– Не могли бы вы излагать свою просьбу короче и яснее, мадам? В чем, если конкретно, суть вашего прошения и цель визита?
– Как вдова офицера прошу ходатайствовать перед местной администрацией о содействии в некоторых моих деловых начинаниях. Мне приходилось слышать, что вы обращались с подобным ходатайством, касающимся других офицерских вдов.
– Я только тем и занимаюсь, что сочиняю всевозможные ходатайства, мадам, – кончилось терпение атамана. – В основном "вдовьи". Поэтому попрошу конкретнее: в чем ваша просьба? Где сама бумага?
– Она за дверью. В небольшом чемоданчике, рядом со шкатулкой, которую вместе с кое-каким содержимым хотелось бы преподнести вам в дар. Не сочтите за подношение. Исключительно в память о погибшем поручике.
– Разве что в память… – полусонно пробормотал атаман.
– Дело в том, что ваша японская подруга, сожительница или кем она приходится, потребовала, чтобы корзинку я оставила в прихожей. Теперь, с вашего позволения, я возьму её. Не надо что-либо сочинять, об этом позаботился мой юрист. Достаточно вашей милой подписи.
Семёнов посмотрел вслед вдове и похмельно повертел головой. Он отказывался что-либо понимать. А еще ему хотелось знать, куда девался адъютант, который в минуты свидания с Сото и на пистолетный выстрел не должен был подпускать к нему каких-либо просителей. И куда исчез водитель, он же штабс-капитан Фротов, на кого генерал полагался как на телохранителя. Какое ходатайство, какой полковник Жуховицкий, какая шкатулка, в соболях-алмазах?!
Впрочем, о шкатулке вдовы – вопрос отдельный, вначале её следовало увидеть. Вдруг и в самом деле?..
– И-я и-могу отдать женсина её весци? – появилось в просвете двери соблазнительное личико япошки.
– Можешь, Сото, можешь. Что вы тут затеяли? Не тяни время, его и так в обрез.
– И-осень-то харасо, атамана.
Несколько минут не было их обеих. Когда же Кондратьева наконец появилась, в руках у неё желтела небольшая кожаная сумка с аппликацией и металлическими заклепками – наподобие тех, которыми любили щеголять маньчжурские модницы, устроившиеся в какие-либо государственные учреждения.
– Как и обещала, я не займу у вас и пяти минут, – положила вдова перед атаманом два листика с отпечатанным на машинке текстом на русском и китайском. Причём легли они на украшенную серебряной вязью и резьбой деревянную шкатулку.
Пока атаман искал свои очки и, поднося прошение поближе к окну, разбирался в его сути, вошла Сото. Опустившись перед столиком на колени, она поднесла генералу и его посетительнице стоявшие на подносе ароматно дымящиеся чашки.
Семёнов знал пристрастие маньчжуров к чаю из трав, но, угощаясь им, каждый раз задавался непраздным вопросом: "На каком таком зелье настояли его в этот раз местные мастерицы отрав и всевозможных ядов?" Вот и в этот раз командующий на мгновение оторвался от чтения, чтобы взглянуть на Сото, и… замер: прямо на него смотрело дуло пистолета.
– Все, атаман Семёнов! – озарила свое лицо бледной улыбкой высокогрудая "вдова", поднимаясь со стула и отходя к двери. – По приговору народного суда, именем советской власти…
Нажав на спусковой крючок, террористка сразу даже не сообразила, что щелчок получился холостым. Заметив коварную ухмылку японки, она тотчас же перевела ствол на неё и вновь нажала на крючок – раз, второй… В третий не успела – в лицо ей полетела чашка с горячим чаем. И пока, ослепленная парящей жидкостью, женщина металась по комнате, пытаясь прийти в себя и найти дверь, Сото бросилась к ней, захватила руками ноги и, ударив головой в живот, сбила на пол.
На пронзительный визг, которым она вслед за этой атакой огласила половину отеля, в номер ворвались два маньчжура в штатском и вытолкали террористку сначала в другую комнату, а затем и в коридор.
