– Пакет с немецкими документами, о котором ты говорил, мы так и не нашли, что неудивительно. В окрестностях Хулхуты шли ожесточенные бои, да и самому селению досталось, а значит, с пакетом могло случиться все, что угодно. К тому же точного его местонахождения ты указать не смог. Пленный туркестанец Закиров примерно указал место, где тебя схватили, рядом была обнаружена свежая воронка. Возможно, это то самое место, где, по твоим словам, был спрятан пакет. Если там взорвался снаряд, то, естественно, от пакета с документами ничего не осталось. Да и был ли у тебя пакет? – Опер-уполномоченный пристально посмотрел на Вострецова.
Гришка вскочил со скамейки:
– Как же так?! Товарищ лейтенант! Вы что же, мне не верите?! Да я же…
Лейтенант стукнул по столу кулаком.
– Сидеть!
Гришка подчинился. Сел, сцепил пальцы рук, опустил голову. Гордеев продолжил:
– Откуда мне знать, может, ты оставил товарищей умирать, а для нас сочинил сказку о пакете с ценными документами.
– Да чтобы я Николая бросил?! Он же мне как брат был! Если бы не пакет, я…
– А почему я тебе, штрафнику, должен верить? Если ты оступился один раз, то можешь оступиться и другой. Многое мне в тебе, Вострецов, не понятно. Ты, насколько мне стало известно, комсомолец, а распятие под гимнастеркой носишь. Как это понимать? И я должен тебе верить? Знаешь, сколько через меня с начала войны прошло? Все говорили, что они не виноваты, а на деле многие из них оказывались врагами народа, трусами, предателями, диверсантами и дезертирами!
Гришка поднял голову, посмотрел в глаза лейтенанту.
– Как же так? Меня же за этот пакет расстрелять хотели, а крестик мне мама дала, когда на службу уходил.
Лейтенант вдруг вспомнил свою бабушку, которая во время прощания перекрестила его на дорогу и сказала: "Храни тебя Господь!" Ему отчего-то стало жалко Вострецова, но вслух он строго сказал:
– Ты попал в плен к врагу, чего не должен был делать! Тем более ты разведчик. Откуда мне знать, может, ты под пытками все выложил немцам? А может, и пакет важный придумал, чтобы оправдать трусость. Бросил товарищей и сбежал.
Гришка снова вскочил, гневно посмотрел на оперуполномоченного.
– Вы, товарищ лейтенант, можете меня расстрелять, но обвинять в том, что я ребят предал, сам сдался в плен и сотрудничал с фашистами, не смейте! Да я и в плену-то ведь меньше суток был!
Лейтенант успокоил:
– Ты, Вострецов, сядь, не ерепенься. Не знаю почему, но я тебе верю. Вижу, закваска в тебе хорошая. Такого орла я бы и к нам на службу взял. Видел, в каком ты был состоянии, когда тебя привели ко мне в первый раз. Если бы ты предал своих, немцы вряд ли над тобой так измывались. Но нужны доказательства, а их нет. Хотя многое из твоего рассказа нашло подтверждение. Показания легионера Закирова не противоречат твоим. Кроме того, командир штрафной роты старший лейтенант Ковальчук утверждает, что он лично высылал разведгруппу для сопровождения диверсионного отряда в тыл врага с разрешения командира батальона. Вернувшиеся из тыла противника старшина Афанасьев, рядовой Саид Магомедов и рядовой Аманжол Кузенбаев доложили, что разведчики Селиванов, Манджиев и Вострецов остались на территории врага, чтобы отвлечь неприятельский конный дозор от диверсионной группы. Кстати, партизаны на следующий день вышли на связь и доложили, что у них все нормально. А значит, вам удалось выполнить поставленную задачу.
На душе у Гришки полегчало.
"Выходит, старания Николая и Манджиева были не зря. Значит, Ксения и Бадма, скорее всего, еще живы".
