- Иди, иди, тебя подлечат и без твоей просьбы.
Смирнов сделал знак конвоиру. Тот резко дернул Степаненко за рукав, подтолкнул вперед:
- Ну, пошли!
Конвоир вел узника не в камеру, а куда-то по коридору. Гулко отдавался каждый шаг. Вот конвоир толкнул дверь, еле заметную в полумраке. Блеснул яркий свет, и не успел Степаненко зажмурить глаза, немного присмотреться, как сильный удар в спину бросил его на землю. Только услыхал два слова конвоира:
- Принимайте, вы.
Степаненко полетел кувырком через каменные ступеньки и едва не потерял сознание, когда упал на цементный пол, сильно ударившись раненой ногой. Он услышал чей-то хохот, затем до его донесся голос конвоира:
- Не умеете принимать, раззявы!
Сказал и хлопнул дверью. А рядом кто-то хохотал. Воздух был страшно прокурен. Серые клубы табачного дыма нависли над самым полом.
- О! Кумовья нам нового фраера прикатили! - послышался чей-то голос под одобрительный гул.
Степаненко с трудом приподнялся на колени, попробовал встать, но не смог. Перед собой он видел обнаженные, потные тела, чувствовал вонь и смрад никогда не проветриваемого помещения, в котором живет своей жизнью скопище разного рода человеческого отребья.
Его взяли под локоть:
- Ну, ну, шевелись, смелей, смелей… Вот так, вот так… Ты что, ходить разучился?
Неожиданно сильный удар в грудь отбросил его назад. Едва поднимался, снова попадал под чьи-то кулаки. Его били, перебрасывали из рук в руки, толкали на острые углы стола. Сопротивляться не было смысла - он не мог стоять на ногах.
Наконец раздался возглас:
- Хватит с него! Для первого раза…
Бросив узника на пол, палачи занялись тем делом, которым, видимо, занимались до того, как в их руки попал Степаненко. Они играли в карты.
"Ага, я в пресс-хате", - понял Степаненко, когда от него отстали. Отмолотили его здорово, ничего не скажешь. Максим боялся, что ему повредят рану, сорвут повязку, что вызовет кровотечение. К счастью, этого не случилось.
Теперь Степаненко с сожалением вспоминал свою прежнюю камеру, где он был в одиночестве. Нынешняя камера, более просторная, имела по четыре трехъярусные кровати вдоль стен и она была битком набита людьми.
Среди арестантов выделялись трое. Одетые в телогрейки и хлопчатобумажные брюки, они имели внешность бывалых зэков. По строгости тона и властному выражению лица одного из этой тройки можно было судить, что он здесь за пахана.
Лязгнула дверь. Все тот же прыщавый старшина принес постель и ложку с кружкой. Он молча бросил все на свободную нижнюю койку в углу возле унитаза. Степаненко понял, что постельные принадлежности для него.
Свободных коек больше нигде не было, так что выбирать не приходилось. Заправив постель и улегшись на ней, Степаненко закрыл глаза и прислушивался к разговору, отдельным азартным выкрикам сокамерников.
"Что за люди? На что они способны? Среди подобной братии встречаются психически неполноценные, не говоря уже о деградированных, опустошенных, жестоких, а то и садистских типах… Надо быть готовым ко всему".
На соседней койке лежал старик совсем преклонного возраста. Шамкая беззубым ртом, заметил:
- Сейчас молодые наглые пошли. Такого бардака раньше не было. Тебя звать-то хоть как?
- Петр, - ответил Степаненко. - Петр Петрович…
- Я уже, Петя, по зонам больше двадцати лет. И везде к старикам уважение и почет был. А теперь стали как звери, как собаки: бросаются стаями на одного…
- Эй, парашник! - раздалось у стола. - Закрой хлебало, а то меня сейчас вырвет!
Старик умолк, отвернулся к стене.
