До отправки атамана в Москву Петракову необходимо "активно и настойчиво разрабатывать его на предмет выявления белой и японской агентуры в Забайкалье и на Дальнем Востоке", а главное, попытаться выяснить судьбу колчаковского золотого запаса и прочих капиталовложений атамана. Сам он, Ярыгин, прибудет с машиной под вечер, как только прояснится ситуация в отношениях с японскими военными властями.
Положив трубку, майор уселся рядом со столом и предложил прохаживавшемуся по кабинету атаману тоже вернуться в своё рабочее кресло.
– Ярыгин звонил, – не спросил, а скорее, констатировал Семёнов только для того, чтобы возобновить разговор. Сам майор, похоже, выбит был сообщением сотрудника консульства из седла.
– Ярыгин. Наш с вами вылет в Россию затягивается. Вас это не очень огорчает, господин генерал?
– Не очень. Предлагаю отужинать у меня.
– С благодарностью принимается.
– Замечу, что вы так и не задали мне те самые важные вопросы, которые должны были, думается, задать, господин майор.
Петраков взял Георгиевскую шашку, вынул ее из ножен, прочел "именную" надпись на лезвии и вновь вставил в ножны.
– На первый вопрос вы, собственно, уже ответили. Вы согласны сотрудничать с нами, помочь своей Отчизне. Я не ошибаюсь?
– Зависит от того, в чем будет заключаться моя помощь.
Ответ майору не понравился: слишком уж был уклончив.
– Давайте окончательно проясним ваше положение, господин генерал. Недавно, а точнее 18 августа, был арестован Пу-И, первый и последний император Даманьчжоу-диго, после чего это марионеточное государство, в составе армии которого числились ваши основные воинские силы, прекратило своё существование. Япония тоже капитулировала. Солдат у вас нет, покровителей тоже, даже личной охраны – и той не оказалось. Удирая, японцы оставляют вас на китайской территории, зная, что в большинстве своем китайцы относятся к ним как к ненавистным оккупантам, а к вам, атаман, как к их пособнику. Думаю, нет смысла объяснять, каково оказаться в китайской тюрьме: знаете, какие изощренные пытки и способы казни там используют.
– Понятно, – мрачно согласился атаман.
– Рассуждаем дальше. Воспользоваться личным оружием до нашего приезда вы, господин генерал, не пожелали. – Майор умышленно выдержал паузу, давая возможность генералу объяснить эту свою "оплошность", но увидев, как, осознав собственное малодушие, тот молча поник головой, продолжил: – Ну а теперь уж никакого баловства с ним мы вам и не позволим.
– Это мои стенания, господин майор, – угрюмо заметил Семёнов. Слишком уж больно задел его данный укор в слабоволии. Он и сам понимал, что детей давно необходимо был куда-то определить, а самому то ли бежать, то ли оказывать сопротивление при аресте и ставить "точку" пулей, оставленной для себя. – Зачем же так, в душу, в соболях-алмазах? Хотя согласен: не по-офицерски у меня все как-то пошло, не по-георгиевски.
– Спасаться бегством в Корею вы тоже не решились, – не стал щадить его самолюбие Петраков. – Впрочем, если бы вы оказались на территории самой Японии или другой страны, подконтрольной ей, наше правительство немедленно, в ультимативном порядке, потребовало бы вашей выдачи. И японцы вынуждены были либо сдать вас, либо предъявить для опознания ваше тело. Как видите, это западня. Положение катастрофично. Поэтому торговаться с нами не советую.
– Чего конкретно вы намерены добиться от меня?
Майор подошел к открытому настежь окну, постоял, подставляя лицо освежающему морскому ветру, и неспешно выкурил сигарету.
– Ответ вам известен лучше, чем мне или кому бы то ни было в Москве, – произнес он после того, как вдоволь налюбовался красотой вида, открывавшегося из генеральского кабинета. – Нас интересует все, что связано с похищенным из запасов Колчака золотом, а также со всеми счетами в банках, открытых на ваше имя или имя любого из известных вам в Белом движении людей.
