Павел выпил рюмочку, которую она перед этим наполнила, и зло так сказал:
- Это было ровно четырнадцать лет назад. Теперь я понимаю, что кому-то было нужно, чтобы я в лагере застрял. Не бегал я, Поля. Мой старый харьковский знакомый - товарищ Ремизов - благодаря этому эпизоду продлил мою командировку в заключении. А я, дурачок, поддался на провокацию. Ровно четырнадцать лет назад… Тоже в апреле.
"Ты сейчас сделала самую большую ошибку в своей жизни! Теперь я точно найду твоего муженька!" Много раз она вспоминала эту фразу товарища Енукидзе и не могла простить себе того легкомыслия. Много раз она укоряла себя в том, что, возможно, навредила, - и теперь всё сложилось! Да, навредила, да, стала причиной ещё стольких лет разлуки с любимым Пашкой…
- Прости меня, прости, Полечка! - бросился успокаивать её Павел, посчитав, что она своими слезами отреагировала на его резкий тон.
- Это я должна просить у тебя прощения, любимый… - И она рассказала ему о той встрече в квартире Енукидзе и о его словах вслед.
- Если бы не моя глупость, если бы не моя наивность, всё было бы иначе. Гораздо лучше было бы.
- Забудь это всё как страшный сон. - Павел гладил её по щекам, вытирая слёзы. Ты отказала, и получилось так, как получилось, но если бы ты тогда согласилась, результат в отношении меня был бы точно такой же. И как бы ты потом с этим жила?
- Я даже не знаю… Наверно, не простила бы себе. И ты, наверно, не простил бы.
- Всё, пошёл он! Не хочу больше ничего знать! - Павел взял её за руку.
То, что было дальше, мы описывать читателю в подробностях не будем. Скажем только, что все соседи искренне радовались за Полину, которая много лет не знала, вдовой ли себя считать или просто женой врага народа. Стоны из их комнаты раздавались почти всю ночь, отчего та соседка, что тоже ждала мужа из лагеря, безудержно рыдала.
Уже под утро, когда сил не оставалось у обоих, Павел достал папиросу, закурил и стал расспрашивать жену обо всём, что она не успела рассказать. Не могли они никак наговориться, любое слово было любо, любая подробность, ведь эту часть своей жизни они прожили порознь, а на самом деле - вместе.
Самой большой наградой Павлу за все испытания, которые выпали на его долю, была встреча с любимой женщиной. Он много раз думал на нарах о том, в чём смысл его существования. Выжить? Не опуститься? И это тоже, но только ради того, чтобы вернуться. Ночь арестанта коротка, и эти часы Павел проводил наедине со своими воспоминаниями. Он в подробностях помнил все их свидания в конфетно-букетный период, бурные ночи новобрачных, Полины слёзы при расставаниях и её искреннюю радость при встречах. Надежда на то, что всё это может повториться, придавала сил и добавляла жажды жизни. Той жажды, без которой даже внешне крепкие люди сдавались и гибли в лагерях.
Прав был отец Евгений - любовь спасёт человечество, и Павел смело мог считать себя спасённым. Его любовь помогла выбраться из лагерного ада целым и невредимым. И его женщина, его любовь, которая большую часть их жизни была с ним только в мыслях, - вот она, рядом. Теперь беречь её, любить так, как мечтал все эти годы, беречь и жить ради неё.
- Как там семья Фёдора Андреича? - спросил Павел.
- Да как… Томик взрослый стал, артшколу заканчивает вместе с Васькой Сталиным. Иосиф Виссарионович его же к себе забрал. Лиза то болела, то работала, а Томик на воспитании у Сталина остался.
- Томик - это Артём?
- Ну да, товарищ Сергеев, помнишь, имел партийный псевдоним - Том. Артёмка Томиком стал, долго не думали. Он и похож на него. Просто вылитый. Живут сейчас в Доме на набережной. Васька - тот в лётчики собрался. Небом бредит. Всё говорил - я буду как Чкалов. Я раньше, чем он, стану Героем.
