Рана была серьезной: пуля пробила мякоть и застряла глубоко внутри. Степаненко потерял много крови и чувствовал большую слабость. Кружилась голова. Припоминая случившееся на даче Богомолова, Степаненко приходил к однозначному выводу, что омоновцев интересовал не Богомолов, а именно он. Они даже оцепили дачу, и уйти ему удалось лишь случайно. И все же он ушел. Его настоящую фамилию пока никто не знал. Милиционеры, задержавшие его на рынке, в спешке даже не спросили, как его звать. Сделав этот вывод, Степаненко почувствовал: ему стало легко.
Ночь тянулась бесконечно долго. Спертый воздух, невозможность вытянуть ноги, чтобы не побеспокоить других…
Темные стекла узенького окошечка под самым потолком уже начали бледнеть, когда Степаненко, совершенно измученный, впал в короткий сон…
Утром началась проверка. С шумом, грохотом работники ИВС ввалились в камеру, ударами сапог и руганью поднимали людей, строили в коридоре. Потом вызывали по списку и по одному выпускали во внутренний двор. Вскоре в камере остались лишь азербайджанцы, которых привезли вчера вечером. Среди них был и Степаненко.
На азербайджанцев составили список, стали вызывать по очереди. Некоторые из азербайджанцев возвращались, растерянные, злые, некоторых отпускали.
Степаненко уселся на длинную, вмонтированную в цементный пол скамейку, и в ожидании своей очереди стал слушать оживленный разговор сокамерников. Из отдельных слов, произнесенных по-русски, понял, что торговцев фруктов в основном брали за то, что те не имели лицензии на право торговли или накладных на товар. От каждого из них требовался откуп. Был ли это на самом деле административный штраф за нарушение правил торговли, или завуалированная взятка, Степаненко не знал.
Вскоре торгашей перебрали всех. В камеру вошел здоровенный старшина-детина со списком, оглядел задержанных.
Из русских, кроме Степаненко, было только двое задержанных в пьяном виде хулиганов. Взгляд старшины остановился на Степаненко.
- Ты, - сказал он, подозрительно понюхав воздух. - На выход.
У Степаненко шевельнулась слабая надежда, что его выпускают. Это придало ему сил, и он, изо всех оставшихся сил скрывая, что ранен, поднялся и сделал несколько неуверенных шагов к двери.
- Что с ногой? - спросил охранник.
- Да так, - сказал Степаненко. - Ничего серьезного.
- Били вчера, - вступил в разговор один из азербайджанцев.
- Мало вас бьют, раз сюда едете, - послышалось в ответ. Степаненко поковылял впереди старшины, направляясь к распахнутой наружной двери, но не тут-то было.
- Куда! - рявкнул старшина. - К капитану, в дежурку.
Дверь в дежурку оказалась рядом.
- Фамилия, - сурово спросил дежурный капитан с распухшим ячменем на левом глазу.
Этот вопрос Степаненко имел в виду. Еще ночью Максим думал о том, как ему назваться.
- Потапов! - ответил он. - Петр Петрович!
- Что ты делал, Петр Петрович, на рынке? Почему валялся пьяный как свинья? Сколько выпил?
Степаненко опустил глаза. Он понял, что вчерашний милицейский наряд оформил его как пьянчугу. Раз они не знают, кого задержали, есть вероятность того, что его все же отпустят. Но как скрыть, что он ранен и что рана пулевая?! Он уже не то что ходить - стоять не мог.
- Больной, что ли? - спросил капитан. Он кивнул старшине и тот нагнулся к его уху. Они о чем-то пошептались.
- Короче, - сказал капитан после консультации. - Посидишь, выздоровеешь и аувидерзеен! Кто там еще? Тоже больные? Знаем, какой болезнью… Может, опохмелить их? - коротко заржал он.
На собственных ногах Степаненко возвратиться в камеру уже не мог. Надзиратели приказали двум азербайджанцам помочь ему доковылять до нар. Уже это было хорошо - на правах больного он может лежать.
- Ему нужен врач! - стали требовать азербайджанцы у заглянувшего в камеру старшины. - Ему нужен градусник, таблетки, вата!..
