним перекуром.
Во время этого перекура к Павлу подсели зеки из числа его отрядных корешей.
- Новички дохнут, откуда их привезли, с курортов Кавказа? Как мыслишь, Череп?
- Так чего ж они тогда бледные такие? - сострил Павел.
- Ничё, скоро лето, загорим и будем как Аполлоны, если не откинем копыта…
- Да куда это ты собрался? Преставиться? Если Боженька есть, а он есть, мне отец Евгений в Лефортово рассказывал, так он на нас ещё планы имеет. Вот плотины собрался построить, - Павел глубоко затянулся, - и потом, если бы хотел загубить, так закинул бы под Воркуту. Да тут курорт, братва!
Зеки одобрительно закивали и продолжали пыхтеть, чтобы успеть за считанные минуты перекура.
- Из этапа один раза три приземлился уже, - задумчиво сказал один из сидельцев.
- Бевзюк, коновал этот, сержант, так пригрел прикладом, что я думал, не подымется уж браток. Нет, живучий оказался, жилистый такой. Тачку взял и опять гребёт наверх. Чертыхается, плюётся, но гребёт. Я сзади толкал, так перекалякали с ним по дороге. Земляком оказался, из ростовских, на Севана откликается.
"Да не может быть… - подумал Павел. - Севан авторитетный был. Севан на тачке? Не…"
Вечером на поверке Череп всматривался в лица зеков второго отряда, которые стояли напротив, но тусклая лампочка дворового освещения позволяла увидеть только серые шапки, круги под глазами и тени от острых носов. Черты лиц были одинаковыми, ватники были одинаковыми, зеки отличались только ростом.
Следующую ночь Павел спал неспокойно. Его тревожила память, доставшая из полочек своих архивов воспоминания о побеге. Почему Севан тогда его за собой потянул? Почему не предупредил? Ну есть, конечно, такой способ побега - рывок, - возникающий спонтанно, при стечении обстоятельств, но Севан, похоже, ещё в конке решился, а может, и раньше, просто ждал случая.
До конца срока оставалось пять дней, и их Павел решил использовать для удовлетворения своего любопытства. Со вторым отрядом в лагере они нигде, кроме как на плацу, не пересекались и другого способа, кроме как на работах, не было.
С утра Череп перетёр с буграми (они имели возможность общаться со своими коллегами из других отрядов в начале дня при распределении фронта работы), чтобы те закинули его учитывать на другой участок. Тот, который отдадут второму отряду, а в конце дня они поменяются обратно. Пояснить присутствие его там будет несложно, да и в этом муравейнике заметить, что кто-то не на своём месте, невозможно. Если движется - значит работает.
Караван тачек пополз вверх, где Павел уже расположился возле отвала. Мимо тащились лица. Они появлялись из карьера одно за одним с методичностью метронома - раз в пятнадцать секунд. Серые, одинаковые, смотрящие только себе под ноги. Один круг, второй…
"Та нет, мало ли Севанов в Ростове, может, армянин какой-нибудь, там их много. Вернусь во время перекура", - подумал было Черепанов, когда арестант, который вытолкал уже тачку на бугор, прошипел в его сторону:
- Череп! Череп! Это ты, точно! - и глухо закашлялся, как это делают туберкулезники со стажем. Но останавливаться было нельзя, поэтому он погрёб дальше, чтобы во время следующего подъёма перекинуться ещё парой фраз.
Этот глухой голос опять всплыл в памяти: "О-па, о-па, железная дорога…"
- Череп, я должен с тобой пошушукаться! Слышишь, Череп!
- Сделай так, чтоб к перекуру был наверху! Посчитай ходки, я жду! Севан, сегодня надо! Я откидываюсь на днях!
Севан рассчитал всё правильно, поднялся наверх последним после команды на перекур и рухнул на землю рядом с Павлом, бросив тачку, полную глины.
- Ну, вот и свиделись…
Павел помог ему подняться и сунул свёрток махорки:
- Грев тебе, за встречу.
- Спасибо, Череп! Спасибо! А я уже давно не курю. Туберкулёз.
- Бери, бери, не помешает! Неожиданная встреча. Даже не знаю, хотел ли я её. Ты ж мне жизнь сломал. А как прослышал, что какой-то Севан по этапу приехал, так решил отыскать тебя.
