Хотя никакой уверенности не имелось, что за то время, пока японка соблазняет русского атамана, планы её шефов не изменятся и они не решат, что благоразумнее сразу же перебросить её в Германию, Венгрию или в Северную Италию, под крыло Муссолини. Куда именно, безразлично; единственно важно – чтобы в Европу. Очень уж ей хотелось проверить себя в амплуа настоящей западной леди.
К тому же в перерывах между вулканическими извержениями страстей Семёнов сумел убедить Сото, чтобы она постаралась попасть в Германию, где могла бы встретиться с полковником Курбатовым.
– Объясни своим шефам, – урезонивал он, – это в ваших интересах: не упустить такого спецагента из виду. Не потерять влияния на него.
– И-осень-то харасо, – охотно соглашалась японка. – Объясню. – Найду полковника и прикажу, чтобы он вернулся в Маньчжоу-Го. От имени господина генерала или императора Хирохито прикажу.
– Ну, с Маньчжоу-Го – это уж как получится, поскольку у германцев на него тоже виды имеются. Однако обещаю, что, со своей стороны, тоже поговорю с кем надо, чтобы использовали тебя в Германии. Или, в крайнем случае, в Венгрии.
– И-осень-то правильно, я готова работать в Германии, где будет полковника Курбатов. Тогда полковника и-будет служить императору. Прикажу – и будет.
– Ты хоть видела когда-нибудь этого офицера?
– Нет, но мне дадут фотографию.
– Да я не о том. Фотография – это фотография, а тут перед тобой предстанет настоящий казак, мощный, красивый, настоящий князь… Влюбишься в него – пристрелю, – как-то на одном дыхании пригрозил атаман.
– Сото в полковника не влюбится. Это полковника влюбится в Сото, – на свой манер "успокоила" его японка, после чего вышла в соседнюю комнату и позвонила кому-то по телефону.
Семёнов слишком плохо знал японский, чтобы перевести весь её разговор, да к тому же говорила она негромко. Тем не менее он отчетливо уловил, как дважды прозвучала фамилия Легионера.
– Твоего начальника не удивило, что ни с того ни с сего ты вдруг заговорила о полковнике Курбатове?
– И-нет, не удивило, – спокойно ответила женщина.
– Странно.
– И-почему странно? И-меня специально прислали сюда, чтобы я выяснила, где находится полковника Курбатов. И-осень-то харасо: я выяснила. И получила задание от вас, господина генерала, установить контакт с полковника Курбатов. Я получила. И-осень-то харасо!
Пока атаман, осмысливая новый сюжетный поворот их встречи, приходил в себя, японка уже бережно уложила свою головку на низ его живота и в очередной раз принялась преподносить ему урок любовного таинства, которое она называла "поцелуй лепестка на рассвете". У генерала это случалось несколько раз с другими, однако ничего подобного тому, что он ощущал во время ласк губами Сото, не встречал. Впрочем, и какой-то особенности уловить тоже не сумел.
В конечном итоге, генералу было совершенно безразлично, куда именно забросят его женщину. Самое страшное для него начиналось с завтрашнего утра: Сото опять не будет рядом. Если бы недоброжелатели из штаба Квантунской армии и японской администрации в Манчжурии знали, сколь мучительна для русского атамана разлука с ней, они бы почаще устраивали их свидания, чтобы в конце концов извести его расставаниями. Не исключено, что тогда одно из них и в самом деле закончилось бы совершением священного обряда харакири.
Однако все эти терзания – эмоции. А пока что… Вот уже почти сутки генерал и Сото не поднимались с постели, стараясь не тратить попусту времени ни на выяснения житейских реалий, ни на размышления о будущем. Пока что им прекрасно жилось в дне насущном, где все еще хватало и хлеба, и греха.
Но, похоже, что и это уже в прошлом, страницу которого только что перевернул адъютант главкома полковник Дратов, чью голову в дверном проёме атаман сейчас с удовольствием прострелил бы.
– Поручик Живалов – это командир отряда диверсантов, прошу великодушия, – не унимался адъютант, стоя под дверью номера Сото. – Явился по вашему приказу. "Доставили" – это к слову. Но замечу, что речь идет о деле, не терпящем отлагательства.
