Правила боя - Борис Седов


По всему миру прокатывается волна жестких и кровавых террористических актов, но на этот раз их целью становятся Аль Каида, итальянская мафия, японская якудза, колумбийский наркокартель… Спецслужбы вынуждают Кастета взять ответственность за эти акции на себя. Но беда не приходит одна. Любимая женщина Кастета оказывается заложницей у маньяка…

Содержание:

  • Пролог 1

  • Часть первая - Торт из динамита 3

  • Часть вторая - Бац, бац, и в дамки! 27

  • Эпилог 55

  • Примечания 56

Борис Седов
Правила боя

Пролог

Муфтий Хаким аль-Басри, имам Большой Соборной мечети Берлина, разбирал накопившуюся за неделю почту. Рядом, отвлекая взор и мысли, стоял послушник Фадлуллах, исполнявший ту часть секретарских обязанностей, что была связана с перепиской.

Прежний имам, Зейд аль-Модар, был излишне привязан к этому курдскому отроку, чем вызывал недовольство старейшин, но они терпеливо сносили увлечение имама мусульманскими юношами, считаясь с его преклонными летами и древностью рода. Однако, когда Зейд аль-Модар зачастил к воротам американского посольства и визиты его совпадали с дежурством некоего морского пехотинца по имени Пол Вашингтон, который был к тому же афроамериканцем, терпению старейшин пришел конец.

Обращаясь с просьбой прислать им нового имама, старейшины ставили только два условия – чтобы тот был сведущ в богословии и женолюбив.

Муфтий Хаким отвечал этим условиям с лихвой – окончил каирский университет "Аль-Азхар", получил степень доктора богословия с правом вынесения решения – фетвы. Был молод и, как правоверный мусульманин, женат, причем вторую жену, четырнадцатилетнюю Фатиму, взял перед самым отъездом в Берлин и потому чаще думал о ней, нежели о насущных делах своей разноплеменной паствы. Но старейшин общины это устраивало больше, чем страсть прежнего имама к двухметровому негру.

Муфтий Хаким только что вернулся из недельной поездки по Восточным землям – территории бывшей ГДР, куда после разрушения Берлинской стены устремились тысячи предприимчивых турок, которых ожидало глубокое разочарование. Работы в Восточных землях не было, тысячи немцев жили на пособие и никто не горел желанием приютить гортанных смуглолицых переселенцев, обремененных женами, детьми и демонстрировавших полнейшее незнание немецкого языка.

Поездка выдалась неудачной.

Турки, которых аль-Басри в глубине души считал не вполне мусульманами, или, в лучшем случае, мусульманами второго сорта, совсем не интересовались Аллахом, им даже не нужна была работа, они просили только денег. А денег у муфтия не было…

Хуже всего было то, что прежний имам подобные проблемы решал с легкостью. За долгие годы, проведенные в Германии, он перезнакомился с бургомистрами крупнейших городов, несколько раз выступал в бундестаге и, говорят, был на дружеской ноге с канцлером Колем.

Мусульмане Германии становились реальной политической силой, с которой нельзя было не считаться, а во главе этой силы стоял старый педераст Зейд аль-Модар. Но теперь, слава Аллаху, аль-Модара не стало, пришел новый, молодой, неопытный имам, и с ним еще предстояло найти общий язык.

К вечеру второго дня муфтий уже устал от говорливых турок, настойчиво совавших ему в лицо пухлых слюнявых младенцев с хитрыми глазами, достойных сниматься в любой рекламе детского питания. Однако младенцы должны были свидетельствовать о голоде, который поразил детей и их увешанных золотом матерей и отцов, чьи носы иногда терялись в обилии щек.

"Хлеба!" – многоголосо вопили папаши-турки, потрясая упитанными чадами, подразумевая под хлебом, видимо, говяжью вырезку и мясо белорыбицы, и в глазах их читалось отчаянное желание праздности и изобилия.

