"Кто ищет, всегда находит!" - думал он и, улыбаясь девушке, прошел дальше. Она крикнула ему вслед:
- Сейчас, кончаем!
Он оглянулся, увидел злые глаза парня, провожавшие его, и ничего не ответил. Через минуту далеким эхом ворвался в фабричный гул урочный гудок, машины стали затихать. Хорохорин шел с фабрики уже в толпе рабочих, переполнивших узкие железные лестницы.
- Товарищ Хорохорин!
Он оглянулся, почти уверенный, что это она, и не ошибся - девушка догнала его, протискиваясь в толпе.
- Мы только умоемся и сейчас же все явимся в клуб. Не начинайте без нас…
Он кивнул головою, чувствуя, как этот знакомый фабричный, рабочий гул, насыщенный усталостью, сытостью физического труда, освежает его самого. Он улыбнулся девушке, наклонился к ней, как истомленный зноем путник в безводной пустыне склоняется к прозрачному источнику, и сказал:
- Я подожду, конечно. - И добавил вопросительно: - Варя?!
Она замялась, но глаза ее блеснули особенной радостью подростка, которого сочли взрослым, - это была благодарная готовность ответить преданностью. Она сказала:
- Да! А вы помните?
- Помню!
- А фамилия?
Он колебался секунду - сказать "твоя" или "ваша", но сказал "твоя" с таким же чувством, с каким, поколебавшись на берегу, идет в холодную воду купальщик.
- Твоя? Знаю - Половцева!
Плотная масса людей, спускавшаяся по узкой лестнице, сдавила их; они пошли вместе, толкаясь с чужими плечами и друг с другом. Хорохорин, наклоняясь к ее уху, говорил, почти волнуясь:
- Ты ко мне летом приезжала за книжками для вашей библиотечки, помнишь?
- Еще бы!
Она подняла на него глаза с восторгом. Хорохорин подумал мельком: "Как же я…" - но тут же с веселой гордостью продолжал:
- Ия хотел через два дня заехать на фабрику покататься с вашими ребятами на лодках…
- И не пришли!
В тоне ее были грустный упрек и покорность. Хорохорин тихонько погладил свою грудь - так больно сжалось сердце и овеялось холодком сожаления.
- Да, я уехал, - ответил он, - на практику… А теперь кругом работа, занятия, черт знает что - некогда…
Он опустил руку и, в толкотне столкнувшись с рукой девушки, пожал ее.
- Мы будем часто встречаться теперь, хорошо?
Она покраснела и промолчала, не вырывая руки. Хорохорин, остановившись за дверью перед нею, сказал с подкупающей простотой и искренностью:
- Мне нужен сейчас друг, вот такой друг, как ты… Я обошел сейчас фабрику и сразу почувствовал себя другим человеком. Здесь настоящие люди, настоящая жизнь. Не то что у нас там…
Она стояла перед ним опустив глаза и молчала до тех пор, пока не услышала его прямого вопроса:
- Хочешь, будем вместе учиться, думать, гулять? Мне нужно чаще сюда к вам ходить, но не одному только, хочешь?
- Конечно, хочу! - ответила она.
- А мне нужен друг, мне нужен друг! - повторял он, пожимая ее руки. - Если бы ты знала, как нужен!
- Может быть, и мне нужен! - с мальчишеской какой-то прорывающейся неожиданно смелостью ответила она и выдернула руку.
- Варя! - крикнул он' благодарно.
Она засмеялась в ответ и ушла вперед, обгоняя его, но и этой встречи достаточно было, чтобы потом весь вечер, по пути в клуб, в клубе во время занятий Хорохорин, думая о новой жизни, неизменно думал и об этой девушке.
Машину дали раньше, чем всегда, - Хорохорин с досадой окончил занятия.