Одеваясь, генерал с тоской поглядывал на остававшуюся в постели женщину. Чуть прикрытое лёгким пестрым халатиком тело её безмятежно разметалось по измятой белизне простыней, соблазнительно маня и вызывающе упрекая его. Пол рядом с постелью был заставлен подносами, пустыми бутылками и остатками блюд, которые им доставляли в номер. В воздухе витал запах плоти.
Было время, когда атаману казалось, что он всего лишь некстати привык к этой женщине; затем появилось ощущение, что влюблен… Когда же Сото вновь возникла в его бытии, генерал вдруг понял, что чувства здесь ни причем. Просто, находиться рядом ней, ощущать её близость, предаваться греховным усладам – это и есть то естественное состояние, при котором жизнь стоит именовать жизнью.
Застегивая китель, генерал вновь взглянул на Сото. Слегка приоткрыв глаза, она сонно и в то же время – всепонимающе улыбнулась и, вскинувшись всем телом, словно рыба-кета перед погибельным метанием икры, вновь умиротворенно уснула. Время шло, а генерал все стоял над женщиной, любуясь красотой её лица и восхищаясь изысканностью фигуры.
"А ведь, кажется, эта японка заявилась сюда, чтобы сказать, что лично готова помочь тебе сделать харакири, – удивленно повел подбородком Семёнов. – И когда ты услышал это, у тебя появилось страстное желание тотчас же покончить с ней, пристрелить. Вот только не решился. Не потому, что испугался генерала Умедзу. Оказывается, с женщиной страстям можно предаваться только в постели. Ибо только здесь, в постели, есть возможность наслаждаться их, страстей этих самых, погибельностью".
27
Машина, за рулём которой был Фротов, повышенный в чине, уже штабс-капитан, ждала атамана у подъезда отеля. Через несколько минут Семёнов был доставлен к штабу армии, размещавшемуся в небольшом двухэтажном особняке, неподалеку от управления японской военной полиции.
Командир новой группы маньчжурских стрелков поручик Живалов, томящийся ожиданием в приемной, буквально потряс главкома своей… незначительностью, если не сказать – ничтожностью. Ростом он едва дотягивал до среднего, лицо было до изможденности худое, а бесформенность узких сутулых плеч передавалась всей его нескладной фигуре.
– И куда ж это мы собрались, поручик, в соболях-алмазах? – даже не попытался скрыть своего разочарования генерал.
– Пока что – в Россию, а там – как прикажете-с, ваше превосходительство…
– Сабельно-сабельно. И что, в Россию идти, почти на верную гибель, сами изъявили желание, аль исключительно по приказу?
– В каждую атаку идем-с, как на верную гибель. Однако в ней не очень-то разгуляешься, а тут как-никак диверсионный рейд, где вольному воля-с.
– Значит, не только по приказу, – недовольно поморщился Семёнов, которого буквально покоробило от этого лакейского "идем-с" и всех прочих "есканий".
– Был бы приказ, ваше превосходительство, а желание у настоящего солдата обязательно появится, да-с, – лицо Живалова напоминало мордочку молодого бульдога: человеческие черты его обезображивались выражением слюнявой собачьей преданности.
"Нет, – проскрипел зубами атаман, – это не Курбатов! Не та силища, не тот вид, а главное, не тот размах. Чита и её окрестности – вот все, на что он способен, в соболях-алмазах. Да и то в самом счастливом случае", – мысленно определил он.
– В диверсиях ранее участвовали?
– Все больше по разведке-с, господин генерал. По казачьей, пластунской традиции.
Семёнов поморщился и предусмотрительно перевел взгляд на Дратова. До того медленно, стекающим холодком по спине доходило генеральское: "Кого ты привел сюда, черт бы тебя подрал?! Убери его с глаз моих!"