– И осень-то испугался? – встревоженно поинтересовалась Сото, опускаясь на колени перед главкомом и кладя на стол перед ним пистолет Кондратьевой.
Атаман неловко вертел головой, глядя на японку ошарашенными покрасневшими глазами, и мычал что-то воинственно-нечленораздельное, усиленно пытаясь прийти в себя. Он был поражен тем, что только что произошло; как глупо, не по-армейски, оказался он на грани гибели. Недостойной его, рубаки-атамана, гибели – вот что прежде всего потрясло Семёнова.
– Я же говорила, господина генерала, что там – и-осень-то подлая женсина, – проворковала Сото, озаряя лихого генерала извиняющейся улыбкой.
Все еще не овладев собой, Семёнов, тем не менее, уже стоял у двери в соседнюю комнату, с пистолетом в руке, готовый к любому развитию этой трагикомической сцены.
– Кто эта стервоза недорезанная?! – рычал он, поводя пистолетом то в сторону Сото, то в сторону насмерть перепуганной горничной, которой выпало убирать осколки чашек. – Кто её подослал сюда?! И вообще, кто устроил весь этот бедлам, этот хреновый спектакль с незаряженным пистолетом?! Я вас спрашиваю!
– И-это не есть и-хреновый спектакль, – вежливо кланялась Сото.
– А что же, по-твоему?
– И-это было покушение. И-вы сейчас увидите.
Девушка степенно вышла в переднюю и спустя несколько секунд вернулась, держа на ладони россыпь патронов.
– Пистолета и-был зарязен. И-настоящий, боевой пистолета, атаман может осмотреть его, – указала она пальчиком на оружие террористки.
– Да вижу, что не игрушечный, – атаман и в самом деле взял в руки маузер, повертел его перед глазами, понюхал пахнущий ружейной смазкой ствол.
– Пока руськая женсина улыбалась вам, я украла все патроны, – ослепительно улыбалась Сото. – И предупредила охрану отеля.
– Так ты знала, что она пришла убить меня?
– И-нет, сначала не знала. А потом нашла пистолет – и знала. Вот… – вновь протянула атаману ладошку с патронами.
– Почему же ты её сразу не пристрелила? Или сразу же не сообщила мне?
– И-зацем? – безостановочно кланялась и улыбалась Сото. – Вы не верили Сото, что она подлая и-женсина. Если бы я вошла с пистолетом, эта женсина отказалась бы от него.
– Но у неё мог быть и второй пистолет.
– И-Сото не позволила бы подлой женсине достать второй пистолет, – решительно заявила лейтенант кемпейтай. Поэтому я и вернулась в комнату. А если бы эта подлая женсина достала пистолет или нож, то Сото сделала бы вот так… – едва приподнявшись, японка вдруг вскрикнула и, раскручиваясь на лету, продемонстрировала какой-то невероятный прыжок, в котором ударом ноги, очевидно, способна была не только выбить из руки "залетной вдовушки" пистолет, но и снести ей голову.
– Мать твою, в соболях-алмазах!.. – восхитился атаман со свойственным ему походно-казарменным аристократизмом. – Сабельно-сабельно!
Ему, конечно, приходилось видеть подобные приемы, им русских курсантов диверсионной школы пытались обучать японские мастера дзюдо и карате, но никак не ожидал увидеть один из самый сложных в исполнении этой хрупкой девицы.
– Я не позволила бы этой женсине стрелять. Сото не позволила бы мадам Кондратьевой убить атамана…
29
Полковник Дратов прибыл с тем небольшим опозданием, которое вполне позволяло командующему пристрелить его тут же, на месте, изложив в нескольких матерщинных словах и свое недовольство, и текст окончательного приговора.
– Что случилось, атаман? – ошалело торчал адъютант на пороге номера с саблей в одной руке и пистолетом в другой. – Там взяли бабу и водителя, который дожидался её. Говорят, эта гадина пыталась застрелить вас.
– Лучше скажи мне, где эта скотина Фротов? – поиграл стволом генерал, не желая возвращать его в кобуру. – Сюда его!