- Да… а я Артёмку только новорождённым видел. Сейчас, наверно, и не узнаю…
- Если бы увидел, то не ошибся бы никогда. Невысокий тоже, крупная кость, как у отца, лицо его. А как рассмеётся - нет сомнений, чей это сын. Лиза даже обижалась иногда, говорила: ну неужели ничего от меня нет? Сын же на маму должен быть похож.
- Я бы хотел, конечно, увидеть, но что я ему скажу? Для его военной карьеры вредно со мной контакты иметь. Хоть и искупил, а всё же - враг.
- Ладно тебе, враг! Ты своё действительно искупил. Смотри, что я сохранила! - Полина подбежала к буфету и достала оттуда Пашкины тетради. - Читала часто, сопли пускала…
- Вот это да! Дневник мой!
Павел перелистал его страницы и пообещал:
- Требует продолжения. Есть что написать, бумага всё стерпит. Пообещай, что сохранишь его.
- Я? Да нет уж, сам теперь его храни! Пиши, береги, детям передашь!
Павел обнял её и опять завалил в кровать:
- Детям, говоришь?
Утро для них настало после обеда. Не было ни сил, ни желания вставать и разлучаться, пусть даже на несколько минут, и Павлу пришлось сделать некоторое усилие над собой, чтобы сказать жене о своих планах:
- Поля, тут такое дело…
Она налила чай и поставила на стол сахарницу:
- Какое, любимый?
- Мне нужно в Ростов съездить. Срочно нужно.
Полина молчала, только вопросительно на него посмотрела.
- Понимаешь, там ответ на главный для меня вопрос: что тогда, в двадцать первом, произошло.
Полина села на стул, понимая, что решение принято, и она на него никак не повлияет:
- Можно, я с тобой?
- Да незачем, Поля, я быстро - туда и обратно.
- Вот уж не думала, что так быстро расстанемся.
- Это не разлука. Это нужно сделать, и больше я никогда никуда от тебя ни на шаг - хорошо?
- Ну, тогда хоть приодеть тебя нужно. Тулуп этот сжечь. Сапоги выбросить. Шапку туда же…
Через два дня на Ростовском вокзале из вагона поезда Москва - Ростов вышел коротко стриженый человек в сером костюме и фетровой шляпе, надвинутой на брови, в руках которого был коричневый кожаный портфель. Можно было подумать, что это приехал в командировку сотрудник каких-нибудь органов, но он был уж очень худощав и имел грубые, крупные руки. Такими руками ни перо, ни револьвер не держат. Хотя такие точные наблюдения не были уделом патрульных, но если бы они захотели проверить документы ростовского гостя, то увидели бы справку об освобождении на имя Черепанова Павла Трофимовича.
Человек в сером костюме после коротких консультаций с местными сел на нужный трамвай и потом вышел по искомому адресу. Радиально изогнутая улица имела право называться кольцевой. Дома все были одинаковые, из красного кирпича, с зелёными крышами, отличались только воротами и различными изысками на окладах и ставнях. В зависимости от благосостояния и вкуса хозяев они были или просто окрашены масляной краской, или украшены разными петухами и цветочками.
"Да, сиделец в таком доме с петушками не стал бы жить…" - подумал человек в костюме, когда прошёл мимо дома № 71. Следующим был нужный адрес - одноэтажное строение с тремя окнами, что выходили на трамвайную линию. Покосившиеся ворота говорили о том, что их уже несколько лет не открывали, а перед калиткой красовался старый абрикос. С чердака раздавался стук молотков и звук падающего строительного мусора.
- Эй, там, наверху! - Павел не раздумывая кинулся в бой, потому что то, что он увидел, не оставляло времени на раздумья. Что он будет делать дальше, он ещё не знал, но в соответствии с лагерными привычками отреагировал моментально - сначала нужно ошарашить врага, а потом будем разбираться. Врагами в данном случае были трое шабашников, которые повисли на стропилах крыши дома № 69. Они разобрали почти половину, круша старую, местами покрывшуюся мхом черепицу.
- Чё хотел, страдалец? - Один из работяг и не думал останавливаться, сбросив с грохотом во двор стопку старой черепицы.