Степаненко понял, что некоторое время ему придется жить двойной жизнью: входить в доверие к старшему здесь, обманывать, изворачиваться, следить за каждым своим словом, за поведением окружающих, не зарываться на первых порах, но и не давать повода, чтобы унижали… Нет, тут не расслабишься, тут постоянное психическое напряжение…
Степаненко скорчился на кровати, попробовал заснуть. Но мысли не давали спать. В СИЗО он попал случайно, это ясно. Но в чем его обвинят? Не могут же человека держать под стражей только за то, что у него нашли пулевое ранение… Странно все это…
От душного, спертого воздуха разболелась голова. Крики, стуки, непрерывный гам в камере не давали возможности расслабиться, раздражали до ломоты в суставах.
От всего этого Степаненко почувствовал себя одиноким и беззащитным, как никогда. Никому он не нужен в этом мире, в который он попал случайно, без вины… Этот мир, мир проклятых и позабытых людей, был враждебен ему.
Где-то за мрачными серыми стенами была другая жизнь, ярко светило солнце, по улицам гуляли беззаботные, а главное - свободные люди…
Черная тоска и грусть овладевали Максимом-
Вечером была еще одна стычка. Один из подследственных, разбитной, вихлястый, подошел к Степаненко, присел на койку в ногах, участливо спросил:
- Что менты шьют тебе, кореш?
- Да хрен их знает… - буркнул Степаненко, не особо расположенный к болтовне.
- Тебя звать-то хоть как? - все так же участливо спросил вихлястый, почему-то щупая ткань брюк.
- Петр Петрович.
- Ах футы-нуты! Петр Петрович! - вихлястый вдруг сорвался с койки и, приседая как в гопаке, прошелся по свободному пятачку в камере.
Пройдя таким образом круг, вихлястый опять подошел к Максиму.
- Деньги у тебя есть?
- Сколько есть, все мои, - уже сурово проговорил Степаненко.
- А то бы одолжил. Скоро отоварка, а у нас ни шиша. Кстати, ничего костюмчик у тебя.
- Он мне самому нравится, - спокойно сказал Степаненко, понимая, что вихлястый неспроста крутится возле него. Вот еще двое поднялись со своих мест и подошли поближе. Нет, надо быть начеку.
- Махнем не глядя, а? Махнем? - парень настырно лез на конфликт. - Я тебе свой пиджак, а ты мне - свой.
- Отвяжись, - буркнул Степаненко.
- Ты че? Хамишь?
- У пиджака рукав оторван…
- Нет, кажись, у тебя, паря, принципы имеются?
Костистые пальцы вихлястого уже вцепились в плечо.
"Будь что будет, - решил Максим. - Если сейчас не дать отпор, то станут помыкать…"
Коротко хватанув воздуха, он резким ударом прямой руки въехал наглецу в висок. Тот свалился, как сноп. Двое других словно ждали сигнала. Они налетели на Максима. Тактика у них была такова: схватить за руки, не дать развернуться. А потом уже молотить по чем попало. В том числе и по раненой ноге.
Степаненко сумел оттолкнуть одного, лбом угодил второму в лицо.
- Ша, паря! Резать буду! - завопил вихлястый. Он вскочил, в руке его появился обломок бритвенного лезвия. Степаненко отступил спиной к двери.
- Слушай, - глухо проговорил он, - ты меня на понт не бери. Если доведешь, я могу и убить…
Неизвестно, как бы Максим выпутался из этой ситуации, если бы вдруг дверь не лязгнула и отворилась. На пороге стоял контролер.
- Потапов Петр Петрович, - крикнул он, хотя Степаненко стоял рядом. - Руки за спину. На перевязку.
Степаненко послушно проскользнул в дверь. Вслед раздался ернический голос вихлястого:
- Потапов Петр Петрович! Три "п"… Трип-перной парень!
Врач, которая вызвала его на перевязку, все та же молодая женщина, казалась ему теперь спасительницей. По случайно оброненной фразе контролера Максим узнал, что ее зовут Еленой Анатольевной. Она шла впереди, и Степаненко с удовольствием смотрел на ее стройную фигуру. Китель и юбка из синеватого сукна сидели на враче как влитые, подчеркивая достоинства гармоничного телосложения: узкие покатые плечи, тонкую талию и не очень широкие бедра. Маленькие босоножки громко стучат каблучками, на стройных ногах темные колготки.