– Он у машины. С террористкой разбирается.
– Это я с ним сейчас разбираться буду. Сюда его!
Однако звать Фротова не пришлось. Он уже явился: растерянный, взъерошенный и тоже с оружием в руке. Завидев телохранителя атамана, Сото предусмотрительно прошмыгнула у него под локтем и молча покинула номер.
– Где вас носит, унтер-офицер?! – Хотя японская контрразведка уже хорошо знала, что собой представляет водитель командующего и каков его настоящий чин, штабс-капитан Фротов все еще прикрывался погонами унтер-офицера. Что всякий раз, когда командующий был зол, позволяло ему подчеркнуто низвергать своего телохранителя до чина, засвидетельствованного лычками.
– Даму только что увезли, господин генерал. Не думаю, чтобы она была подослана красными.
– А кем же?
– Подозреваю, что подослали сами японцы. – Штабс-капитан оглянулся, не появилась ли Сото, предусмотрительно оставившая их в сугубо мужской компании. – Слишком уж все подлакировано было…
– Ты что, Фротов? Думаешь, что говоришь?
– Именно потому, что думаю, а не полагаюсь на первую попавшуюся версию…
Семёнов сел за столик, пригласил к нему адъютанта и Фротова, и несколько минут молча, с нескрываемой брезгливостью, смотрел на чашку с саке.
– Что говорит сама вдовушка? Если только она, в самом деле, офицерская вдова, а не уличная подстилка.
– Пока ничего не сказала. Визжала и вырывалась. Но это пока, потом заговорит.
– Тогда какие у тебя основания винить японцев? – наконец поднял атаман глаза на своего телохранителя. – Какие основания утверждать, что эта сука хотела разрядить в меня весь магазин по заданию их разведки?! – стукнул он по столу рукоятью маузера.
– Но ведь я не утверждаю, что целью этой красотки было убить вас.
– Тогда что же ты утверждаешь?
Фротов нервно взглянул в сторону полковника. Он терпеть не мог, когда при их беседе с командующим присутствовал кто-либо третий, пусть даже адъютант.
– Сидеть! – приказал командующий Дратову, когда тот приподнялся, чтобы выйти. – А ты, штабс-капитан, шароварами перед нами не ерзай, и подозрений зряшных не разводи, в соболях-алмазах.
– Может, ошибаюсь… Но мне кажется, что эту бабенку подослали специально для того, чтобы укрепить ваше доверие к их агенту, к японке. К лейтенанту контрразведки Сото.
Брови Семёнова поползли вверх. Сюжет, который раскрутил перед ним Фротов, пока что совершенно не вписывался в его понимание того, что здесь только что произошло. Он, конечно, не сомневался, что Сото работает на японцев, да она и не отрицала этого. Но "укреплять доверие" таким способом! Тем более что он давно смирился с её присутствием.
– А если нет? – неуверенно спросил Семёнов. – Если все не так, и Сото действительно спасла мне жизнь? Тебя, штабс-капитан здесь не было, террористку эту ты проморгал, а Сото оказалась рядом, заставила её оставить свои вещи в "предбаннике", обшарила их и вовремя разрядила пистолет. Может, это тебя и задевает?
Пока продолжался это диалог, адъютант один за другим раскурочил три патрона и высыпал на стол порох, доказывая, что все они были боевыми.
– Не скрою, задевает. Но все же в спектакле, устроенном японцами, задействовано было две "крепостные актрисы" – Сото и Кондратьева, – повертел между пальцами одну из пустых гильз штабс-капитан. Даже после этой молчаливой демонстрации Дратова, отказываться от своей версии телохранитель не намерен был. – С той только разницей, что японка была посвящена во все тонкости замысла своих шефов, а Кондратьеву использовали "вслепую", не объяснив, кто такая Сото и как она может повести себя во время её визита к атаману.
– А я уверен, что японка здесь ни при чем.