- Хозяева дома? - Павел уже подошёл к калитке, и она была закрыта.
- Нету хозяев! И пущать никого не велели! - раздалось с крыши.
- А мне разрешение не требуется! Открывай, жилкомхоз!
- Ух ты, грозный какой! А по сусалам? - ответил голос сверху.
Павел, недолго думая, перемахнул через дряхлый забор, засунув портфель под мышку, и взобрался на крышу по приставной лестнице.
- Кто тут умничает? Чифира давно не хлебал? - Павел сразу определил самого борзого, из бывших арестантов - это читалось по наколкам на худощавом теле.
- А ты заваришь? - сбавил обороты нахальный шабашник.
- Кум заварит. А потом ещё и прикурить даст! Разрешение есть?
Шабашники переглянулись, и главный осторожно спросил:
- Какое ещё разрешение? У нас хозяева есть. Вот дом купили, решили обновить. Они тут распоряжаются, у них и спрашивай.
- Вот из-за такого самоуправства потом и дохнут в угаре, - ответил Черепанов. - Разрешение на перестройку дымохода.
- А-а-а-а. Так мы дымоход не собирались крушить. Перекроем по-новой, и отвалим!
- Сиди, я разберусь! - Павел принялся осматривать полуразобранный чердак с видом знающего человека. Ощупал стропила, как будто проверяя их на прочность, пошатал трубу, которая оказалась довольно прочной.
- Самоуправство! Кругом одно самоуправство! А ну-ка, сгоняй за молотком, трубу простучу, - скомандовал Павел бригадиру. Остальные двое уже и так спустились от греха подальше на перекур.
- Нашёл шныря, - нехотя пробурчал тот, спускаясь по лестнице.
За это время Черепанов быстро проследовал в левый дальний угол и принялся прощупывать пространство под крышей. Вот он! Вот он, свёрток размером с папку, перевязанный крест-накрест бечёвкой. "Инспектор жилкомхоза" рывком вытащил его из-под деревянных перекрытий и сразу засунул в портфель.
- На, лови! - В его сторону полетел молоток, но благодаря природной реакции Павел его поймал на лету.
- Следующий раз будь аккуратней, в обраточку прилетит - и вякнуть не успеешь!
- Слышь, браток! - обратился к Павлу шабашник. - А как же тебя на службу приняли? Мотал же, я вижу!
Павел для вида простучал кладку трубы, струсил пыль с рук и отдал молоток:
- Как? Да быстро и без вопросов. Уметь надо.
Цель была достигнута, и дальнейшие препирания с бывшими коллегами были не в тему. Павел одобрил дальнейшие работы при условии, что труба останется в таком же виде, как сейчас.
- Ну, бывай, начальник! - попрощался бригадир шабашников, пожимая ему руку.
- И вам не хворать!
По пути в Москву единственное, что Павел сделал, - это взглянул на титульные листы папок. Да. Одна из них была озаглавлена: "Уголовное дело № 16/2537". И красным карандашом в углу было написано: "О крушении аэровагона".
Дневник. Последняя запись
Уже неделю Черепанов не выходил из комнаты. Он внимательно перечитывал листки допросов, заключения экспертиз и показания свидетелей. Полина не вмешивалась, а Павел ничего не говорил. На единственный вопрос: "Что там интересного, что ты уже десятый раз перечитываешь?" Павел в ответ спросил у неё:
- А этот Енукидзе, он кто вообще такой был? Кто над ним главный?
- Мы же договаривались, что забыли, Паш!
- Забыли ту историю, а мне сейчас понять многое нужно.
- Ну как кто? Он был большим человеком. Секретарь ЦИК СССР. Главнее его, может, только Сталин…
- И что, он только ему подчинялся? - спросил Павел, перекладывая бумаги.
- Ну, скорее всего, да. Вообще-то орган коллегиальный и исполнительный, но ты же понимаешь, если был на этой должности столько лет, то пользовался безусловным доверием товарища Сталина. Ну, как оказалось, до поры до времени, но тогда - да.
- И никто, кроме Сталина, был ему не указ?