Когда врач оборачивался, Степаненко с благодарностью смотрел в ее серые глаза, которые не казались ему теперь такими холодными. Лицо ее было беленьким, словно фарфоровым.
Где же он ее видел?
Перевязку Елена Анатольевна делала все с одним и тем же каменным выражением на лице, всегда в резиновых перчатках. Степаненко подумал, что за этой холодностью, возможно, скрывается обыкновенная брезгливость к подследственным. Если врач работала бы в обыкновенной больнице, да еще ей вовремя платили зарплату, то она непременно улыбнулась ему.
Что же, человек жив мечтами…
Вернувшись в камеру, Максим, понаблюдав за поведением ополчившейся против него тройки, понял, что они затевают что-то нехорошее.
Остаток дня прошел в напряжении. В камере нечем было дышать: постоянная табачная завеса, вонища от унитаза, на котором постоянно кто-нибудь "страдал", испарения от вспотевших, давно не мытых тел.
Но ему опять повезло. Как ни странно, несмотря на вечернее время, вызвали на допрос. Максим понял, что не такой уж глупый и наивный этот Смирнов, как подумал он о нем. Вот, запустил в "пресс-хату"… Разумеется, теперь Максим станет сговорчивее.
Следователь перешел снова на "вы". Степаненко почувствовал: перед ним сидит хитрый и опасный враг.
- Ну что, снова будем рассказывать сказки об арсеньевском родственничке?
- Я рассказываю то, что есть, начальник.
Смирнов вдруг вспылил:
- Слушайте, товарищ майор, хватит ерундить! Вы лучше расскажите, как отстреливались в Горбахе, как бросали гранаты в самом Арсеньевске!
"Вот оно что!" - обрадовался Степаненко.
Следователь, пропуская отдельные слова и некоторые фразы, стал читать выдержки из официального рапорта начальника Арсеньевского ОМОНа. Речь шла о коренастом человеке, которого задержали в квартире, где была убита жена подполковника ФСБ Шмакова Андрея Ильича. Совершив в отношении милиции насильственные действия, человек ушел из-под ареста, воспользовавшись боевой гранатой.
"Неправда, - отметил про себя Максим. - Гранату никак нельзя назвать боевой… Корпус пластиковый… Значит, наговор…"
- Далее, - лицо следователя приняло торжествующее выражение. - Далее читаем следующий протокол: "В дачном поселке Горбаха в ночь с двадцатого на двадцать первое сентября было совершено вооруженное нападение на дачу академика Богомолова Василия Илларионовича… На место происшествия был вызван ОМОН Арсе-ньевского ГУВД. В завязавшейся между нападавшим и омоновцами перестрелке был убит академик Богомолов".
- Богомолов убит? - тревожно взглянул на следователя Максим.
- Вот ты и попался, Степаненко, - Смирнов торжествующе потер руки.
- Какой-такой Степаненко? - изумился Максим.
- Богомолов убит из твоего пистолета, товарищ майор.
"Черт, - подумал Степаненко. - Все-таки заметил, что я удивился, узнав о смерти Богомолова… Потапов, за которого я выдаю себя, не может знать никакого Богомолова…"
- Зря вы мне это шьете, начальник, - криво улыбнулся Максим.
- Вот данные баллистической экспертизы. Да что тут рассусоливать, - сказал следователь. - Я сейчас вас отпущу, товарищ майор, в одиночную камеру. А вы подумайте, как мы в дальнейшем построим наши взаимоотношения.
Лицо у следователя светилось.
Очутившись в той самой узкой, как тоннель камере, в которой уже был, Максим обнаружил, что в ней обитает некий тип с лунообразным, белым, как тесто лицом. Он сидел на койке, а когда Степаненко вошел, поднялся на высоту своего без малого двухметрового роста, развернул плечи. После традиционного приветствия указал, куда Максиму следует постелить постель.