Лейтенант продолжал:
– Кроме того, я делал запрос, и летчики подтвердили, что обнаружили в названный тобой день недалеко от Хулхуты небольшую колонну немецкой техники и атаковали ее. Так же они сообщили, что перед атакой две единицы техники уже горели. Я был на этом месте и обнаружил рядом со сгоревшим грузовиком тела ваших товарищей. И еще. Капитан Овчинников, командир батальона, в котором ты служил до первого ранения, политрук Волошин и комроты лейтенант Хитров отзывались о тебе положительно, а старший лейтенант Ковальчук, как мне доложили, две недели назад написал на тебя представление о досрочном снятии судимости и награждении медалью. Похоже, ты, Вострецов, геройский парень, но вот с наградами придется подождать, пока я окончательно во всем не разберусь, а судимость с тебя сняли. Так что, по твоей настоятельной просьбе и с соизволения дивизионных командиров, а также начальника оперативного отдела, в немалой степени моего ходатайства, и в связи с нехваткой в частях личного состава, приказом, утвержденным военным советом армии, ты направляешься для службы в тридцать четвертую гвардейскую дивизию. Однако пока в звании рядового.
Глаза Гришки увлажнили слезы. Он встал по стойке "смирно", поборов дрожь в голосе, четко произнес:
– Служу трудовому народу!
Оперуполномоченный поднялся из-за стола.
– Приказ о досрочном освобождении должен быть зачитан перед строем особой штрафной роты, но не в твоем случае. В роте сейчас не до тебя. Сам понимаешь, наступление. В последних боях рота Ковальчука понесла большие потери. Так что воюй, красноармеец Вострецов. И не забудь сказать спасибо лейтенанту Гордееву, то есть мне.
– Спасибо, товарищ лейтенант!
Гордеев указал на выход из блиндажа.
– Иди, Вострецов, воюй.
* * *
В этот день вслед тридцать четвертой гвардейской стрелковой дивизии, которая двигалась в направлении Яшкуля к селению Олинг, была отправлена небольшая колонна автомобилей с боеприпасом и продовольствием. В колонне ехали два грузовика с медикаментами, санитарами и выздоровевшими красноармейцами. В одном из этих грузовиков, при немалом содействии опер-уполномоченного особого отдела Гордеева, догонял свою дивизию красноармеец Вострецов. Настроение у Гришки было хорошим, несмотря на то что погода была пасмурной и ветреной. Степная дорога, размытая дождями, истоптанная тысячами солдатских ног и копытами лошадей, изъезженная гусеницами бронетранспортеров, тракторов и танков, автомобильными и тележными колесами, превращенная в грязевое месиво, вела Вострецова к товарищам, вместе с которыми ему предстояло тянуть нелегкую лямку войны. Попутчики рассказывали радостные новости о том, что попытка немецких войск прорваться в Закавказье провалилась, они были разбиты в районе города Орджоникидзе, упорные бои шли юго-восточнее Нальчика и северо-восточнее Туапсе. Рассказывали и о том, что двадцать третьего ноября войска Сталинградского и Юго-Западного фронтов ударили по немцам и соединились у хутора Советский, неподалеку от города Калач-на-Дону, тем самым окружив многочисленную группировку немцев в междуречье Дона и Волги. Поведали о наступлении и боях под Хулхутой, а они были тяжелыми. В ночь на двадцатое ноября, по приказу командующего двадцать восьмой армией Герасименко, сто третий и сто седьмой гвардейские стрелковые полки тридцать четвертой дивизии вышли на рубеж атаки и начали окружать противника. Однако быстрого успеха достигнуть не удалось из-за неслаженных действий. Немцы предприняли ряд контратак, в ходе которых были окружены и уничтожены несколько групп десантников. Двадцать первого ноября, в три часа ночи, части Красной армии возобновили атаку и к полудню вошли в Хулхуту. Красноармейцы с удовольствием рассказывали о трофеях и пленных. Сердце Гришки переполнялось радостью и гордостью. Радость омрачалась многочисленными потерями. Победа досталась дорогой ценой. Тяжесть ложилась на сердце от сообщений о смерти боевых товарищей. Узнал он о геройской гибели знакомой ему москвички, санинструктора Наташи, и о подвиге земляка из Ярославской области, командира роты, десантника, гвардии лейтенанта Ивана Забурова. В грузовике напротив Гришки сидел сухощавый красноармеец, он-то и рассказал о гибели командира.