Тот ничего не ответил.
Степаненко, чтобы хоть как-то отвлечься от боли, пытался анализировать ситуацию.
Итак, майор ФСБ Максим Степаненко под подложной фамилией, с пулей в ноге очутился в изоляторе временного содержания Арсеньевского УВД.
Степаненко никогда не попадал в такие передряги, не выступал в качестве арестанта, но о порядках изоляторов временного содержания был наслышан и вот теперь испытывал их на собственной шкуре. Да, одно дело знать о чем-то понаслышке, другое - испытать беспредел на собственном опыте.
Из задержанных хулиганов в камеру вернулся один. Прежних обитателей камеры держали под открытым небом, пока другие арестованные подметали камеры, кое-как вычищали их.
Ближе к обеду Степаненко повели в санчасть - так называлась комнатка, где задержанным оказывалась медицинская помощь.
"Ну, товарищ майор, - сказал он сам себе, - держись. Сейчас тебя раскусят".
Врач, молодая и приятная женщина, едва взглянув на Степаненко, брезгливо поморщилась и ледяным голосом приказала лечь на кушетку.
"Ого, - подумал Степаненко, - какое красивое и, что странно, знакомое лицо".
Врач осмотрела ногу, и ее слова прозвучали как приговор:
- Это пулевое ранение.
Раздались шаги. Это один из надзирателей, сопровождавший Степаненко, выскочил в коридор сообщить о факте пулевого ранения дежурному капитану.
- Лягте на живот, - приказала женщина-врач. В голосе ее по-прежнему звучали металлические нотки.
Степаненко видел, как ее рука ухватила со стерильного подноса блестящий зонд. Вот она сунула зонд в рану. Степаненко почувствовал раздирающую боль, сжал зубы. Боль стала невыносимой, и у него вырвался невольный стон.
- Больно?! - обронила врач.
- Весело! - процедил сквозь зубы Степаненко. Он чувствовал: зонд идет по ране, добираясь до пули.
В это время вошел дежурный капитан.
- Что, подранок?
Вероятно, врач кивнула. Капитан присел и заглянул Максиму в лицо. Видимо, цвет лица не на шутку встревожил капитана.
- Может, в городской госпиталь, а? - шепнул он врачу. - В операционную? Наркоз там, а? А то чего доброго, ласты склеит…
- Не склеит, - послышался голос женщины. - Вытерпит…
"Ах ты сука, - подумал Степаненко, дернувшись, когда врачиха вытащила зонд из раны, - молодая холеная сука. Тебе наплевать на человеческую боль…"
Тем временем "сука" взяла узкие щипцы с маленькими зубчиками на концах, окунула их в банку с какой-то жидкостью, продела в отверстие раны и стала вводить их все глубже и глубже.
Дикая, нестерпимая боль пронзила икру, разлилась по всему телу, ледяной волной ударила в мозг. Степаненко застонал, потом стон превратился в рычание.
- Потерпите, больной, неужели вам так и в самом деле больно?
Но что такое настоящая боль, Степаненко понял тогда, когда врачиха стала ковырять щипцами в ране, пытаясь уцепиться зубчиками за пулю. Он закусил руку и терпел, пока не услышал, звяканье чего-то металлического о никелированный таз.
"Пуля! Слава богу…"
Но худшее все-таки было еще впереди. Врач тонким пинцетом с зажатым в нем тампоном, пропитанным какой-то желтой и шипящей гадостью, стала протыкать рану на всю глубину. Степаненко казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Нога сама сгибалась в колене, но врачиха голосом, полным уверенности в правильности того, что она делает, твердила:
- Больной, не ерзайте. Вы мужчина?
Когда она хотела повторить эту манипуляцию, Степаненко заорал:
- Нет!!!
Он отжался от кушетки и сел. Нога словно побывала в пасти акулы. Пот катился градом.
- Что же вы молчите, что вам больно! - врачиха гневно вскинула брови. - Ладно, ложитесь, я введу обезболивающее.