– Видите ли, господин майор, никакого золота у меня уже нет, за годы войны…
– Я не требую немедленного ответа, – отказался выслушивать его майор. – Понимаю: следует подумать, собраться с мыслями, свериться по каким-то своим записям; возможно, с кем-то из своих подчиненных, находящихся неподалеку, посоветоваться. У вас будет время всё хорошенько обдумать и изложить письменно. Причем советую подать эти сведения в виде покаянного послания на имя товарища Сталина.
– Но, видите ли…
– Я ведь предупредил, – впервые за все время их встречи металлом зазвенел голос старого, опытного энкавэдиста, – что вам не следует торопиться с ответом. А тем более – впадать в амбиции и горячиться. Кстати, в другом письме на имя Сталина вы назовете всех своих генералов и старших командиров воинских частей, а также командиров карательных отрядов. Указав при этом их местонахождение, а также наличие родственников в России. Словом, все, что известно о них самих и их семьях. Опять же, в ваших интересах, чтобы эти сведения были как можно более полными и достоверными. Если только вам не безразличны ваша судьба и, главное, дети.
С минуту атаман нервно отбивал кулаками дробь по коленям, пытаясь погасить в себе нахлынувшую ярость. Слишком долго, в течение целых десятилетий, вживался он в роль главнокомандующего – вершителя судеб, чтобы теперь вот так, безропотно, принимать угрозы невесть откуда явившегося в его дом майоришки. Да к тому же краснопёрого.
– Хорошо, все, что я знаю – изложу письменно, в соболях-алмазах, – наконец произнес он, с огромным трудом утихомиривая нахлынувшую гордыню.
– Когда спустимся вниз, к этой теме возвращаться не станем. Как и к судьбе ваших детей. Там, за столом, будет протекать непринужденная, вполне дружеская беседа, в ходе которой вы поделитесь уроками своих побед в Первой мировой, а мы – своими во второй… Ничто так не объединяет офицеров разных армий, как общий враг. Разве я не прав?
12
Когда они возвращались к столу, Жуковский и офицеры-десантники напряженно наблюдали за их поведением и выражением лиц.
– Насколько я понял из книги "О себе", в Первую мировую вы, господа генералы, с боями прошли всю Польшу? – начал Петраков, посматривая то на атамана, то на Вечного Гостя.
Жуковский недоверчиво взглянул на атамана, но, даже уличив их обоих в игре на публику, наживку эту словесную все же проглотил:
– Именно так, почти всю Польшу, – медленно, неохотно произнес он. От природы серое, худощавое лицо его стало еще более бесцветным. На таком фоне неглубокий багровый рубец, пересекавший левую часть лба, казался еще более выразительным и зловещим.
– А каким образом в семнадцатом ваш полк оказался в Питере?
– Нас перебросили туда прямо с Румынского фронта, для охраны Временного правительства и подавления бунтов. Но еще до этой переброски Григорий Михайлович, – кивнул он в сторону Семёнова, – обратился с посланием к военному министру этого правительства Керенскому. В то время в распропагандированных большевиками фронтовых частях начались беспорядки: неповиновение, дезертирство, митинги по любому поводу. Вот наш командир сотни и предложил собрать полк из монгол и бурятов, превратив его в карательный. В принципе, никто, в том числе и полковник Муравьев, который занимался тогда формированием армии, подчиненной Временному правительству, не возражал. Другое дело, что в то время всем было не до бурят-монгольских возможностей. А затем, уже будучи в Петербурге, Григорий Михайлович предложил силами юнкеров двух военных училищ захватить Таврический дворец, арестовать всех большевиков во главе с Лениным…
– Арестовать и расстрелять, немедленно, – добавил атаман. – Всех, вплоть до Ульянова. Побывав в Петросовете и в Генштабе, я ознакомился со многими документами и убедился, что Петроградский совет до половины, как, впрочем, и вся революционно-большевистская верхушка полностью, состоит из дезертиров и вчерашних уголовников, недавно освобожденных из тюрем.