– Мы в наступление на высотку пошли, а там дзот. Ну, мы и залегли. Немец, сволочь, из пулемета поливает, головы поднять не дает. Пытались снова подняться в атаку, да куда там. Только людей потеряли. Командир роты приказал подавить огневую точку. Оно и понятно, лежание на одном месте смерти подобно. Один из бойцов попытался к дзоту подобраться, но был убит. Я попробовал, но тоже ранен был. Вот, только оклемался после ранения. Лейтенант видит такое дело, ну и сам полез с гранатами к дзоту. Когда до него осталось метров пять, может, шесть, кинул гранату. Гляжу, взрыв. Ну, думаю, хана немцу. Так нет, стреляет сволочь. Лейтенант привстал, метнул вторую, в этот момент его, родимого, и ранило. Потому, наверное, и промахнулся. Лежит, не шевелится. Шинель на спине в крови. Решили, погиб ротный. И немцы, видимо, так подумали, прекратили огонь. А командир вдруг вскочил и к дзоту. Немцы кинулись стрелять, а лейтенант амбразуру своим телом накрыл… Тут мы и пошли в атаку… Немцев в дзоте всех порешили, чтобы им неладно было… Если бы не лейтенант, сколько бы наших ребят еще полегло…
Гришка слушал, вспоминал тех, кого знал, и кто уже погиб. Душа рвалась от боли, когда он думал о Селиванове. Что с ним стало? Гришка надеялся на лучшее, но сердцем чувствовал, что Николая уже нет среди живых.
Повествование сухощавого красноармейца неожиданно прервалось, затихли и остальные пассажиры полуторки. В сером небе послышался гул. Он быстро нарастал. По колонне пробежала волна криков:
– Воздух! Немецкие самолеты! Всем из машин!
Гришка бросил взгляд вверх; с юго-запада к колонне быстро приближались три точки. Он ловко перепрыгнул через борт, шлепая по липкой грязи, пробежал десяток шагов, бросился на землю, прикрыл голову руками. Рядом растянулся сухощавый красноармеец. Противный пугающий вой накатывался с неба. Этот вой был особый, такой мог быть только у "Юнкерса", самолета, которому красноармейцы дали прозвища "певун" и "шарманщик" за пронзительный рев сирены во время пикирования, а саму сирену прозвали "иерихонской трубой". Часто застрочили немецкие пулеметы. Вострецов чувствовал, что пули взрыхлили степь совсем рядом. Он сильнее вжался в землю, в бессилии и злобе сжал зубы. Ответить было нечем, он, как и остальные бывшие раненые, должен был получить оружие в расположении части дивизии, в которую они направлялись. Послышался противный и пугающий свист авиабомб. Оглушительно прогремели взрывы. Гришка мысленно считал: "Раз, два, три".
Он ждал, что немцы пойдут на второй заход, однако этого не случилось. Рев моторов стал удаляться. Гришка поднял голову. Теперь ему стала понятна причина столь поспешного отлета тройки "Юнкерсов". С северо-востока, наперерез немецким самолетам, летели советские истребители. Гришка видел, как ближе к линии горизонта завязался воздушный бой. Он повернулся к сухощавому красноармейцу, тронул за плечо.
– Вставай, браток, "лаптежники" улетели.
Ответа не последовало. Вострецов встал, склонился над красноармейцем. Только теперь он увидел два чернеющих отверстия на ватнике, окаймленные бурыми пятнами крови. Вострецов перевернул бойца на спину, пощупал пульс. Красноармеец был мертв. Большие карие глаза остекленели и удивленно взирали на небо. Гришка опустил убитому веки, тихо произнес:
– Ненамного ты, братец, пережил своего геройского командира.