- Положи на бревно, я заберу потом. Что, ненавидишь? Я как на отвал поднялся, сначала не поверил. Думал, грохнули тогда тебя легавые. А нет, живучий ты оказался.
- Первый год люто я тебя ненавидел. А потом остыл. Не до тебя было, годы считал, занят был.
- Слушай, Череп, раз уж так нас закинуло, то хочу душу очистить перед уходом. Ты ж видишь, я тут если пару месяцев ещё протяну - праздник в адской приёмной будет.
- С тобой не скучно, Севан. Я ж не батюшка, чтобы передо мной исповедоваться.
- А ты зубы не скаль, остряк, - взъерепенился Севан, и Павел узнал в его голосе знакомые властные нотки. А перед этим с ним разговаривала еле живая тень прежнего Щепнина. - За то, что я тебе скажу, любой бы полжизни отдал, если бы это его касалось.
- Ну так не тяни, говори, очисти душу, чего уж там… Послушаю.
В это время раздалась команда к работе и зеки, кряхтя, стали подниматься с земли.
- Завтра сможешь тут опять свои палочки калякать?
- А стоит оно того? Я ж все свои запасы так раздам. А ты тут поплачешься и всё.
- Этот побег был для тебя устроен. В красках завтра расскажу. Если тебе интересно… - И Севан впрягся в свою тачку. Весь остаток смены Севан не поднимал головы, как будто они с Черепановым и незнакомы вовсе.
У Павла в запасе ещё оставались три папиросы, которые он выменял на хлеб и приберёг к празднику выхода из лагеря. Пришлось с ними расстаться, чтобы его опять определили на то же место. Теперь уж точно нужно было узнать, что к чему. Никого он не просил и бежать не собирался. Такую услугу заказывают или тщательно готовят для тех, кому терять нечего. А ему было что терять. Одни вопросы, а всего пять минут на поговорить.
Севан на следующий день опять старательно таскал тачку из последних сил, свалившись пару раз на скользких досках. "Хоть бы не вырубился, пока не расскажет". Черепанов внимательно следил за тем, где находится Щепнин, в карьере или наверху.
- Ну вот и я. Брататься не будем, времени мало. Закуривай, тебе понравится.
Павел смастерил самокрутку и задымил.
- Ты, наверно, удивлён был, когда увидел меня в упряжке этой, да?
- Немало был удивлён.
- Разжаловали меня из воров. Ты руки ко мне не протягивай, я теперь из опущенных.
Весть была неожиданная, сродни зимнему грому.
- А я думаю, что ты со мной на расстоянии и говоришь так, чтоб не видели, что со мной. Ну, спасибо, что упредил. Как тебя угораздило? - Теперь Павлу стало понятно, почему Севан не взял из его рук махорку, а попросил положить.
- Ты меньше спрашивай, я сам скажу, времени немного. Помнишь, я рассказывал, что мне чужого медведя в Туле лепят?
Павел кивнул.
- Там был такой краснопёрый по фамилии Ремизов. Это он меня подрядил на это гнилое дельце. Ключей у него не было, они были только у старшего следственной группы, а папочки его интересовали очень. Где-то он напортачил, а братва его мусорская нарыла. В том сейфе смерть его была. Долго он меня укатывал - я тогда человеком свободным был, да и не знал, что он при погонах. Рассказал, что братва готова скинуться за документы из того сейфика. Грузил, грузил, рассказывал, что это проще простого, что окна не зарешёчены, а закрывается медведь только на ригельный замок. Цифре никто ума не мог дать - сломана была. И за куш договорились, я ещё думаю, немало, а чё? Можно было бы, это ж отдел, а не банк. Так тот ещё пообещал накинуть. Тут я и лоханулся. Аванс не попросил. Гордость взыграла, когда он меня на "слабо" взял. В общем, ломанул я тот сейф и папочки изъял. Всё его дело было - организовать, чтобы шпинделя были подняты на окне.
Потом завтра гребу со свёрточком, пивка хлебнуть, встреча вечером - глядь, вылазит мой заказчик из кабины грузовика и в форме! Я и свернул сразу в сторону, так и дал ходу. Не отдал я ему папочки. Одно дело - братанам подмогнуть, другое - ментёнку. Вот, думаю, встрял в переделку, так это всё только началось.