"Сволочь! - подумал Степаненко. - Оказывается, у нее было обезболивающее!"
Но обезболивающее уже не помогло. Ногу дергало, как будто ее рвала собака. Степаненко собрал все мужество и вытерпел повторный ввод тампона.
- Я прочистила рану, - объявила врач. - Сейчас заложим мазь.
Нога медленно стала деревенеть. Степаненко уже не чувствовал, как врачиха туго забинтовала голень. Потом еще она колола вену, объяснив это необходимостью взятия крови на анализ.
- А то у нас спидоносцы объявились, - добавила врач.
Майор был покрыт ледяным скользким потом, но два охранника заставили его подняться и, поддерживая под обе руки, провели в большую светлую комнату, вся мебель которой состояла из привинченных к полу стальных столов. Предложили раздеться, затем заставили присесть. Мыча и скрипя зубами, Степаненко повиновался. Оставшись голым, в чем мать родила, он наблюдал, как работники ИВС тщательно прощупывают каждую складку одежды. Не найдя ничего подозрительного, вещи возвращали.
"Обыск, стандартная операция", - подумал Степаненко. Значит, его не выпустят. Ни под каким предлогом. Он в ловушке.
Но Степаненко ошибся. Вернее, события превзошли его ожидания, разумеется, в худшую сторону. После обыска его провели в "воронок" и в сопровождении все тех же конвоиров повезли в неизвестном направлении.
- Куда меня везут? - поинтересовался он, с трудом шевеля языком.
- Молчать! - лениво пробасил конвоир. Степаненко не стал наседать, зная, что работники подобных учреждений находятся во власти инструкций и приказов, запрещавших неслужебное общение с арестованными. Да и куда его могли везти? В заведение, где порядки, пожалуй, были строже, чем в ИВС районного масштаба.
Вот "воронок" остановился, послышались отрывистые команды, лязгнула металлическая дверь, загудел электрический мотор.
- Тюрьма?! - пробормотал вслух он свою догадку. Конвоир покосился на него, ухмыльнулся и сказал, как будто бросил милостыню:
- СИЗО УВД города Арсеньевска.
"Воронок" въехал на территорию следственного изолятора. Через малоприметную дверь
Степаненко попал в узкий длинный коридор, перегороженный двумя металлическими дверями с замками. Когда каждая из этих дверей открывалась, звучала звуковая сигнализация. Степаненко не шел, а прыгал на здоровой ноге, волоча раненую.
Опять комната с привинченными к полу металлическими столами, опять обыск, теперь уже другими охранниками. Потом Максима вывели в коридор и провели ступеньками вниз. Опять решетчатая дверь с замком, опять оглушительный для измочаленных нервов ревун сигнализации.
Служитель СИЗО провел Степаненко в подвал. По длинному мрачному коридору по обе стороны темнели покрытые пятнами ржавчины пронумерованные двери камер. Одну из них открыли и впустили туда Степаненко.
В камере никого, пусто. Что ж, и на этом спасибо.
Новое пристанище оказалось узкой, как рукав, камерой. Три двухъярусные железные койки располагались только с одной стороны. У другой стены был стол, длинный, замызганный, вдоль него тянулась узкая скамейка. Под столом было что-то вроде полки. Свет в камеру попадал через зарешеченное железными полосами окно под самым потолком. Загаженный унитаз был у углу возле дверей. Рядом - жестяной умывальник со следами плевков. Под умывальником высилась гора мусора.
"Ага, - подумал Степаненко. - Это что-то вроде этапной камеры… Те, кто долго не задерживается, не убирают…"
Он потащился к окну, вскарабкался на одну из кроватей и глянул через щели в окне. Тюремный двор со всех сторон был окружен многоэтажными зданиями со множеством зарешеченных окон, черные квадраты которых создавали угнетающее впечатление законности, строгости и порядка. Вдоль стен, гремя цепями по туго натянутой проволоке, бегали огромные черные с рыжими подпалинами овчарки.
Степаненко слез с кровати и растянулся на нижней голой металлической сетке. Усталость, ужасная ночь в общей камере брала свое, он стал проваливаться в глубокий сон, как раздался хриплый бас:
- Постель…
На пороге стоял прыщеватый старшина. Степаненко не слышал, когда он открывал камеру.