– В таком случае прикажите своему адъютанту заказать портрет Сото у лучшего художника Маньчжурии, чтобы вывешивать его рядом с иконой Богоматери. Поскольку получается, что именно ей вы обязаны спасением своей жизни.
– А что, и придется заказать.
– Подсказать имя портретиста?
– Как думаешь, стоит мне официально обращаться по этому поводу в японскую контрразведку? – как ни в чем не бывало, сменил тему атаман.
– Бессмысленно. В любом случае нужно воспринимать события так, как они нам преподнесены. Подробности попытаюсь выяснить по своим каналам.
– А что если подослали её красные или свои же, беляки?
– Вряд ли. Хотя… все может быть. Долго вдовушка не продержится, заговорит.
– Но заговорит лишь в том случае, – напомнил штабс-капитану Дратов, – если её действительно подослали красные, китайцы, маньчжуры или кто-то из своих же завистников. Если же сами японцы, то она сегодня же "повесится" в камере, или же её заставят давать такие показания, какие будут выгодны японской контрразведке. Не надо было отдавать её их военной полиции.
– Ничего не поделаешь, нагрянул полицейский патруль.
– Что тоже подозрительно, – обронил адъютант.
– А по договоренности всех диверсантов мы обязаны передавать японской военной полиции, разве не так? – обратился штабс-капитан за поддержкой к атаману, пытаясь игнорировать замечание полковника.
– Может, и сам уже на япошек работаешь, в соболях-алмазах? – прохрипел Семёнов. – Лучше сразу сознайся.
– А все мы, вся армия, кому служим? Не японцам? – огрызнулся Фротов, и крысиное, узкоскулое лицо его покрылось багровыми пятнами. – Тогда что мы здесь пытаемся выведывать друг у друга? Кого изобличаем?
"Работает, – решил для себя атаман, поражаясь, однако, тому, сколь резко отреагировал штабс-капитан на его попытку такого полушутливого "удара в спину". – Верный знак, что продался, скотина…"
– Мы служим свободной России, – горделиво вступился за командующего полковник Дратов. – Японцы – всего лишь наши временные союзники, и не более того.
– Ответ, достойный адъютанта командующего, – осклабился Фротов.
– Вот именно: достойный…
– Зря теряем время, ваше превосходительство, – не снизошел Фротов до дальнейших объяснений с адъютантом. Он всегда считал, что полковничий чин Дратова нивелирован был его ничтожной, унизительной для боевого офицера должностью. – Как только эту даму возьмут в разработку следователи японской контрразведки, сразу все станет ясно. С вашего позволения, господин командующий, я буду докладывать каждые три часа.
– Не реже, поручик, – то ли оговорился, то ли умышленно вернул его к прежнему чину генерал-атаман, – не реже. Лично прослежу.
30
Однако ни опереточное покушение невесть откуда появившейся вдовы Кондратьевой, ни подозрение, нещадно падавшее на Сото, не могли заставить генерала отказать себе в том божественном удовольствии, которое дарило ему каждое свидание с японкой. Мало ли кто и сколько раз пытался убить его – и в Первую мировую, и во время революции, и в Гражданскую?! Стоит ли из-за этого ударяться в прострацию?! К тому же как только адъютант и Фротов ушли, вновь появилось ангельское личико мило улыбающейся Сото.
– И-звали меня, господина генерала?
– Еще как звал! – искренне ответил Семёнов, хотя имени её не произносил, даже мысленно.
– И-Сото цюствовала, что звали, – уселась она у ног атамана с покорностью рабыни, готовой подчиниться любой прихоти повелителя.
С той поры как командировка в Европу была отменена, женщина ни разу не появлялась перед ним в форме лейтенанта японской армии, и не только потому, что ей не нравилось ходить в мундире. Судя по всему, ей приказано было изображать верную традициям и своему повелителю японку, эдакую профессиональную жрицу любви. И Сото мужественно и умело вела эту роль.