Иншаллах! – неоднократно вздыхал в течение дня муфтий Хаким, а, вернувшись в гостиницу, усердно молился, ловя себя на том, что все чаще обращается мыслью не к Великому и Всемогущему, а к юной Фатиме, ждущей его в купленном на общинные деньги особняке на окраине Берлина.

И вот теперь, вместо того, чтобы удалиться в женскую часть квартиры, привычно именуемую гаремом, имам читал обстоятельные служебные записки, присланные городскими службами. Были среди них и просьбы о помощи от вдов, сирот и многодетных матерей, иногда даже иудейского вероисповедания, а также масса других, совсем ему не интересных бумаг, чтение которых было одной из обременительных обязанностей имама Большой Соборной мечети.

Груда конвертов на большом серебряном подносе в руках Фадлуллаха не уменьшалась…

– Что ты сказал, Фадлуллах? – спросил муфтий.

– Ничего, господин, – раболепно склонился послушник, – я только хотел узнать, будет ли господин читать завтра проповедь или доверит это одному из своих недостойных слуг?

– Конечно, я сам прочитаю проповедь, завтра великий день – годовщина открытия мечети и ровно месяц, как я стал ее имамом.

Муфтий Хаким поднялся со своего места, незаметно потянулся, разминая затекшие от долгого сидения мышцы, и подошел к окну.

Отсюда, из окна кабинета, был виден солидный, послевоенной постройки дом, где снимали квартиры только достойные уважения бюргеры – адвокаты, зубные врачи и банковские служащие. Окна в доме были темны, лишь в одной квартире третьего этажа, той, чьи окна смотрели на мечеть, горел неяркий свет.

К сожалению, из кабинета муфтия был виден только угол мечети с дверью служебного входа, используемого для разного рода технических надобностей. Отчего-то в представлении правоверных служение Аллаху не предполагало собственными силами содержать Его Дом в надлежащем состоянии, и потому сантехниками, водопроводчиками и слесарями в мечети работали немцы.

Вид мечети всегда радовал Хасана, а из окон женской половины она была видна вся – и украшенный голубыми изразцами вход, где арабской вязью запечатлены бессмертные слова Великого и Всемогущего, и кованая решетка – дар шейхов Омана берлинской общине, и даже стоящий чуть поодаль минарет, откуда муэдзины сзывали верующих к молитве.

Муфтий совсем уже собрался перейти на женскую половину, чтобы в полной мере насладиться лицезрением Дома Всевышнего и обнять, наконец, Фатиму, которую, вернувшись из поездки, видел лишь однажды, но вдруг заметил три грузовика, остановившиеся у технического входа.

– Что это за машины, Фадлуллах?

Послушник подошел, прижался к его спине горячим телом, даже, вроде бы, обнял за талию, но тотчас отдернул руку, заглянул через плечо.

– Фирма нашла какие-то неполадки в подвале, обещали к утру исправить.

– Какая фирма?

– Ой, господин, эти немецкие названия так трудно запомнить, – жеманно сказал послушник, – можно посмотреть в бумагах, там написано.

– Ладно, потом. Но утром обязательно нужно посмотреть, что они сделали, и все ли достойного качества.

– Вы хотите, чтобы я спустился в подвал, и все проверил? – изумился Фадлуллах и даже отступил немного от муфтия.

– Ну, зачем ты? Другой кто-нибудь, – успокоил его Хаким и ободряюще потрепал по покрытой нежным пушком щеке.

Интересно, подумал муфтий, скучает ли он по старому имаму…

И они, прижавшись друг к другу, повернулись к окну.

Крепкие мужчины в спецовках с неразличимым названием строительной фирмы молча таскали в подвал мечети тяжелые джутовые мешки, ящики и картонные коробки. Судя по количеству материалов и инструмента, ремонт в подвале предстоял нешуточный.

Нужно бы послать кого-нибудь посмотреть, что они собираются делать, лениво подумал муфтий.

– Как сильны эти неверные! – вздохнул за его спиной Фадлуллах.

В это время раздался призывный клич муэдзина, и они, дружно обратившись в сторону Мекки, опустились на колени.