- Конечно. На этом, говорят, и погорел. Очень наглый тип, везде его именем прикрывался.
- А-а-а… Ну ладно, ты спи, родная, я тут ещё почитаю…
Раздался один звонок, бурчащий сосед пошёл открывать:
- Кого ещё принесла нелёгкая!
Дверь комнаты открылась без стука, и на пороге показался участковый.
- Гражданин Черепанов?
Лёгкий холодок пробежал по его спине. Опять эта форма, этот тон превосходства…
- Так точно. Я, - спокойно ответил Павел.
- Что же вы, гражданин Черепанов, такой безответственный, заставляете органы за вами бегать. Вы когда должны были прибыть в отдел отметиться?
Павел ничего не ответил.
- Вы должны были в день прибытия отметиться. Меня вот из-за вас на ночь глядя отправили проверять… - Участковый достал какой-то бланк, заполнил его и дал Павлу расписаться. - Завтра не побрезгуйте прибыть лично. Показаться, так сказать.
- Непременно, - ответил Павел.
Участковый встал и, глядя на стол, спросил:
- А что это у вас?
- Да так, историей заинтересовался. Решил углубить понимание истории. - Павел прикрыл верх папки с надписью "Уголовное дело".
- Ну-ну… Решили завязать, наукой занимаетесь? Редкий случай, это похвально. Это хорошо. Вот завтра о своих планах на жизнь подробно и доложите. Тунеядцев в нашей стране не терпят.
- Это точно. Прибуду. Простите, что доставил неудобство.
Участковый ушёл, и Павел смог перевести дух.
- Поля, где, ты говоришь, Сергеевы живут? В Доме на набережной?
- Ну что ты задумал опять? - Полина была встревожена и этим визитом, и его новыми планами.
- Я должен Артёму рассказать правду. Я должен рассказать, как я её понимаю. Времени совершенно на это нет. Уйду рано, тебя попрошу - дневник спрячь.
Всю ночь Павел писал, прилёг на пару часов с рассветом, а в шесть уже поднялся и отправился в путь.
Утренняя Москва была прекрасна. С востока, с той стороны, где был Сталинский район, поднималось солнце, и воробьи приветствовали это ежедневное событие радостным треском своих шумных стай, радовались так, будто по его приказу оно светит каждый день. По Москва-реке шла баржа, потрёпанный вид которой никак не совпадал с торжественностью стен Кремля. На строительстве Большого Каменного моста, который был уже почти закончен, собирались рабочие и начали шевелиться стрелы подъёмных механизмов. Голосистые прорабы орали "Майна, вира!", закидывая пачки с камнем наверх.
Черепанов давно приметил двух пролетарского вида молодых людей, которые шли за ним на расстоянии, громко болтая об особенностях характера какой-то Тоньки. Когда Павел увидел строительство моста, он подумал, что рабочие пойдут туда, но как только он перешёл на другую сторону улицы и свернул к Дому на набережной, парни ускорили шаг и догнали его:
- Гражданин Черепанов, куда путь держите?
- А что в портфельчике? - взял его за запястье тот, что был покрупнее.
Павел рванул руку и нанёс одному из преследователей удар в лицо. Тот упал, а Черепанов в этот момент побежал в направлении дома. Теперь не было ни времени, ни смысла искать квартиру Сергеевых, но другого пути к отступлению не было. Только вперёд.
- Держи его! - заорал лежащий на тротуаре сотрудник, и второй бросился вслед Павлу.
Черепанов бежал настолько быстро, насколько позволяла его не самая лучшая физическая форма, да и портфель, который он прижал к себе, очень мешал - его стали нагонять.
- Стой! Стой, стрелять буду!
Однажды Черепанов уже слышал эти слова, но в этот раз сдаваться не собирался, а ускорился изо всех сил, но как он, хромой на правую ногу, мог состязаться в беге с молодым оперативником?
Люди, спешившие на работу, расступались перед ним, и у Черепанова возникла шальная мысль: а вдруг он сейчас встретит Томика? А вдруг успеет ему всунуть в руки портфель? В арке показались молодые люди в курсантской форме и Павлу почудились знакомыми черты лица одного из них, как у отца.