Майор исподлобья взглянул на стариков – казаков, затем прошелся взглядом по своим подчиненным и предупредительно прокашлялся, как бы призывая беляков не зарываться, помня, с кем беседуют и в каком положении оказались.
– Понимаю, что мы по-разному смотрим на политическую подоплёку революции и Гражданской войны, – попытался смягчить наскок атамана его Вечный Гость. – Поэтому скажу лишь, что всю власть в Питере и в стране Григорий Михайлович предлагал передать Верховному главнокомандующему вооруженными силами Временного правительства генералу Брусилову.
– Но, к сожалению, Муравьев поспешил поделиться моими планами с Брусиловым еще до того, как я сам успел обсудить с генералом этот вопрос, – вновь вклинился в его рассказ Семёнов. – Естественно, что главком испугался, как бы его не заподозрили в намерении совершить военный переворот, и категорически запретил Муравьеву поддерживать мои замыслы. А меня самого предложил удалить из столицы, от греха подальше. Вот тогда-то я был осчастливлен мандатом комиссара Временного правительства по Читинской и Иркутской областям с правом формирования добровольческих отрядов из инородцев, казаков и вообще, кого угодно, лишь бы они готовы были сражаться под знаменами Керенского и Брусилова.
Домашний повар – худенький смуглолицый мужичок в песочном фартуке; в отличие от генералов, безусый и тщательно выбритый – осторожно приблизился сзади к хозяину и, поклонившись, словно тот не арестован, а проводит совещание, поинтересовался, можно ли подавать ужин. Атаман мельком взглянул на напольные часы. Ужинать еще было рановато, однако повар все же подошел вовремя: дальше тянуть нельзя – неучтиво, да и самому можно остаться голодным, ибо кто знает, где и когда его потом накормят.
– Господа офицеры, прошу считать себя гостями и отужинать в моем доме, чем бог послал.
Основательно проголодавшаяся компания сразу же оживилась и вслед за атаманом перешла в столовую, посреди которой стоял большой "семейный" стол.
Еда оказалась по-крестьянски простой и по-солдатски неприхотливой. Однако никто этому не удивился, поскольку знал, что и здесь, в Маньчжурии, и, в частности, в Дайрене в годы войны было так же голодно, как и по ту сторону границы. Так что, судя по всему, атаман еще и не бедствовал.
От рюмки-другой японской рисовой водки десантники тоже не отказались, хотя сразу же признали: "Не то!". Их, русская, покрепче, "поуважительнее", как выразился капитан-лейтенант, будет. Да и кто стал бы по этому поводу возражать? Тем более что пили-то за Россию, и ничего, что белые генералы – за свою, монархически-белую, а десантники – за свою, сталинско-красную.
Офицеры еще чаевничали, когда атаман попросил повара пригласить к столу детей и особо проследить, чтобы поел внук. Как только дети принялись за еду, он увел взрослых в гостиную, однако разговор уже не клеился. Семёнов чувствовал, что майор нервничает. Смершевцу пора было забирать его, а он терпеливо ждал, когда арестованный попрощается с детьми. Хозяин сослался на необходимость переодеться, и майор кивнул моряку-амурцу, чтобы тот провел его и присмотрел за ним. Затравленно умолкнувший Жуковский тоже пошел к себе собираться, однако на него никто не обращал внимания.
Когда атаман вернулся, группа уже стояла у двери. Поняв, что настала пора прощаться, дочери заплакали и по очереди тыкались отцу в плечо.
– Все-все, – попытался успокоить их майор, – не надо плакать. Мы еще не окончательно расстаёмся. Через несколько дней я вам еще привезу вашего папу.