- Ты что, из подвала выломился?
- Перевели, - немногословно ответил Степаненко. - Я их не устроил…
- Со мной ты будешь вести себя тихо, - заявил гигант, скрещивая толстые, мускулистые руки на груди. - Сигареты есть?
Степаненко отрицательно покачал головой.
- Вижу, у тебя вообще вещичек нет.
- Нет…
- Что ты заладил, нет, нет, - раздражаясь, проговорил гигант.
- Ты спрашиваешь, я и отвечаю.
- А может ты петух? Надо проверить.
Тут уже Степаненко не выдержал.
- Может, ты сам петух?
- Что ты сказал? - верзила угрожающе надвинулся на Степаненко. Плоское, рябое лицо его сморщилось, глаза стали колючими.
- У кого что болит, тот о том и говорит, - произнес Степаненко. Гигант резко нагнулся, шагнул к нему. Он успел схватить Максима за грудь, встряхнул, но Степаненко изо всей силы ударил неприятеля по рукам, освободился, сильно прихрамывая, отошел назад, рефлекторно принимая боевую стойку.
Назревала драка. Противник был значительно выше ростом, толще, тяжелее. Но Степаненко не сдерживал страх перед мощной фигурой - были свежи воспоминания о том унижении, которое он вытерпел в общей камере, и он был готов идти до конца. Не убьет же верзила его.
- Значит, не петух, - верзила вдруг сменил гнев на милость. - На вот, покури.
Принимая сигарету из рук сокамерника, Степаненко ожидал от него подвоха, но все обошлось.
Прошло не менее получаса после его появления в камере и стычки, как последовал мирный перекур, после чего Степаненко улегся на койку и задумался.
Неужели Рогожцев оказался так всемогущ, что он, майор ФСБ, очутился в следственном изоляторе без какой-либо надежды вырваться? И все подстроено так, что ему придется отвечать и за оказание сопротивления работникам милиции, за взрыв гранаты, но самое главное - на него повесят труп академика, если Богомолов действительно мертв?! А почему молчат о чудовищной смерти жены Шмакова?
Дверь камеры вздрогнула от удара, звякнули ключи.
- На выход, - буркнул контролер.
"Опять? - подумал Степаненко. - Сколько можно? За сутки уже третий раз на допрос…"
Но на этот раз его повели не в камеру для допросов, а в другую, более просторную, разделенную решеткой посередине.
"Камера для свиданий!" - догадался Максим. И в самом деле, дверь с противоположной стороны камеры отворилась и на пороге показалась… молодая женщина, которую он узнал с первого взгляда.
"Зойка-посудомойщица! И на нее вышли. Что делать? Узнавать?"
Степаненко был рад видеть эту женщину. После перенесенного в пресс-хате унижения, боли он физически ощутил тепло недавнего прошлого.
Нестерпимо хотелось спросить у молодой женщины, жив ли Богомолов. Но он сделал вид, что не знает ее. Смерил взглядом, равнодушно отвернулся.
- Что же вы так, - смущенно пробормотала женщина. - Уже забыли, да?
- Я не знаю этой женщины, - обратился Степаненко к контролеру. Он был уверен, что за ним наблюдают.
- Бессердечный вы, Максим… - пролепетала Зойка.
Он пожал плечами. Его увели в камеру, и в этот день уже не трогали.
Не вызвали его на допрос и на следующий день, не беспокоили еще один день. Видимо, следователь или получал дальнейшие инструкции, или же что-то замышлял. Это были мучительные дни, полные напряжения.
Скрашивали его перевязки. Максим до того увлекся врачом, что чуть ли не боготворил ее.
В сопровождении конвоира она приводила его в отдельный бокс, усаживала на деревянную кушетку, покрытую клеенкой, натягивала резиновые перчатки на маленькие, такие холеные ручки, разбинтовывала ногу, накладывала мазь…
Она была так близко, это существо из иного мира! Степаненко слышал ее равномерное дыхание, вдыхал запах, исходивший от нее. Он усилием воли подавлял в себе желание хотя бы коснуться ее руки.