В лицо пахнуло трупным запахом. Так пахнуть от только что убитого бойца не могло. Вострецов огляделся. В двух шагах от себя он увидел труп солдата в форме мышиного цвета. Немец взирал на него пустыми глазницами. "Вот оно отвратительное лицо войны", – подумал Гришка. Он отвел взгляд от немца. Приторный, тошнотворный запах заставил его быстро покинуть скорбное место. Четверых бойцов, погибших во время налета немецких самолетов, и труп немца похоронили неподалеку от дороги, после чего колонна двинулась дальше.
Глава двадцать седьмая
Вострецову повезло, попал "с корабля на бал". Вечером он прибыл в полк, который расположился на холме рядом с развалинами хурула – буддийского храма калмыков. Здесь и провел ночь. Утром полк двинулся в направлении селения Олинг. Измотанные боями под Хулхутой гвардейцы едва переставляли ноги, словно свинцовое небо давило на них невидимой тяжестью. Гришка видел, как бойцы засыпали на ходу, чувствовал, как сосед сзади время от времени в полудреме бился ему головой в спину. Серая унылая степь тоже не радовала глаз и не прибавляла настроения. Шагали молча, без песен и разговоров. Хотя Гришке было о чем и с кем переговорить. К своей радости и удивлению, он встретил в роте, куда его определили, Степана Бражникова – рыжеволосого сержанта, вместе с которым пришлось участвовать в рукопашной схватке при защите совхоза "Ревдольган" в первые дни боев дивизии с немцами. Гришка первым узнал Степана, подошел, поздоровался. Бражников его не признал. Гришка напомнил:
– А мы с Николаем Селивановым думали, что вы погибли в рукопашной у "Ревдольгана", в августе. Николай часто вас вспоминал.
– Да вот, чудом выжил. Вынесли меня тогда с поля боя, подлечили, а после госпиталя определили в этот полк. Я в наш полк просился, но ведь с командирами не поспоришь, им виднее. В свою дивизию попал, и то ладно.
– У меня такая же беда.
– Не унывай, может, повезет. Теперь вместе будем проситься в свой полк. Только сколько теперь от прежнего полка осталось? Наверное, нет уже многих. А как Николай? Где он?
Вострецов рассказал Бражникову все, что произошло с ним и Селивановым со времени боя у совхоза "Ревдольган". И вот теперь они шли плечо к плечу навстречу неизвестности. Остановились, только когда начало темнеть. Выставили охранение, перекусили сухим пайком, кому повезло, легли прикорнуть. Спали на сырой земле, на холоде, на ветру, кто положил под голову вещмешок, кто приклад, а кто-то воспользовался и плечом однополчанина, как Вострецов. Куда лучше в теплой землянке с "буржуйкой", а лучше в родном доме у печки, но война не мать родна, где постелет – там и спи. Гришке после госпитальной койки было легче, но трудности дня утомили и его. Он закрыл глаза. В который раз перед ним возник образ Маши, но дремота быстро его размыла… Отдых был недолгим, через два часа приказ командира полка поднял красноармейцев на ноги. Перед атакой Бражников сказал:
– Вострецов, ты чего это меня во сне лапал и Машей называл. По девке соскучился?
Гришка покраснел, но в темноте Бражников этого не заметил.
– Чего молчишь? Не иначе зазнобу во сне увидел.
Команда приготовиться к атаке заставила Степана замолчать.
В атаку пошли в темноте без предварительной разведки и артподготовки. Вострецов вспомнил, как Селиванов сетовал, что в финскую войну их так же послали на противника без подготовки. Тогда все закончилось неприятностями и потерями жизни многих красноармейцев. Гришка надеялся, что это не повторится сейчас. Однако начало атаки было удачным. Немцев выбили из окопов и к полуночи взяли Олинг – калмыцкое селение с несколькими разрушенными саманными хижинами. Впереди был поселок Яшкуль. Перед глазами Вострецова промчались августовские дни, тяжелый бой, взрыв, ранение, отступление из поселка. И вот он снова здесь. Он вернулся туда, откуда когда-то отступил. Но надо было еще освободить поселок от немцев.