– Что, правда?! – с надеждой спросила Лиза, пока атаман прощался с сыном, по-казачьи сумевшим сдержать себя, и с не понимающим происходящее внуком.
– Обязательно привезу, вот увидите.
Жуковский появился с некоторым опозданием. Однако увидев, что он тоже направляется к двери, майор с улыбкой остановил его.
– Извините, господин генерал-майор: ваш черёд ещё не пришел. Приказ касался только генерал-лейтенанта Семёнова.
– Позаботься о детях, энерал-казак, – с грустью попросил Жуковского атаман. – Будь им вместо отца, вечный ты наш гость, в соболях-алмазах.
У ворот их поджидали два автомобиля. В первый из них, за рулем которого томился Ярыгин, уселись атаман, майор и лейтенант Минаши. Капитаны же разместились во второй машине, где уже сидели двое агентов советской разведки из числа белоэмигрантов. В случае какого-либо конфликта капитаны и их спутники обязаны были прикрывать уход или прорыв "майорского" автомобиля, вызывая огонь на себя.
Однако три патруля, которые встретились им по пути в город, а затем по дороге к комплексу зданий консульства, оказались составленными из китайских полицейских. И единственное, что их поражало в кортеже, так это то, что красноармейцы, которых они воспринимали как союзников, уже, оказывается, высадились на Ляодунском полуострове. А они об этом пока и не догадывались. Атамана Семёнова они тоже считали за красного генерала.
Сам консул общаться с "героем дня" не стал. Скорее всего, опасался, как бы ему потом это "не припомнилось". Жаркий и слишком влажный климат Ляодуна этому обрюзгшему, рано состарившемуся и страдающему одышкой дипломату был явно противопоказан. Войдя в зал приемов, куда завели атамана, он высокомерно взглянул на него и приказал Ярыгину:
– Во флигель его, как договорились. Под бдительную охрану, чтобы в Москву доставить тепленьким. – А уходя, презрительно проворчал: – Доигрался-таки, подлец. Повесить его – что рублем одарить. А ведь с ним еще станут цацкаться. Моя бы воля – на кол посадил. Прямо здесь, посреди двора.
Атаман гневно взглянул вначале на него, затем на майора и ожесточенно поиграл желваками. Только теперь он по-настоящему понял, в какой ситуации оказался. И то, что на агрессивность консула предельно вежливый майор ответил таким же максимально корректным молчанием, намекнуло атаману на неотвратимую враждебность, которая будет сопровождать его там, в России, вплоть до эшафота. Так что майор Петраков, возможно, последний из красных, который ведёт себя с ним обходительно, проявляя выдержку и интеллигентность. Вот только под опекой этого истинно русского офицера осталось ему быть недолго.
Впрочем, увидев такую реакцию консула, майор тоже на какое-то время замкнулся в себе, и лишь когда уже во флигеле Ярыгин попытался тут же, не теряя времени, устроить атаману допрос, хрипло обронил:
– Не сейчас, капитан.
– Но мне приказано начать расследование преступлений атамана немедленно.
– Вот и начнете его завтра, а пока что господину генералу Семёнову…
– Гражданину Семёнову, – попытался поправить его Ярыгин. – И какой он теперь, к черту, генерал?! Все, атаманство кончилось.
– Вы не поняли меня, Ярыгин. Я сказал, что сегодня генералу Семёнову нужно отдохнуть. У нас у всех был трудный и слишком жаркий день; к тому же о многом уже договорено. И еще. Довожу до сведения, что допросы-беседы с атаманом мы с вами будем вести вместе. Только вместе. И не взыщите, если в каких-то случаях придется охлаждать ваш пыл.
13
В течение последующих трех дней Ярыгин допрашивал Семёнова, связывался с кем-то по рации и вновь допрашивал. Причем с каждым днем вел себя этот худощавый, до истеричности нервный офицер все более нахраписто, срываясь на крик, угрозы и проклятия. Хотя повода для этого атаман ему не давал: на все вопросы отвечал спокойно, учтиво, с какой-то обреченной покорностью.