Шестнадцать подростков, еще носивших на шее красные галстуки, проводили его до дверей клуба вопросами, мешавшимися со смехом и шутками. Варя вышла за ним на крыльцо. Он пожал ей руку с улыбкой, как старой знакомой, и она проводила его блестящими глазами, смеявшимися в лицо всему миру.
- В среду? - крикнула она.
- Да, в среду, как всегда!
Автомобиль фыркнул, рванулся, пошел. Хорохорин нахлобучил шапку, поднял воротник пальто, обвязал шарфом шею и, уткнувшись в тепло шарфа, так просидел неподвижно всю дорогу.
Он весело постучал в низенькую дверку домика, где жил. Хозяйка отворила неожиданно скоро.
Хорохорин пробежал мимо, поскрипывая намерзшими половицами коридора, но она остановила его:
- Вас ждет там какая-то!
- Кто? - почти крикнул он, и сердце у него замерло.
Хозяйка покачала головой. Он торопливо проскользнул через темную прихожую в свою крошечную комнатку. Там было темно, в маленькое окно едва проникал свет уличного фонаря, но и его было достаточно для того, чтобы узнать в сидевшей за столиком гостье Веру Волкову.
Он остановился за порогом, недоумевая. Вера с любопытством смотрела на него. Он растерянно прохрипел:
- Здравствуйте!
Вера расхохоталась.
- Удивительный вы человек, Хорохорин! Когда не надо, вы чуть не догола раздеваетесь, а когда нужно, вы и пальто не догадаетесь снять! Нормальный вы человек или нет?
Он подошел к ней:
- Вера, зачем вы пришли?
Голос у него дрогнул. Вера не без нежного лукавства отвернулась, ответила тихо, почти покорно:
- Еще нужно и об этом спрашивать?
- Вера!
Он метнулся к ней, потом прочь, сорвал с себя пальто, шапку, шарф, бросил все это куда-то в угол и первый раз в жизни опустился перед женщиной на колени.
Этот жест тронул Веру. Она обняла его голову и положила ее на свои колени.
- Нет, право, вы милый, оказывается!
- Вера! - вырвался он. - Вера! Зачем вы пришли? Говорить об Осокиной? Дразнить меня… Или…
- И то, и другое, и третье! - оборвала она его.
- И третье? - крикнул он.
- И третье! - как-то вздрогнув вдруг, но совершенно твердо ответила она.
- И вы будете приходить ко мне…
Она посмотрела на него со скукой, но тотчас же улыбнулась:
- Пока Осокина у меня, буду к вам ходить. Что делать…
- А потом?
- А потом вы будете ко мне ходить… да что вы торгуетесь? - раздраженно добавила она. - Ну?
Она распахнула шубку и с какой-то змеиной ловкостью спустила ее с плеч, с рук. Цветистый капот скорее угадал, чем увидел в сумерках Хорохорин. Он прижался к ее груди и вдруг с веселым смехом, с той простотой и легкостью, с какой обращался с Анной, опрокинул Веру на кровать.
Глава II. ТОТ, КТО ЛЮБИТ
Для нашего шахматного турнира тот вечер был самым решительным, и клуб задолго еще до начала игры был переполнен. Хотя большинство следивших за турниром шахматистов не сомневалось, что первенство останется за Королевым, тем не менее интерес к партии Сени с Очкиным, имевшим тогда уже звание мастера, был совершенно исключительным, благодаря замечательным успехам Сени на этом турнире.
Королева, после того как он получил звание чемпиона нашего города, а затем и всего Поволжья, у нас мечтали послать на последний международный шахматный турнир в Москву, и надо пожалеть, что разыгравшиеся у нас события помешали этому. Мы же не сомневались, что юному мексиканцу, привлекшему внимание всего мира, пришлось бы сильно потускнеть, если бы на турнире появился наш чемпион!
Вечером Королев волновался, немножко нервничал, потирал руки, старался шутить и смеяться, но отвечал как-то невпопад большею частью и даже Зою, явившуюся в клуб, долго не замечал.