Через годик, когда приняли меня в Ростове, открывается дверь и закатывается товарищ Ремизов во всей красе: при шпалах, сапогах хрустящих и кобуре. Только теперь фуражка у него синяя - понял, да? Подаёт фиге, которая меня приняла, бумаженцию за семью печатями. Так, мол, и так, пассажир наш, получите документы. Поместил меня у себя в заведении на пару дней: мол, верни папки. А я-то не фраер, я ж сразу смекнул - как только верну, так и будет мне счастье весом в девять граммов. Я ж тогда ригель обратно закрыл, не постеснялся. И контрольку наслюнявил. Говорю ему, не было меня в отделе этом окаянном, я ж аванс не просил, сказал - подумаю. А тот орёт: а окно для кого открывали?
Севан глубоко закашлялся и потом торопливо продолжил:
- Попал я на чекистские хлеба надолго, а тут ты и нарисовался. Я сразу тебя приметил. Фамилию запомнил. Я ж папочки с большим интересом читал, думаю, кто ж мой заказчик? А в одной из папочек Черепанов Павел Трофимович фигурирует как парень ответственный, ординарец какого-то шишака. Там дело про аварию было, потому мне неинтересно было. Наша публика за такими делами гоняться не будет, я думал, другие заказали, которые патронов подводу слямзили.
"Не останавливайся, не останавливайся, сейчас к работе скомандуют!" - пульсировало в голове Черепанова.
- Ну, я ж не могу зарисовывать, что история твоя мне знакома, вдруг ты наседка? А Ремизов всё прессует и прессует. Уже и Общество раскрутили, уже и суд на подходе, а он всё никак не угомонится. Потом вызвал как-то и говорит: знать не хочу, брал ты сейф или нет. Дело открыто, вышак твой. Гарантию даю. Есть только один шанс спрыгнуть с этого поезда. Ты мне таки поможешь. Я ему: так не по правилам это, не по закону, ты ж администрация. А он мне - я не администрация, я человек, который твою жизнь сейчас аккуратненько двумя пальцами держит. Захочу, говорит, отпущу, не захочу, будешь жить. Что там у вас за попытку побега? Авторитет и молва народная? Я ему: а у вас? Вышак тот же самый, только в спину и на месте? Стреляй щас, если задумал!
Мурыжил он меня недолго. Говорил, что от вышки убережёт, если я тебя на этапе под вагон дёрну. Говорил, что это за рывок не прокатит, что это агентурное поручение. Ты ему был нужен… Но обвёл опять, сучёнок! За попытку побега долили мне таки. Ну а вышка, как ты видишь, проехала мимо. Потом эта падла закинула братве маляву, что я сексот. Сразу не прикончили, решили в петушатник закинуть. Так что обязан я этому Ремизову по гроб жизни. Уже скоро рассчитаемся, мне мало осталось.
Павел внимательно запоминал каждое слово Севана с тем, чтобы запомнить ход событий. Все выводы он будет делать потом.
Рельса зазвенела, и зеки стали шевелиться.
- Ну, вот и излил я душу свою, могу дышать теперь. - Севан тоже поднялся на ноги и отряхнул ватник. Ты это, наверно, тоже почитать хочешь? Запоминай! Ростов, третья Кольцевая, 69. Это дом моей бабки. Чердак. Между лагами и черепицей в дальнем левом углу.
- Шевелись, тараканы беременные! - прикрикнул охранник на Севана, который уже пропустил вперёд себя двух ходоков.
- Прощай, Севан… - Черепанов знал, что больше его никогда не увидит.
Дорога к разгадке
Громкий сигнал автомобильного гудка заставил Павла отпрыгнуть в сторону. Во что превратилась Москва! Улей! Машины совершенно новых моделей вытеснили с её улиц старьё, которое в революцию и в Гражданскую возило и людей, и грузы в одном и том же кузове. А вот эта невиданная техника, которая берёт электричество из проводов! И не трамвай, и не похожа на автобус! В двадцать первом году её ещё и не изобрели, наверно.
Посреди больших перекрёстков были установлены круглые тумбы, на которых стоял регулировщик - поток транспорта был уже настолько плотным, что требовалось его упорядочивать. Москвичи по пешеходным переходам и тротуарам спешили по своим делам, озабоченные и деловые.
Столица гудела сигналами, шелестела шинами и жила даже под землёй. Метрополитен Павла потряс своей роскошью и техническим устройством. Первый шаг на движущуюся лестницу он смог сделать не сразу, а постоял некоторое время, глядя, как это делают москвичи. Гранитные стены, колонны, статуи и барельефы, массивные светильники и аккуратные поезда - это всё было очень необычно.