Она и впрямь была неплохой любовницей, да к тому же старалась не переигрывать, как это любили делать русские проститутки. К тому же Григорий очень часто ловил себя на мысли, что девушка все больше привязывается к нему, и, надеялся, даже влюбляется. Сколько же искренности было при этом в чувствах к нему, где заканчивалась любовная игра и начиналось естественное влечение, – не знал даже Господь. Поэтому Семёнов пытался не предаваться сомнениям и ревности. Хотя он давно не жил со своей официальной женой, создавать новую семью не собирался, всякий раз говоря себе: "Не ко времени, в соболях-алмазах". Причём никогда не забывал, как быстро стареют японки, китаянки и прочие азиатки, и какими страшненькими они становятся уже после тридцати пяти. "Но ведь самой Сото до этого еще далеко", – успокаивал он себя. – "Да, и ты уже не первой молодости."
– Пей, – не преминул воспользоваться своей властью над этим хрупким, но решительным созданием командующий. – Пей и молись, в соболях-алмазах.
Сото взяла чашечку с саке, смочила губки, показывая, что нет такого, в чем бы она решилась отказать генералу, потом ту же чашку поднесла ему.
– И-пей, да? Молись, в соболях-алмазах, да? – щурила шоколадки лукавых глаз. – И-видишь, Сото хоросая уцениса, в соболях-алмазах? Чай не отравлен.
– Теперь я и в этом не уверен. Значит, это ты вынула обойму из пистолета той стервозы, что хотела палить в меня?
– И-пока она показывала тебе свои о-о… – приставила растопыренные ладошки к почти крохотным грудкам Сото.
– Свою грудь, что ли?
– И-осень-то больсие груди.
– Тогда, ты еще не видела по-настоящему грудастых пышных казачек, – мечтательно сощурил глаза атаман. – И как эти бабы пьют, и как промеж собой дерутся, и как поют. Ты еще много чего не видела на своем веку.
– Пока ты смотрел на эти и-осень-то больсие груди, Сото смотрела её подарки. Если она и-хотела дарить пистолет, да, зачем было дарить его с патроном в патроннике, да?
– Значит, ты никогда раньше не видела этой "вдовы" и не знала, что она придет сюда?
– Не видела и не знала, – решительно покачала головой Сото, понимая, что, несмотря на всю свою влюбленность атаман все же решил устроить ей настоящий допрос.
Девушка знала и то, что настроил против неё генерала не кто иной, как штабс-капитан Фротов, противостояние с которым она до поры до времени облекала в форму деликатных намеков. Пока что – только намеков. Хотя ей не раз хотелось предстать перед своим белогвардейским коллегой с пистолетом в руке, без какого-либо налета театральности.
– То есть это был не спектакль?
– Это был не… спектакль, – с трудом смогла повторить новое для себя слово Сото, возможно, даже не догадываясь о его истинном смысле.
– Понимаешь, что я скажу, девка моя разлюбезная… Если ты действительно знала об этом покушении, или оно подстроено с твоим участием… Независимо от того, кто именно подсунул мне Кондратьеву, – лучше признайся. Это останется сугубо между нами.
– Я не знала и не могла знать об этом акте, – вдруг твердо, без "сюсюканья" и почти на чистом русском ответила Сото.
– Сознайся – и все. Отношения наши не изменятся. Просто для меня важно знать правду.
– Не знала и не могла знать. И-не спрашивайте меня больше об этом. Ответ будет тот же.
Семёнов угрюмо помолчал. Не нравилось ему все это. Дело даже не в пережитых неприятных минутах. У него было предчувствие, что сегодняшнее покушение, независимо от того, насколько серьезно его следует воспринимать, может стать началом некоей совсем черной полосы его "великого маньчжурского сидения". Что силы, которые не желают видеть его во главе русского эмигрантского движения на Дальнем Востоке, не только укрепились в своем стремлении, но и вплотную подобрались к нему.
– Неужели стервоза Кондратьева действительно направлена красными убрать меня? Но почему ставка сделана именно на эту истеричку? Не могли подослать кого-то посолиднее, а?
– И-стервоса, да. Хотела убить. Я могла пристрелить её сразу же. И-как только нашла пистолет. Но тогда и-вы не поверили бы, что она стервоса.