Он пожал ее руку, буркнул:
- Хорошо, что зашли! Только не убегайте, как вчера!
- Вы же и вчера не проиграли?
- Да, да! Нет! - резко ответил он, заглядывая ей в глаза, и вдруг рассмеялся с какой-то тихой уверенностью. - Нет, я не проиграю! Силища какая-то ко мне привалила - вот, чувствую ее!
Он убежал от нее тут же и, точно торопясь приложить к делу свою силищу, кричал:
- Когда же начинаем? Пора!
- Очкина нет! - развел руками распорядитель.
- Где он?
- Не приходил еще!
Грец, вертевшийся тут же, подошел, заметил:
- Что за черт! Я же его час назад встретил - он сюда шел!
- Он один был? - ехидно спросил распорядитель.
- Нет, с девицей какой-то.
- С Гриневич?
- Кажется, она!
Распорядитель свистнул и развел руками. Королев пожал плечами, буркнул сердито:
- Как это не противно нашим ребятам бегать за шелковыми юбками! Пустая куколка.
- Не забудет же он о турнире, черт возьми?
- Может быть, - рассмеялся Грец. - Забыл же он, где свой карман, где чужая касса.
- Что ты болтаешь? - оглянулся на него Королев. - В чем дело?
- Хорохорин говорил, не знаю. Во всяком случае, казначеем уже сам Берг сидит в кассе… Понятно, откуда у него галстучки и брючки!
- Это уж черт знает что такое! Что ж Хорохорин.
- Да он вчера как сумасшедший тут был, а сегодня и носу не показал Анна его к черту послала Вот в чем дело!
Сеня с досадою вывернулся из кучки прислушивавшихся студентов и хотел уйти, но распорядитель кричал уже
- Начинаем Очкин здесь. По местам, товарищи!
В комнате стало тихо, через минуту шарканье ног прекратилось, игроки уселись за столы, окруженные толпами зрителей.
Зоя протискалась вперед и стала смотреть на игру
Белые достались Очкину. Кто-то сзади Зои вздохнул сочувствуя Королеву, и тут же кто-то огрызнулся Рано хоронишь! Смотри, как он начал!
Нарядненький партнер Сени начал игру конем Этот модный ход преследовал цель - вывести слона, но задержал развитие центра и ослабил пешку.
Спохватившись, Очкин начал играть осторожно. Зрители погрузились в молчание. На четырнадцатом ходу, после рокировки, он двинул пешку и тогда своими же пешками запер слона. Ход Сени был очевиден для всех - он переставил коня под одобрительный шепот зрителей. Тогда весь правый край белых оказался скованным, находящимся под постоянной угрозой.
Очкин растерянно закурил папироску. Сеня укрепился, прежде чем перейти к окончательной атаке. Только на двадцать первом ходу начался давно подготовлявшийся и решительный натиск. Белый конь заметался, не зная, как спасти своего короля.
- Нет уж, не поможет! - шепнул кто-то за спиной Зои.
Черные мастерски добивали врага. Несмотря на лишнюю фигуру, у Очкина не было защиты. Он встал, прежде чем зрители успели обдумать красивое и сильное завершение игры.
- Сдался! - глухо сказал он.
Оглушительный гром аплодисментов встретил поднявше гося пожать руку партнеру Королева. Он, отвечая на поздравления, выскользнул из толпы и подошел к Зое.
- Очкин плохо играл, - торопливо говорил он. - Черт знает, что с ним сегодня. Я думал, не знай что будет, а вышло легко… Рассчитывал на ничью! Уйдемте отсюда, а то будут без конца говорить и поздравлять… С чем тут поздравлять?
- Поздравлять, может быть, и не нужно, - тихонько заметила Зоя, когда они вышли из клуба и пошли по тихой улице, - но прекрасно всякое мастерство… Это все равно, какое мастерство, - добавила она, - лишь бы был настоящий мастер!'Делает ли сапожник ботинки, или доктор Самсонов оперирует больного… Играют ли в шахматы или читают стихи, но всегда покоряет мастерство!