- Томик! Томи-и-ик! - Черепанов изо всех сил бежал вперёд, к цели.
Навстречу, вдоль бордюра, мощной струёй поливая дорогу, медленно шла моечная машина. Откуда-то из арки появился дворник, который быстрым шагом пошёл наперерез Черепанову. Павел его не воспринял как опасность, надеясь скрыться в облаке водяной пыли, чтобы нырнуть во двор, но дворник, не говоря ни слова, толкнул его всем своим весом в сторону дороги. Портфель выпал из рук Павла, а сам он, пытаясь сохранить равновесие, всё же подвернул больную ногу и ударился о влажный бок цистерны с водой и потом навзничь, затылком - об асфальт.
- Батя, молодец! - Запыхавшийся сотрудник похлопал дворника по плечу.
- Та вижу ж, сдулся, ты, соколик, а если стрелять собрался, так из милиции небось?
- Из милиции, из милиции…
Подбежал второй, которого Павел сбил с ног, и сразу же поднял и открыл портфель:
- Ага… есть.
- А беглец-то ваш откинулся, похоже! - Дед метлой показал на тело, лежавшее под колесами в луже воды и крови.
Юный курсант Артём Сергеев прошёл мимо, глядя на произошедший несчастный случай с некоторым ужасом на лице. До этого ему приходилось видеть чужую кровь только однажды, когда они с Васькой Сталиным на даче случайно подстрелили ворону. А своего имени Томик не услышал из-за шума поливочной машины.
- Проходим, товарищи, проходим, не толпимся. - Милиционеры старались как можно быстрее убрать зевак с места событий. Это был не тот случай, когда требовались свидетели для протокола.
Через тридцать минут оперативные сотрудники нагрянули на домашний адрес Полины.
- У нас к вам два вопроса. Первый - вот постановление об обыске. Приступайте! - Главный пальцем указал на комод, письменный стол и шкаф.
- Да погодите вы! Что ищете-то? - Полина уже не особо удивилась происходящему.
- Что надо, то и ищем! Папки в количестве двух штук! Муженёк ваш принёс.
- Да вот они, пожалуйста, - Полина показала на папки, которые лежали на письменном столе. "А почему они про третью не спрашивают, которую Паша с собой забрал?" - тревожно мелькнуло у неё в голове. И тут же она получила ответ на свой вопрос.
- Мы всё же продолжим, возможно, ваш зек ещё что-нибудь притащил с собой. А потом проедете с нами на опознание, - абсолютно обыденным тоном сказал опер, даже не глядя в её сторону.
- Семёнов! Найди понятых, буди, кто там из соседей ещё не проснулся!
- Какое опознание? - присела на угол кровати Полина.
- Опознание тела неизвестного, при котором обнаружена справка об освобождении на имя Черепанова Павла Трофимовича, вашего супруга.
Всё остальное происходило как в тумане, за пеленой слёз. Они её о чём-то спрашивали, она что-то отвечала, понятые кивали, когда им показывали папки, изъятые при обыске, потом её повезли в морг, где она увидела тело, накрытое простынёй. Доктор подвёл её к изголовью, поднял край грязной простыни, и она увидела его. "Всё. Жизнь закончилась", - успела подумать Полина и рухнула на пол.
После допроса она брела домой пешком, низко опустив голову, еле сдерживая дрожь в руках. "Столько лет ожидания - и одна ночь для счастья…"
Поднялась на второй этаж, сняла обувь и вспомнила, что утром, когда Павел ушёл, она его в двери поцеловала, а потом засунула дневник за полку для обуви в общем коридоре.
"Всё, что осталось, - одна тетрадка…" Полина гладила толстую тетрадь его дневника и потом открыла, чтобы увидеть родной почерк, которым семнадцать лет не было ей ничего написано.
"Отвык держать перо. В лагере были только химические карандаши. Перо умное и интеллигентное, оно пишет стихи, романы, но никак не ведёт учёт выработки. Пишу с удовольствием. Отвык.