Глубокой ночью подразделения полка вышли на равнину перед Яшкулем, преодолевая яростный огонь неприятеля, встречный морозный ветер и снег. Однако взять поселок не удалось. Более того, немцы контратаковали и вернули себе Олинг, но страшнее было то, что гитлеровцам удалось ловким маневром отрезать дивизию от остальной армии. Тридцать четвертая оказалась в "мешке". Только теперь Гришка в полной мере понял переживания Селиванова, когда тот рассказывал об окружении. По взволнованным лицам командиров и сумбурным приказам некоторых из них было видно, что в действия частей дивизии проникла некоторая неразбериха, а это говорило о плохой связи между частями. Она же, эта самая неразбериха, загнала отступающий полк к широкому покрытому льдом ильменю, где защитой могли быть только заросли густого высохшего камыша. Там и оказался гвардеец Вострецов в полдень двадцать шестого ноября. Сержант Бражников злился.
– Твою мать! Куда залезли! Тут же ни окопаться нормально, ни оборону держать. Чего тут топчемся! Отходить надо. Какого хрена…
Рев танкового двигателя заглушил его слова. Танк "Т-60" с десантниками на броне, ломая камыш, на полном ходу заехал на лед. Несмотря на то что танк был легкий, тонкий ледяной покров ильменя не выдержал его массы. Машина провалилась. Десантники спрыгнули с танка. Люк башни открылся, из него высунулась голова в кожаном танковом шлеме. Танкист осмотрелся, выругался, снова нырнул внутрь. Двигатель зарычал, танк дернулся в сторону берега. Грязевая жижа и ледяная крошка полетели на десантников. Танк рвался к берегу, но все больше увязал в ильмене. Еще несколько попыток не привели танкистов к желаемому результату. С западной стороны послышался протяжный звук мотора. Гришка посмотрел вверх. Над ильменем в мрачном сером небе повис "Фокке-Вульф".
Бражников задрал голову, складно произнес:
– Если "Рама" прилетела, значит, братцы, жди обстрела.
Степан не ошибся. Через некоторое время после того, как "Фокке-Вульф" улетел, немцы открыли шквальный минометный и пушечный огонь. На льду ильменя появились большие черные полыньи. Столбы грязи, воды и ледяной крошки то и дело вздымались к небу. Шрапнель косила камыш и людей, смешивала грязевую жижу с кровью и кусками человеческой плоти. На глазах Гришки и его однополчан лед сначала превратился в решето, а затем в грязное ледяное месиво. Когда обстрел утих, Бражников сказал:
– Обложили, гады! Если ночью не прорвемся к своим, то завтра немцы устроят нам в этом болоте братскую могилу.
День прошел в круговой обороне. Ближе к ночи пришел приказ перегруппироваться и идти на прорыв. Тогда же к Степану Бражникову подошли десантники, которые приехали на танке. Они оказались из бригады Кричмана. Их послали в разведку, но группа наткнулась на немецкие танки и вынуждена была отступить к ильменю. Один из них попросил:
– Братцы, помогите танк вытащить из этого болота. Нам своими силами не управиться. Надо под гусеницы побольше камыша накидать. Не оставлять же технику немцам.
Бражников почесал подбородок.
– Это верно, обойдутся фрицы без наших танков. Да и на прорыв с ним идти веселее будет, – сержант повернулся к бойцам своего отделения. – Вострецов, Поликарпов, Мурзин, Беликов! За мной! Поможем танкистам!
Увязая сапогами в болотной жиже, десантники направились к танку. Вскоре работа закипела. Часть камыша утоптали по ходу движения танка, остальной срезали ножами, срубали саперными лопатками, ломали, кидали под гусеницы. Работа не пропала даром. Вскоре танку удалось выбраться из грязевого плена и выехать из ильменя.
Бражников обтер руки об ватные штаны, полез за кисетом.
– Теперь можно и перекурить, пока немец успокоился.
Вострецов стоял рядом, его взгляд вдруг остановился на легковом автомобиле, брошенном на окраине ильменя, в двадцати метрах от танка. Гришка тронул Бражникова за рукав.
– Сержант, машина немецкая. При прорыве она нам тоже может пригодиться.
Бражников мысль оценил.