- Великая вещь, - ответил Сеня.
Над ними было высокое небо, зеленые звезды и голубая луна. В провалах каменных улиц сияли огни.
- Куда мы идем? - спросил он.
- Все равно…
Каменные улицы вывели на черную площадь. Зоя шла чуть-чуть впереди, опираясь на его руку, к белому дому с высокими каменными ступенями и круглыми колоннами.
Она улыбнулась:
- Посидим здесь?
Он, не отвечая, постлал на ступеньку полу своего пальто и сел. Зоя опустилась рядом. Сеня взял руками ее голову и обернул к себе.
- Зоя!
- Что?
Он рассмеялся.
- Я об одном только сожалею, что вы не можете видеть, как вы сейчас хороши!
- Только сейчас?
Лицо ее было близко, и влажные ее губы кружили голову. Он положил свои крепкие руки на ее плечи и еще на какое-то огромное расстояние приблизил ее к себе.
- Зоя, скажите, что мне делать, чтобы вы любили меня?
- Ничего.
- Зоя, вы любите?
Она не вымолвила ни слова - ее губы были уже закрыты его губами. Над ее головой были капители белых колонн, уходящих в небо, и голубая луна на нем, гасившая зеленое сияние злых звезд.
В глазах ее блеснули слезы, как капли росы.
- Зоя, о чем же вы плачете? - крикнул он.
- Не знаю…
- Вас никто никогда не целовал?
- Никто никогда!
- Вы боитесь меня?
- Нет!
- Сколько вам лет, Зоя?
- Восемнадцать!
- И вы никогда никого нс любили?
- Нет!
- Зоя, почему же у вас в глазах слезы?
- Не знаю, Семен, не знаю…
Она оперлась на его плечи и встала:
- Вам холодно, Сеня. Пойдемте!
Она застегнула его пальто, он поцеловал ее руки, сказал серьезно:
- Я буду любить вас недолго: только до моей смерти!
Глава III. ВЕСНА ИДЕТ!
Весь материал, посвященный тому или иному отображению трагических событий в нашем городе, имеет одно неоспоримое достоинство: он освобождает нас от обязанности с такими же последовательностью и подробностями излагать повесть дальше, как это мы делали в первой ее части.
Имея таким образом огромное преимущество перед другими - не говорить того, что всем известно; имея возможность не рассказывать о давно рассказанном, мы можем теперь передать последовательность событий с такой же почти стремительностью, с какою они на самом деле происходили, останавливая внимание лишь на самом главном, да на том, что осталось в тени или вовсе было не замечено другими.
Однако нельзя отнести это упущение за счет одной только неосведомленности авторов.
Тут сыграло роль и желание - вольное или невольное - затушевать значительность событий, притупить остроту вопроса, преуменьшить размеры последствий, свести все к сложному уголовному происшествию, если и заслуживающему внимания, то только своей запутанностью.
Уже одно то, что наши же события послужили фабулой для повести в "Вечерней газете", подтверждает эти соображения
Между тем для нас, знавших о кружках "Долой стыд" и "Долой невинность" гораздо раньше того, как о них упомянул очень кратко тов. Бухарин в своем докладе о комсомоле на последнем съезде партии, и знающих, может быть, и сейчас на месте больше, чем знают о них и о подобных им в Москве, - для нас уголовное в живой хронике событий стоит не на первом и не на главном месте.
Нам не представляется возможным выделить главных действующих лиц так, чтобы они стояли вне времени, вне пространства, вне быта, вне своей среды, как это делается в уголовных романах. Мы не могли поэтому оставить в тени рабочий поселок, Варю Половцеву, некоторые другие моменты, помогающие нам вывести нашу хронику за пределы того, что сообщают и в дневниках происшествий в каждой газете.