– Прошу великодушия, ваше превосходительство, – передернул плечами адъютант. Это был один из тех немногих случаев, когда просьба его соответствовала сути: от генерала действительно требовалось немалое милосердие, чтобы не выставить за дверь обоих. – За неимением под рукой Курбатова…
– О Курбатове отныне забыть. Японцы тоже на него глаз положили, а я и им сказал: "Забыть!". Теперь он мне в рейхе нужен больше, чем здесь.
– Есть: забыть!
– Я так понимаю, что разочарованьице какое-то у вас на мой счет появилось, – угоднически как-то произнес поручик, – поскольку сразу о ротмистре Курбатове речь зашла-с. Так, не извольте впадать в него, в разочарование-с это, господин атаман.
– Манера изъясняться у вас, Живалов, какая-то приказчицкая: "Да-с", "Извольте-с"! – уже не мог скрыть своего раздражения атаман. Хотя понимал, что в отношении человека, отправляющегося за границу, на верную смерть, подобные придирки неприемлемы.
– Прошу прощения, – невозмутимо парировал тот в духе Дратова, – исправлюсь.
– Сомневаюсь. Впрочем, особого значения это уже не имеет. Вы были знакомы с ротмистром?
– Так точно-с, ваше превосходительство. Одно время вместе учились в японской разведшколе. Не сочтите за нескромность, но я бы не сказал, что ротмистру Курбатову хоть в чем-то удавалось превосходить меня. Да-с, не удавалось, господин генерал-атаман, и многие курсанты тому свидетели.
– Что, даже в силе Легионер превзойти вас не мог? – насмешливо поинтересовался Семёнов.
– Вы о физической силе? – ухмыльнулся Живалов. – В диверсионной выучке она мало что значит, уж поверьте мне. Тем более что в выносливости я Курбатову не уступал. Нет-с, не уступал. Инструктора школы могут подтвердить это. Как, впрочем, и сам фюрер наш, полковник Родзаевский.
– В японской школе, говорите, в соболях-алмазах? – слегка изменил ход своих нервозных размышлений Семёнов. – Значит, вы знаете, что работать, в конечном итоге, придется на японскую разведку?
– Так точно-с, – все с той же подобострастной угодливостью отвечал Живалов. – Все под японцем ходим-с. Японец платит-с, а мы – служим-с! Таков порядок.
– Вот он, каков молодой казак нынче пошел! – назидательно молвил генерал, обращаясь к адъютанту. – "Японец платит-с, а мы служим-с!". И никакой тебе тоски по службе царю-батюшке. Никакого понятия об офицерской чести. О чести русского офицера, в соболях-алмазах!
– По поводу чести нашей сомневаться не извольте-с, – невозмутимо заверил поручик. – О ней мы завсегда-с…
Семёнов отошел к столу, налил себе водки, не предложив рюмки офицерам, выпил и, утерев усы и губы рукавом казачьего бешмета, процедил:
– Быть такого не могло, чтобы самого Курбатова превзошёл кто-то, в соболях-алмазах!
– Это уж, как изволите понимать, господин генерал, – и на сей раз ничуть не стушевался новоявленный командир маньчжурских стрелков.
– И никогда впредь не смейте утверждать, что вы когда-либо учились в одной разведшколе с Курбатовым, – пронзил его презрительным взглядом атаман. – Во всяком случае, в моем присутствии – не сметь.
– Это ж почему, господин генерал? Вместе по всему курсу прошли. Да-с, по всему.
– Именно поэтому впредь никогда не решайтесь утверждать сие. Ни в одном приличном обществе, особенно в офицерском. Вы поняли меня, поручик?
– Как прикажете-с, господин генерал, – Живалов поражал атамана своей невозмутимостью.
– И никогда, по крайней мере, при мне, – наливались кровью глаза атамана, – не сметь заявлять, что вы вообще были знакомы с Курбатовым!
– Как прикажете-с, господин генерал.
– Потому что Курбатов – это Курбатов. Именно с него началась слава маньчжурских стрелков.
– Как изволите считать, господин генерал.
– А теперь вон отсюда! Я сказал: вон! – в ярости заорал генерал, надвигаясь на командира разведывательно-диверсионной группы.