Со своей первой женой, девятнадцатилетней Зейнаб, муфтий Хаким познакомился в университете Аль-Азхар, где преподавал тогда общее мусульманское право.

Зейнаб была раскованной египтянкой, пила крепкие коктейли, курила дорогие сигареты, была необыкновенно красива и, судя по всему, еще в младенчестве лишилась девственности.

Она легко согласилась стать женой молодого перспективного богослова, он охотно взял ее в жены, понимая, что именно такой и должна быть старшая супруга человека, которому предстоит помимо занятий богословием и молитв, вести и неизбежную светскую жизнь среди неверных.

Вторую жену, Фатиму, он взял в благословенном племени курейшитов, девушка была не испорчена образованием и умом и, похоже, искренне любила его.

Войдя в пахнущую благовониями спальню, Хаким произнес привычную фразу:

– Ты, подобная белой верблюдице Пророка!

Фатима, заливаясь смехом и слезами, обвила его шею руками и повалила на широкое ложе из ливанского кедра. Спать в эту ночь муфтию не довелось… Зейнаб сидела на подоконнике в своей комнате рядом со спальной, курила легкую сигаретку с марихуаной, которыми угостил ее на последнем приеме в американском посольстве атташе по вопросам культуры. Она думала о том, идти ли ей в мечеть на завтрашнюю проповедь мужа или встретиться со вторым советником представительства Италии. Милая болтовня сеньора Ломбарди была намного интереснее нудных речей богослова, к тому же муж сейчас увлечен этой дурочкой Фатимой и даже не заметит ее отсутствия.

Она посмотрела на улицу – в освещенном окне третьего этажа был виден мужской силуэт, да пятеро рабочих в спецовках мутного в лунных лучах цвета курили у входа в мечеть.

Грузовики отъехали, вместо них стоял микроавтобус с потушенными фарами. Мужчины докурили, один из них аккуратно собрал окурки, завернул их в бумажку и положил в карман, и рабочие опять спустились в подвал.

Трудоголики! – с презрением подумала Зейнаб, выкинула сигарету в приоткрытое окно и легла спать. Ночью ей снился послушник Фадлуллах, ласкающий пушистыми ресницами ее живот и бедра…

Первые лучи солнца не успели отразиться в зеленых изразцах на куполе Большой Соборной мечети, слепой Малик еще не поднимался на вершину минарета, чтобы призвать правоверных к утренней молитве – аль-фаджр, даже асфальт не успел просохнуть после ночной уборки города, а пятерка одетых в спецовки мужчин по одному вышли из двери, ведущей в подвал мечети.

Шедший последним тщательно закрыл дверь, зачем-то протер платком дверную ручку и замочную скважину, потом перекрестился по-православному и сел в микроавтобус, который сразу тронулся с места и свернул в первый же переулок. Мужской силуэт в квартире третьего этажа тоже исчез.

Как раз в это время муфтий Хаким забылся недолгим сном, а послушник Фадлуллах осторожно приотворил дверь комнаты Зейнаб.

Что может быть важнее для правоверного мусульманина, чем салят аль-джума – пятничная полуденная молитва в мечети. Разве что хаддж – паломничество в Мекку, который совершают достойнейшие, а молитва в мечети доступна всем, поэтому, совершив утренний намаз, правоверные начали стекаться на окраину Берлина к новой, открытой год назад, Большой Соборной мечети.

В ограде уже сидели нищие, ради праздника надевшие самые живописные лохмотья. Они располагались вдоль стены строго по принятому в их клане ранжиру, и несколько мест еще пустовало – их владельцы переодевались в припаркованных неподалеку автомашинах.

В стороне стояли старейшины берлинской общины – немолодые солидные мужчины в дорогих европейских костюмах и, если бы не украшающая голову каждого из них чалма, можно было подумать, что готовится съезд мафиозных группировок Восточной Германии.