Насколько мы правы в этом, покажет дальнейший рассказ.
Весна в наших краях, как по всей Нижней Волге, приходит всегда как-то вдруг, неожиданно. После жесточайших морозов, суровых ветров на синем небе вдруг появляется беспечальное солнце, ледяные сосульки шлепаются в рыхлые сугробы снега под крышами как подрезанные; дороги на улицах темнеют, покрываются откуда-то взявшимся навозом, в колеях их скопляются ручейки, и вскоре уже улицы полны воды, овраг наш, пересекающий город, шумит и бурлит водопадами, и на припеках вытапливаются черные тропинки по тротуарам, и молодежи начинает щеголять без калош, в свежеподштопанных и ярко начищенных сапогах.
Тогда становится нестерпимо видеть замазанные рамы, дышать весной только через открытую фортку, смотреть сквозь заплесневелые, сизые от зимы стекла на мальчишек, играющих в бабки.
Вера раскрыла свое окно еще неделю назад, теперь же его закрывали только на ночь. С подложенной под грудь подушкой, она лежала на подоконнике и смотрела на улицу.
Зоя ходила из угла в угол молча - она чувствовала себя как кошка, посаженная в ящик без всякой нужды и провинности: ей хотелось царапаться и кусаться, но, чувствуя бессилие против крепких стен, она только жалобно вздыхала:
- Ой, милая! Когда же конец? Ведь он еще утром хотел зайти!
- Зоя, к чему эта канитель? Когда я была у Хорохорина, он дал мне слово, что устроит тебя обратно!
- Теперь я сама не хочу этого!
- Чего же ты хочешь?
- Работать! Стать сама себе предком!
- Слова, все это слова только. - Она зевнула и вдруг расхохоталась. - Но для чего же я тогда к нему ходила?
- Для меня? - насторожилась Зоя.
Вера немедленно поднялась с окна и серьезно посмот рела на подругу:
- Ой, не смей думать! Я и без того пошла бы, а тут просто предлог был хороший. Он так и взбесился Милая, как я ненавижу их всех!
- За что?
- Все за то же!
- За ручки и ножки?
- Да, за них! Ты думаешь, - она выпрямилась, точно готовая сражаться до последнего аа истину своих слов, ты думаешь, есть из них хоть двое на сто, которые бы же нились, сходились с женщиной для прямой цели рожать вместе детей?
Зоя усмехнулась:
- Двое найдется, я думаю!
- А я не уверена!
Она охватила голову руками и покачала ею:
- Зоечка! Какая это гнусность, милая! Ведь мне этого и не нужно было совсем, когда я замуж выходила! А он меня приучил, развратил - вот и пошло и пошло! Сколько на эту гнусную личную жизнь времени уходит, сколько сил, нервов, а ведь этих нервов хватило бы, чтобы университет кончить! Люди этими нервами стихи пишут, картины рисуют, важные дела делают, а мы что?
Она тоскливо выглянула в окно, крикнула: "Королев идет!"- и замолчала.
Зоя вышла его встретить и вернулась с ним.
Ну, конечно, - говорил он, - конечно, Зоя! Завтра вы отправляетесь на фабрику и будете работать! Поздравляю вас, поздравляю - новая жизнь, все новое, настоящее, исправдашнее!
Он жал им обеим руки и улыбался без конца.
Нет, Зоя, вы мне спасибо скажите! Я ведь с ним, прежде чем договориться, двенадцать партий сыграл! Вот уж никогда не думал, что из шахмат можно такую пользу осязательную извлечь! Но, - он расхохотался и поднял палец сурово, - но я, товарищи, не покривил душою ни разу! Я проиграл ему только одну партию! Честно проиграл… И то только потому, - добавил он с самоуверенностью профессионала, - что был рассеян и позволил ему рокироваться…
Зоя, кружась по комнате, поцеловала Веру и затем самого Королева. Он зажмурил глаза и, открыв их, вдруг опечалился.