"А ведь эти все люди даже не догадываются, каково оно - лес валить в лагере, баланду жрать из тухлятины, за корку хлеба убиваться на выполнении нормы… Другой мир здесь", - подумал Павел Черепанов, глядя на безразличные лица пассажиров поезда метро, который следовал в Сокольники.
"Черепанова - 2 р." - было написано под одной из пяти кнопок звонка, которые облепили слева дверь коммунальной квартиры № 8. Павел оправил ватник, поправил шапку, как будто ему предстояла встреча с начальником лагеря, и два раза нажал на кнопку.
Дверь некоторое время не открывалась, но за ней явно был слышен шум, издаваемый жильцами. По всей видимости, два звонка было не в их адрес, потому и не открывали. Павел позвонил ещё два раза и услышал отчётливый крик внутри: "Полина, ну к тебе же!" и в ответ: "Бегу, бегу!"
Этот голос он не слышал семнадцать лет! Голос снился ему по ночам, он разговаривал с ним, спрашивал, как дела, и просил не молчать. Этот голос поддерживал его, когда было очень тяжело, и не позволял сдаться, опустить руки и дать слабину. Павел часто представлял себе встречу с женой и больше всего боялся увидеть рядом с ней детишек и мужа. Боялся, что дверь перед ним закроется со словами: "Прости, я думала, что ты уже не вернёшься". Эти свои сомнения он всячески отбрасывал в сторону, но знал, что если так получится, то простит и уйдёт.
Дверь открылась, и Полина охнула от неожиданности.
- Ну, вот и свиделись… - всё, что смог выдавить из себя Павел. Она повисла на нём, уткнувшись в холодный бушлат, и заплакала навзрыд.
- Поль, Полечка, здравствуй, моя любимая, я вернулся…
А она ничего не могла сказать, она плакала.
- Я с пустыми руками, понимаешь, оттуда гостинцы не привезти… Ты… ты сама дома? - этот вопрос он должен был задать.
- Конечно, сама, а ты что подумал? Что ты подумал, дурачок? Я же ночей не спала, тебя ждала. Всё искала, всё писала, каждый свой новый адрес тебе писала… а от тебя ничего…
- Да нельзя мне было отправлять почту. Часто писала?
- Да каждый месяц почти…
- Мне дали только одно твоё письмо, с этим адресом. Сжалились, наверно…
- Есть Боженька на свете, всё-таки есть… Да что ж мы тут стоим? - Полина поправила полотенце, которым была обмотана мокрая голова.
- Пойдём, пойдём домой, - взяла его под руку и потащила в комнату.
Соседи по квартире стали шушукаться на кухне, услышав их этот разговор. "А Полька дождалась-таки, счастливая… Да, молодец девка, не сдалась, верила, вот воздалось ей за терпение и эту веру… А ты руки сложила… И твой вернётся…" - "Ой ли?" - заголосила одна из женщин, которая каждый месяц тоже писала письма.
Поля прибежала на кухню, где доваривались её щи, со светящимся видом:
- Девочки! Вернулся! Вернулся, девочки!
Та, которая сидела в углу и утирала уголком передника слёзы, прошептала, не поднимая головы:
- Счастливая…
- Да! Сегодня я счастливая! А завтра ты будешь счастливая! Всё будет! Вот так откроется дверь, а там твой Иван. Главное - сознание не потерять! Девочки, всё будет хорошо, нужно ждать и верить! - Полина подхватила горячую кастрюлю и убежала к себе.
Как пахнет домашняя еда, любимая женщина и дом? Если бы счастье имело запах, то он был бы именно таким. Капуста в щах была несказанно вкусной, и кусок мяса парил на тарелке, источая давно забытый аромат.
Павел ел уже вторую тарелку вприкуску со свежим чёрным хлебом. Это был совершенно не тот хлеб, который он ел в лагере. Это был мягкий, пахучий, совершенно не липкий хлеб. Такой хлеб ели на свободе.
Полина не умолкала, рассказывая мужу о своих годах без него. О том, как искала, о том, как жила, о детском доме, только о случае с грузином умолчала. Сказала, что даже высокие руководители пытались ей помочь. Оттуда и узнала о побеге:
- А скажи, Паш, зачем ты бежал? Ко мне?