Перевязки проходили в полном молчании - рядом неотлучно находился конвоир, который пресекал любые попытки завести разговор. И не потому, что это было нарушением инструкции, а потому, что этого не хотела Елена Анатольевна…
Дни шли, а его не трогали. Степаненко понял, что следователь просто ждет, когда заточение сделает свое дело. Постоянные переживания, недоедание, одиночество и неопределенность быстро истощают силы человека, воля его к сопротивлению слабеет. Теперь, если его опять бросят в общую камеру, он даже не сможет постоять за себя.
И вот однажды, к исходу четвертого дня, его повели к следователю.
Тот встретил его с подчеркнутой вежливостью, через которую сквозила издевка.
- Скажите, Потапов, вы еще не решаетесь переменить свою фамилию?
- Не думаю, начальник, нет особых оснований.
- Называйте меня Павлом Донатовичем… Павел Донатович Смирнов. В отличие от вас, это моя настоящая фамилия…
Далее следователь спрашивал о разных пустяках. В дверь кто-то постучал.
- Войдите!
В камеру не вошел, а как-то бочком протиснулся… старикан. Он был сильно помят, словно с перепоя, одет в мешковатый, слишком просторный для него пиджак. Здороваясь со следователем, он смотрел больше на Максима, чем на следователя, изображая на своем лице удивление.
- Садитесь, пожалуйста, - пригласил следователь старика. Тот сел рядом с Степаненко. С таинственным видом потирал руки, по очереди поднося их ко рту. Что-то бормотал себе под нос. По его глазам видно было, что он будто силился что-то вспомнить. И вдруг мутные глаза его как бы просветлели, загорелись живым блеском:
- Ага… Вот… Встретились нежданно-негаданно!
- Это ваш квартирант? - спросил следователь.
- Совершенно верно.
Степаненко едва не скрипел зубами. Старика привели на очную ставку, но предварительно хорошенько обработали. Интересно, что они ему посулили? По поведению бывшего чекиста, по его мимике, по его жестам, когда он здоровался со следователем, видно было, что он здесь не впервые, что он здесь свой. Степаненко насторожился, выжидая, что будет дальше. Во всяком случае, волноваться особых причин не было: он сидит в дерьме по самые уши и без старика.
- Ну, господин Потапов, не признаете вашего бывшего квартирного хозяина? - спросил следователь.
- Я не знаю этого человека.
- Ну зачем же так, Максим… - встрепенулся старик.
- Что зачем? - взглянул на него Степаненко.
- Зачем отпираться… Бессмысленно… Я должен сказать, товарищ следователь, - старик повернулся к следователю, - что это майор Степаненко.
- Он при вас совершил нападение на представителей органов правопорядка?
- Да, - кивнул головой старик.
- И гранату он бросил?
Степаненко показалось, что сразу все тело его сделалось тяжельш-тяжелым, если бы и захотел, не смог бы оторваться от скамейки. Весь напрягшись, как пружина, стараясь быть как можно спокойнее, он сказал тихо-тихо, почти шепотом:
- Что за чушь вы плетете?
Старик немного растерялся, беспокойно завертелся на стуле. Но тут же овладел собой.
- Какая же чушь, если это самая настоящая правда? Ну да, да, чего ты, Максим, на меня так смотришь?
- Однако мастер вы сказки рассказывать, - произнес Степаненко. - Я еще раз повторяю, что никогда вас не видел, не знаю, кто вы, откуда взялись и зачем эти дурацкие выдумки.
Следователь был немного сбит с толку и, чувствуя, что вопрос его не совсем кстати, однако задал его:
- Так вы говорите, что не знаете этого человека, не знакомы с нашим уважаемым Вороновым Владимиром Степановичем…
"С нашим уважаемым? Ага, вот оно что! - мелькнула мысль. - На старости лет пошел в услужение в милицию… Информатором подзарабатывал… Теперь все понятно…"
- Третий раз говорю, что я не знаю его, - буркнул вслух.