Впрочем, это было недалеко от истины – один из них, турок, владел крупной строительной фирмой, отмывавшей "плохие" деньги, стекавшиеся в столицу со всей Германии. Другой, араб-саудит, представлял банковские дома Арабских Эмиратов, хранящие эти деньги. Третий – соблюдал порядок в употреблении берлинцами живого женского тела, поступившего по бартеру из России, Украины и других стран бывшего Союза в обмен на турецкие куртки, футболки и джинсы. Такими словами как Молдова, Беларусь или, сохрани Аллах, Эстония, турок свою голову не утруждал.

Был и еще один, о деятельности которого знали только старейшины и полиция, в его обязанности входила связь со скинхедами, рокерами и им подобными группировками, периодически устраивающими погромы в кварталах гастарбайтеров.

Слава Аллаху, времена, когда подобные акции совершались стихийно, давно миновали. Теперь это были не внезапные вспышки насилия, направленные против иностранных рабочих, а тщательно продуманные и согласованные акции устрашения непослушных переселенцев, не желающих платить дань, которая гарантировала бы их жизнь, здоровье и работу на территории Германии.

Пятничная молитва была удобным способом встретиться и обсудить насущные проблемы не только мусульманской общины, но и Большого Берлина. В свете грядущих выборов в бундестаг вопрос о поддержке одной из партий и связанный с этим финансовый поток требовали незамедлительного направления в нужное русло.

Шейх клана берлинских нищих стоял вместе с ними, неотличимый от прочих солидных предпринимателей, как не отличались машины попрошаек от машин старейшин. Но при всей своей схожести с другими старейшинами Нищий Гасан все-таки отличался от остальных – он был суше, подвижнее, живее прочих, и, вроде бы, более нетерпелив. Постоянно поглядывая на часы, он неустанно перебирал жемчужные четки привычными к карточной колоде пальцами.

– Ты куда-то торопишься, Гасан? – спросил один из старейшин. – Час молитвы еще не наступил.

– Воин освобождается от молитвы и поста, – ответил Гасан, снова взглянув на часы, – муфтий запаздывает и я, боюсь, не услышу сегодня его проповедь.

– Но мы еще не решили вопрос с выборами!

– Выборы через месяц, а сегодняшний день уже наступил, – улыбнулся шейх нищих. – Если будет на то воля Аллаха, встретимся завтра и поговорим о выборах. Если, конечно, завтрашнее солнце заглянет в наши окна!

Он кивнул старейшинам и подошел к седобородому старику, сидевшему у самого входа в мечеть. Старец проворно вскочил и склонился перед Гасаном, шейх прошептал ему на ухо несколько слов, показал на часы и сразу же направился к машине, а старик принялся обходить нищих, тоже что-то шепча им на ухо и тыкая пальцем в часы.

Среди старейшин мусульманской общины Берлина были люди богаче Нищего Гасана, были старше его годами, были даже хитрее, но никто лучше шейха нищих не знал, что происходит в Берлине, к чему следует стремиться, а чего опасаться…

Муфтий Хаким аль-Басри проснулся от полуденного призыва к молитве. С трудом разлепив тяжелые веки, он, сквозь сонную дымку, увидел стоящего у постели Фадлуллаха.

– Господин очень устал вчера, – тягуче, как суру Корана, пропел послушник и протянул ему влажное полотенце. – Ночь, отданная молитве, стоит тысячи дней поста!

Муфтий вскочил, обтер лицо и грудь полотенцем, кинул его послушнику.

– Полдень! – в ужасе прошептал муфтий.

– Пусть господин не беспокоится, я передал вашу просьбу наибу Джафару – он сейчас читает заготовленный вами текст.

– Иншаллах! – прошептал муфтий уже спокойнее. – Я успел вчера отдать распоряжения?

– Конечно, господин не забывает ничего! – и Фадлуллах склонился перед своим милостивым властелином.

Едва закрылась дверь за последней из вошедших в мечеть женщин, старик, сидевший у самого входа, поднялся и, повернувшись к нищим, кивнул. Те дружно поднялись, сложили коврики, высыпали подаяние из мисок и, собрав свой нехитрый скарб, направились к выходу.