Постель представляла собой стандартный набор: матрац, одеяло, подушка, наволочка, две простыни, полотенце. Но все это было подержанное. Матрац - рваный, с клочками рыжей ваты, одеяло вытертое, с дырами, наволочка и простыни - латаные-перелатанные, полотенце было не больше мужского носового платка. На всех вещах стояли едва различимые казенные штампы. Но хуже всего было то, что от этих вещей сильно несло какой-то химией, чем-то вроде карболки или средства для борьбы с тараканами, каким иногда обрабатывают общежития.
Степаненко не стал расправлять постель - не было ни сил, ни терпения. Свалил все в кучу и упал сверху. Неизвестность угнетала, убогая обстановка раздражала. Обезболивающее переставало действовать и нога стала зудеть, гореть огнем. Казалось, тугая повязка передавила голень и нога отмирает. Как Степаненко ни хотел спать - не мог. Лишь только когда разбинтовал ногу, смог забыться тяжелым сном.
Проснулся от какого-то навязчивого стука. Увидел контролера, молотящего ключом по железу койки:
- Подъем! Заправить койку! Не положено!
Контролер ушел, а Степаненко застыл в задумчивости. Как хорошо было во сне. Этот контролер вернул его в мрачную действительность. Сбросив оцепенение, Степаненко кое-как заправил кровать, снял одежду, проковылял к умывальнику и впервые за двое суток умылся.
На столе он обнаружил мятую алюминиевую кружку и гладкий обломок ложки. Это еще раз напомнило Максиму, где он находится.
По коридору раздался грохот и окрики: арестантам раздавали ужин. Ужин состоял из жидкой просяной каши и черпака коричневатой жидкости.
- А хлеб? - спросил Степаненко.
- Утром хлеб! - буркнул раздатчик в форточку кормушечного окна.
Как ни противна была каша, Степаненко съел ее. Ему нужны силы. Лег на кровать, но заснуть не успел - дверь лязгнула, отворилась и на пороге Степаненко увидел врача. Ту самую молодую садисточку, которая вынула ему пулю. Скорее всего, она здесь, в СИЗО, и работала, а в ИВС приезжала к больным. На этот раз в руке она держала одноразовый шприц и какую-то ампулу. И опять Степаненко отметил, что лицо женщины ему знакомо. Где же он мог ее видеть?
На этот раз врач не показалась такой мертвяще-холодной. В ее серых глазах Степаненко вычитал затаенный интерес. Она молча ввела лекарство и ушла. Через несколько минут Степаненко стал проваливаться в дрему. Несколько раз отметил, как открывалась заслонка "глазка" в металлической двери, и бдительный взгляд охранника скользил по камере, останавливался на нем.
Степаненко и не заметил, как забылся тяжелым сном.
Глава XL. Допрос
Когда на следующее утро Степаненко привели на допрос к следователю, тот встретил его вежливо, даже приветливо. Назвал свою фамилию - Смирнов, коротким жестом руки предложил сесть, кивнул головой конвоиру: "выйди!". Редкие волосы на голове следователя старательно зачесаны на бок, чтобы прикрыть лысину, которая, видимо, нарушала душевное равновесие ее хозяина, человека еще сравнительно молодого. От него пахло дешевыми сигаретами, туалетной водой и лаком для волос. Казалось, и улыбка, с которой он обратился к Степаненко, тоже налакированной.
- Как вы, Потапов, провели ночь? В камере не холодно?
- Нормально, - проговорил Максим и не узнал собственного голоса.
- Кормят у нас, конечно, неважно… Согласен… - сказал следователь. По его лицу снова расплылась улыбка.
Его щеки, казалось, были покрыты масляной пленкой, и только в глазах был холодный оловянный блеск.
"Сейчас начнется… - подумал Максим. - Станет выпытывать, где я подхватил пулю…"
Смирнов поймал его взгляд, хитро сощурился, спросил:
- Вы довольны медицинским обслуживанием?