– Прошу извинений, ваше превосходительство, – Живалов без тени смущения поклонился главкому, демонстрируя, как давно привык к тому, что его пинают всегда, везде и кому не лень.
– Изъясняйтесь на своем приказчицком наречии с красными, – брезгливо проворчал Семёнов. – Им этот язык более понятен, нежели казакам! – метнул он уже вдогонку диверсанту, поспешно уходившему из кабинета под прикрытием Дратова.
28
– И-к вам и-женсина, господина генерала.
Теперь атаман старался бывать в отеле военной миссии в Тайларе как можно чаще, зная, что здесь его ждет постоянно отведенный для него номер и "узкоглазая паршивка" Сото. Её отъезд в Европу был отложен. Очевидно, командование сочло, что сейчас она нужнее здесь, под боком у русского. Причем Семёнов не без основания полагал: на решение это повлияла беседа с генералом Судзуки. То ли слишком подозрительным показалось японцу его стремление как можно скорее отправить Сото подальше от себя, то ли, наоборот, почувствовал, что он увлекся японкой, поскольку печется о её судьбе.
Впрочем, всё это не важно. Главное, Сото все еще здесь, в Маньчжурии, что она рядом с ним. Как только атаман появлялся в Тайларе, в его номере в "Сунгари" тотчас же начинала хозяйничать эта прекрасная японочка.
– Какая еще женщина, в соболях-алмазах? Какая женщина нужна мне здесь, когда у меня есть ты?
– И-это есть и осень-то красивая руськая женсина. – Ревность оставалась такой же недоступной для этой азиатской красавицы, как и чувство юмора. Из всего набора чувств и влечений, которыми, исключительно по неосторожности своей, Господь наделил женщину, Сото признавала только постельные ласки да ироничную покорность своему повелителю.
– Ну, если даже ты считаешь её красивой…
– И-осень-то красивой.
Сото поставила на стол перед Семёновым поднос с двумя чашечками саке, двумя плошками риса и мисочками, в которых благоухали восточными приправами куски жареной осетрины.
– Русская, говоришь? – заколебался генерал. – Кто же она такая, если русская? Ну-ка зови её сюда, в соболях-алмазах. Где мой адъютант, полковник Дратов?
– И-полковника куда-то усел, – пролепетала Сото. Её миниатюрные нежные губки напоминали розоватые лепестки цветков сакуры. Слова, что сюсюкающе слетали с них, Семёнову хотелось снимать обветренным ртом, словно росу с утренних вишенок.
Он только что прибыл, чувствовал себя слегка усталым после тряского маньчжурского бездорожья и жаждал только одного – немного отдохнуть в объятиях своей "паршивки". И ни одна русская женщина, при каких бы телесах и искушениях она ни предстала бы перед ним, не могла подарить и тысячной доли той необычной неги и изысканно-бесстыдных ласк, которыми награждала его юная возлюбленная.
– И-я и-могу позвать эта руськая женсина? – напомнила о себе Сото.
– Что тебе так не терпится, лейтенант? – вальяжно поморщился Семёнов. – Она тебе что, самой очень понравилась, а? Может, и в тебе созрела эта самая, – вычурно повертел он перед лицом растопыренными пальцами, – греховная бабья любовь? Тогда так и скажи, мол, красотой-добротой подкупила.
– И-нет, не подкупила, – потупив глаза, объяснила японка. – Но вы правы, господина-генерала: она и в самом деле, – точно так же вычурно повертела перед своим лицом растопыренными пальцами девушка.
– Приставала к тебе, что ли?! Так и скажи: тут же велю её по обычаю казачьему нагайкой выпороть.
– Выпороть – да, надо, – охотно согласилась Сото. – И-осень-то подлая женсина.
Генерал снисходительно рассмеялся.
– Потрясающая рекомендация! Ну-ка, введи её сюда, пока непоротую, но уже подлую.
Женщине было под тридцать – рослая, статная, с небольшой, но высоко вздернутой грудью, она попросту не могла не привлекать к себе внимание мужчин: настоящая русская красавица, о которых в станицах говорят: "Писаная", "кровь с молоком". Но поскольку такая не вызывать раздражения у соперниц тоже не могла, Григорий вполне согласился с Сото: выглядела она "и-осень-то подлой женсиной".