В первый день Петраков и в самом деле пытался сдерживать слишком ретивого дипломата, и даже совестил его. А затем, после одной из стычек, которую они продолжили уже в присутствии самого консула, притих. То ли устал от этих ссор, то ли попросту испугался. Нет, на допросах он по-прежнему присутствовал, за что Семёнов был очень признателен ему. Но когда Ярыгин начинал наглеть и откровенно хамить генералу, майор лишь недовольно ворчал и поспешно удалялся, якобы перекурить.
– Вы что, и в Лубянке опекать этого бандитского атамана собираетесь, товарищ майор? – наконец однажды взорвался по этому поводу Ярыгин, выйдя вслед за Петраковым в коридор. – Может, и на допросы, которые будет проводить генеральный прокурор или сам товарищ Берия, набиваться станете?
– Я только в одном случае напрошусь, хоть к прокурору, а хоть и к маршалу Берии: когда допрашивать там станут вас, – довольно громко, так, чтобы мог слышать сам Семёнов, произнес Петраков. – А допрашивать вас будут обязательно, поскольку своей невосдержанностью и грубостью вы по существу сорвали операцию государственной важности, которую мы с офицерами контрразведки выполняем по личному указанию товарища Сталина.
– Это я срываю вашу операцию?! – буквально взвизгнул высоким женским голоском Ярыгин. – Это ж каким таким макаром я вам мешаю?
– А тем макаром, что нам ведь не протоколы ваши нужны, Ярыгин. Нам – то есть контрразведке, партии, стране – нужны золотые запасы белой армии, доступ к которым можно получить, только войдя в доверие к атаману, а доверие это ещё завоевывать нужно. А вы своими жандармскими выходками его крушите. И именно об этом мы все четверо, члены десантной группы, и сообщим в своих рапортах на имя командования СМЕРШа.
Продолжение этого разговора Григорий не слышал, потому что офицеры вышли во двор, однако через какое-то время Петраков вернулся в комнату один и извиняющимся тоном произнес:
– Полагаю, вы всё слышали, господин генерал. Однако другого способа усмирить этого служаку не существовало. Уверен, теперь он станет осмотрительнее.
– Весьма признателен за сочувствие и содействие, господин майор. И коль уж так у нас сложилось… Вы обещали моим дочерям, что позволите увидеться со мной.
– Увидеться с вами?! – удивился майор, будто совершенно забыл об этом своем обещании. – То есть вы хотите побывать у себя дома?
– Хоть на несколько минут. Заодно и бельишко чистое собрал бы, поскольку, как я понимаю, завтра или послезавтра нам предстоит судная дорога в Россию.
– Да, судная. Поэтому о визите домой забудьте. Мало ли что может произойти в дороге, а мне за вас головой отвечать. Сидеть на Лубянке вместо вас или даже вместе с вами – радости, знаете ли, не много.
– Прошу прощения, господин майор, – удрученно извинился атаман. – Понимаю, что это непросто, однако я всего лишь позволил себе напомнить о вашем обещании. Под мое слово чести.
– Не уговаривайте, теперь я уже ничего не посулю, – поспешно молвил Петраков. – Вообще никаких обещаний. Вы же видите, как накаляется обстановка вокруг вас. К тому же операция на контроле у самого Верховного Главнокомандующего.
Каковым же было удивление атамана, когда рано утром, еще до завтрака, в его флигельной комнатушке-камере вдруг появился командир десантников.
– Три минуты на сборы, господин генерал, – с порога объявил он. – Едем к вам домой.
Атаман буквально опешил от этого сообщения, однако времени терять не стал.
– Едем только вдвоем, – сообщил майор, когда, усевшись рядом с ним, Семёнов осмотрелся в недоумении, почему они едут без охраны.
– Тогда вы действительно рискуете, – согласился атаман.