Старик уходил последним. Он оглядел опустевший двор, подобрал обертку от жевательной резинки, кинул ее в стоящую неподалеку урну, и, затворяя кованую калитку, в последний раз посмотрел на мечеть, которую сам по привычке называл "масджид" – место поклонения.

Построенная год назад мечеть была красива.

Справедливости ради надо отметить, что строившие ее турецкие жулики явно пожалели цемента, некоторые плитки-изразцы отвалились…

Но все равно она была хороша, особенно в этот полуденный час, когда солнце, отражаясь как в чешуе огромной рыбы, сверкало множеством маленьких звезд в зеленых изразцах купола и золотом полумесяце, словно парящем над Домом Аллаха и, может быть, если будет на то Его Воля, над всем Берлином.

Старик еще раз вздохнул и пошел к стоящему в стороне "мерседесу"; шофера он, по случаю пятницы, отпустил, придется самому садиться за руль…

Из солидного бюргерского дома с престижными дорогими квартирами, предназначенными для очень обеспеченных людей, вышел мужчина, одетый именно так, как и должен быть одет человек, живущий в подобном доме. Костюм, рубашка, галстук, ботинки – все нашептывало стороннему наблюдателю о богатстве их обладателя – по-настоящему дорогие вещи о своей цене не кричат…

Мужчина дождался когда "мерседес" седобородого старика свернет за угол, после чего подошел к входу в мечеть и заглянул в приоткрытую дверь – как и следовало ожидать, пятничная молитва собрала много верующих. Правда, за мимбаром, кафедрой проповедника, стоял не муфтий, а один из его заместителей, но, может быть, это было и к лучшему. Мужчина закрыл дверь и, выйдя за калитку, оглянулся, окидывая здание мечети, при этом на губах его появилась еле заметная усмешка. Он перешел дорогу, остановился у входа в особняк муфтия и постучал в дверь старинным бронзовым молотком. Молодой безбородый послушник с большими, по-девичьи нежными глазами с интересом смотрел на незнакомого европейца.

– Я бы хотел передать письмо господину муфтию, – сказал по-английски мужчина.

Послушник молча кивнул, взял конверт и снова с интересом взглянул на мужчину. Тот почему-то смутился, сказал по-немецки – до свидания! – и пошел в сторону паркинга. Фадлуллах проводил его взглядом, тщательно, стараясь не помять, ощупал конверт и ушел в глубь особняка – господину муфтию сейчас не до почты.

Фархад, помощник имама Большой Соборной мечети, был профессиональным проповедником – хатибом, поэтому он отложил текст, написанный ажурной вязью Фадлуллаха, достал из кармана два мятых листка с тезисами проповеди, которую он читал пять лет назад перед верующими Дюссельдорфа, быстро пробежал глазами текст, вздохнул и посмотрел на часы.

Правоверные останутся недовольны, но сегодняшняя служба будет короткой – через сорок минут у него встреча в Тиргартене – прибыла очередная партия афганского героина, который нужно срочно развезти по точкам. Он быстро прошел к кафедре, обратился лицом в сторону Мекки, воздел руки и поставленным голосом затянул:

– Ля илях илля ллах! – Нет Бога, кроме Аллаха!

Встроенный в кафедру микрофон отреагировал на эту фразу и послал короткий импульс на смонтированную в подвале аппаратуру, на лицевой панели вспыхнуло несколько лампочек и загорелись зеленые цифры табло, начиная обратный отсчет времени – 10:00, 9:59, 9:58, 9:57… …мужчина, сидевший в припаркованной напротив мечети машине, вынул из уха крошечный наушник и посмотрел на часы – он тоже услышал славящую Аллаха фразу и улыбнулся. … – любовь столь же угодна Богу, как молитва, – прошептал муфтий Хаким и положил руку на жаркий живот Фатимы. …послушник Фадлуллах осторожно вскрыл письмо, принесенное иноверцем, и развернул вложенный в конверт листок. Несколько фраз, написанных по-английски, повергли его в шок.

Дальше