Налитые щеки её все еще сохраняли былую, девичью свежесть, а сам овал лица подтверждал ту истину, что некоторые коренные сибирячки действительно до седьмого колена не имеют в себе ни капли азиатской крови. Едва заметная ямочка на левой щеке, очевидно, досталась ей в наследство от той славянской девы, которая, уйдя в Сибирь вслед за своим воином, стала основательницей нового сибирского рода.
– Кто такая? – лениво поднялся атаман со своей низенькой тахты.
– Елизавета Власьевна. Вдова поручика Кондратьева, – взволнованно мяла платочек сибирячка.
– Какого еще поручика Кондратьева? Не припоминаю.
– Да вряд ли вы вспомните его. Муж мой служил как бы в личной охране адмирала Колчака. Но он знал вас с самой лучшей стороны, господин атаман, и как-то сказал мне, что если с ним что случится, то я могу обратиться к вам.
– Ах, да, Кондратьев! – вдруг освежил память генерал. – Казак-рубака. Неужели погиб? Хотя да, сколько их полегло… Что ж, сабельно-сабельно… Ну, садитесь, Елизавета Васильевна.
– Власьевна, – безо всякого кокетства уточнила неожиданная гостья.
Вся в чёрном: шаль, платье с изысканным декольте, прозрачная вуаль из тех, которыми все еще продолжали шокировать китаянок некоторые белогвардейские барышни… – она пришла сюда вдовой, и вдовой – во всей строгости своей одинокой безутешности – намерена была отсюда выйти. Поняв это, атаман сразу потерял к ней какой-либо сугубо мужской интерес. Он никогда не считал себя отпетым бабником и вполне допускал, что в жизни могут встречаться дамы со строгостями, но воспринимал их лишь до тех пор, пока они оставляли надежду. Женщина, не подающая абсолютно никаких надежд, сразу же переставала существовать для него.
– Садитесь же, вдова Елизавета, – не стал он повторять её отчества. И голос сразу же стал жестким. – Какая такая просьба ко мне?
Прежде чем ответить, Кондратьева проводила взглядом Сото, только сейчас решившую, что при разговоре атамана с дамой делать ей, собственно, нечего. Однако, уходя, японка вскользь, но довольно пристально осмотрела, буквально прощупала взглядом всю фигуру женщины. Семёнову почему-то показалось, что сделала она это не только из ревности.
– Я, господин атаман, только недавно перебралась сюда, в маньчжурские края.
– Откуда перебрались?
– Из Монголии.
– Если надеетесь получить финансовую поддержку, то на меня прошу не рассчитывать. Увы, штаб армии настолько стеснен в средствах, что почти не располагает какой-либо возможностью…
Кондратьева уселась в низенькое кресло-качалку и, шаловливо покачавшись, озарила атамана снисходительной улыбкой.
– Вы не так поняли меня, генерал. Благодаря поддержке и попечительству отставного полковника Жуховицкого.
– Не имел чести, – поспешил откреститься атаман.
– Вы невнимательны, – мило улыбнулась Елизавета, – я сказала, что речь идет об отставном полковнике, вместе с которым я держала довольно солидную факторию в Монголии и с кем прибыла сюда. Так что теперь перед вами сидит довольно обеспеченная женщина, – вальяжно расправила она белую кружевную бабочку, украшавшую вырез платья.
– Это другой фасон, – проворчал Семёнов, признательно вздохнув. Он устал от несметного количества просителей финансового вспомоществования, среди кого всегда появлялось немало казачьих, особенно офицерских, вдов. И, прежде всего, устал сочинять отказы.
– Так вот, до нынешнего дня я дожила достаточно состоятельной. Настолько, что и сама время от времени могу жертвовать. Правда, в довольно скромных размерах, тем не менее…
Полусонные глаза атамана несколько оживились. Однако не так, чтобы окончательно разогнать навеваемую присутствием вдовы убийственную скуку. Он с сожалением взглянул на дверь, за которой исчезла японка: до чего же зряшно уходит время!