- Я думаю, товарищ следователь, - раздраженно сказал Степаненко, - что мое мнение по этому поводу не очень-то вас интересует, правда?
Следователь, массируя пальцами веки, будто испуганно, проговорил:
- О, да, да… Вы откровенны, и это хорошо. Но знаете, грустно так… Все допросы, допросы… Они ведь похожи один на другой, как карандаши в стакане. Воровство, грабеж, хулиганство, убийства… Ладно, приступим к делу. Ваши имя и фамилия - Потапов Петр Петрович?
Максим утвердительно кивнул.
- По какому делу вы попали сюда?
- Такой вопрос я могу задать вам, товарищ следователь.
- Чем вы занимались на рынке? Вы житель Арсеньевска?
- Нет, - сказал Степаненко. - Я москвич.
- Почему же вы не в Москве?
Это был каверзный вопрос. Нужно было придумывать легенду, то есть умело врать. Прикинуться больным? Вообще чокнутым, ненормальным. Рано или поздно обман откроется.
- Я искал работу, меня обокрали… Вот я и добираюсь в Москву на попутках.
- На попутках? - удивился Смирнов. - Ладно, а ваш московский адрес?
- Я… Я человек без определенного места жительства.
- Гм… Из документов у вас, кроме этой фигни, - следователь указал на водительское удостоверение, - нет ничего?! Да? Неладно у вас как-то выходит. Человек хочет вернуться домой, в Москву, а попадает почему-то в Арсеньевск. Не скажете ли вы, какие причины привели вас в Арсеньевск?
Степаненко заметил, что Смирнов упрямо не касался главного - пулевого ранения.
- А причины очень простые. Я говорил, что меня обокрали. Очутившись в таком положении каждый, понятно, будет искать своих близких или знакомых. В Арсеньевске у меня есть дядя.
- Кто же он, кто? - вдруг повеселел следователь. Даже привстал над столом. Фамилия, адрес?
- Фамилию я могу сказать, Потапов, а адрес не знаю.
- Слушайте, вы, - уже довольно резко прервал его следователь, все дальше и дальше отходя от того стиля разговора, который выбрал первоначально. - Кончай грузить… Я должен сказать вам, что мы знаем все, все. И кто вы, и зачем приехали, и каковы ваши планы и замыслы…
- Почему же вы не сказали мне об этом раньше? Я не отнимал бы у вас столько драгоценного времени на басни… - иронично проговорил Степаненко.
Смирнов хотел было что-то сказать, но помолчал минуту, барабаня пальцами по столу.
- Знаете что, так называемый Потапов Петр Петрович, что я вам посоветую, - наконец сказал он, - я пришел сюда не в прятки играть с вами. Не детская это забава, мы взрослые люди, и мне кажется, вы хорошо понимаете, что мне нужно от вас
Степаненко подумал, что все слова следователя - это игра, направленная на то, чтобы как можно больше узнать о допрашиваемом.
- Конечно, товарищ следователь, понимаю… - произнес Максим. - Я должен вам рассказать только чистую правду…
- С какого года вы не виделись с вашим дядей? - задал вопрос следователь просто для того, чтобы задавать какие-нибудь вопросы.
- Давно…
- А где это тебя… - как бы между прочим спросил следователь и глазами показал на забинтованную ногу.
- Подстрелили, начальник? Да случайно… - с "товарища следователя" Степаненко перешел на "начальника". Эта форма обращения куда удобнее, когда тебя называют на "ты". - Еще слава богу, что милиция наткнулась на меня. Если бы не подобрала, совсем бы кровью изошел, лежа на улице.
- А кто же тебя подстрелил?
- А Бог его знает.
- Встань, расселся здесь, как равный с равным! - не сказал, а выкрикнул уже рассерженный Смирнов. - Порядку вас не научили, так я разом научу.
Степаненко встал.
- Я попрошу вас, начальник, разрешить хотя бы немного опереться на стул - нога очень болит.
- Выстоишь, никуда не денешься.
Следователь вызвал конвоира. Когда тот явился, Степаненко попросил:
- Мне бы доктора…