В Риме Критский с Аркадием расположились в шикарных номерах гостиницы "Марк Аврелий". Арнольду нравилась обстановка, выдержанная в стиле упадка Римской империй, с огромным количеством позолоты, мрамора, дорогих парчовых гардин. Здесь даже обслуживающий персонал был наряжен в белоснежные тоги римских граждан. В дверях каждого гостя встречали девушки с оливковыми ветвями и вешали ему на шею пальмовый венок. Особо ценным гостям, из числа тех, кто останавливался в самом дорогом номере, водружали на голову золотой лавровый веночек.
Критский с удовольствием принял золотой венец на голову. Аркадию достался пальмовый венок, но он и этим был доволен. Он обожал Рим за другое: здесь находились лучшие гей–клубы Европы.
В номере Критского поджидал не совсем приятный сюрприз. Стоило ему перешагнуть порог огромного десятикомнатного "люкса", как посыльный тут же принес конверт. Аркадий ознакомился с содержимым и слегка побледнел.
Что там еще? - лениво поинтересовался Арнольд, плеснув себе в большой стакан дорогого сицилийского вина.
Они пришли, - выдавил Аркадий.
Стакан в руке Арнольда дрогнул, и несколько капель пролилось на марокканский узорчатый ковер.
Скажи им, пусть заходят, - ответил Арнольд, бросился в кресло и одним мощным глотком осушил высокий стакан.
Дверь распахнулась, и в номер прошла занятная процессия.
Высокий монах в длинной рясе и с надвинутым на лицо капюшоном толкал перед собой инвалидное кресло. В кресле скрючился человечек, чей возраст угадать было невозможно. Ему можно было дать и пятьдесят, и сто лет. По правую руку от него стояла молодая женщина среднего роста, с яркими полными губами и глазами с поволокой. При виде такой неземной красоты другой бы обрадовался, но Критского обуял тихий ужас. Он отлично знал цену этой смертельно опасной красоты.
Здравствуйте, господин Критский, - мелодичным голоском, ласково пришепетывая, произнесла женщина. - Я думаю, что нам нет нужды представляться, но этикет этого требует. Меня зовут сестра Казимира. Имя этого монаха - Франц. Нашего духовного лидера, его преосвященство кардинала Гаспара, вы, разумеется, узнали.
В голову Критскому пришла неуместная мысль: "Почему все духовные лидеры физически ущербны: скрюченные старцы в инвалидных колясках? Неужели, чтобы стать высокодуховным, нужно непременно потерять здоровье?"
Не будем тратить время зря, - на неплохом русском языке произнес кардинал Гаспар. - Мы знаем, зачем вы здесь, господин Критский.
А я знаю, зачем вы здесь, - пробормотал Арнольд, наливая себе еще вина. Гостям он не предлагал.
А вот и ошибаетесь, - сухо заметил кардинал и поерзал в неудобном кресле. - Наш священный орден, орден иезуитов, давно и настойчиво решает проблему расширения нашего влияния на Востоке, в том числе в России. В вашей стране все еще сильны позиции православной церкви, которая упорно противится неизбежному - приходу католицизма на Русь.
Ну, наших патриархов понять можно… - начал было Арнольд, но был грубо прерван.
Ватикан настойчиво предлагал российскому правительству принять от него безвозмездный дар - священную реликвию–икону, - трескуче вещал кардинал–иезуит. - Понятное дело, в обмен на свободу рук в католизации России.
Зачем же так откровенно? - Критский был недоволен тем, что его грубо прервали.
Орден иезуитов действует тайно, но говорим мы откровенно. - Кардинал Гаспар поднял крючковатый палец. - И я напомню вам наш договор: икона в обмен на ваше содействие нам. Икона должна была помочь вам получить голоса православных жителей России на грядущих президентских выборах в России. А что получилось?
А что получилось? - эхом откликнулся Арнольд.
А получилось то, что ты не сдержал данное тобою. Слово! - злобно прошипела сестра Казимира. Не выдержав, выругалась: - Пся крев!
И тут же перекрестилась, поцеловав крест, висевший на ее прекрасной груди.
Критский побагровел:
- Ваше преосвященство, держите‑ка на привязи вашу антисемитскую сучку! Это она таким образом хочет снять с себя вину! Разве мы договаривались, что она, приехав в Россию, примется истреблять местное население, мочить людей налево и направо? Шлюха поляцкая!
Ах ты порхатый… - взвыла сестра Казимира и двинулась на Критского.
Кардинал цыкнул на обоих, и они замолчали.
Критский гневно сопел, сестра Казимира сверкала глазами, как дикая кошка, сжимая маленькие кулачки.
Кардинал что‑то сказал монаху Францу. Тот извлек из‑под рясы пузырек, накапал из него в серебряный стаканчик. Кардинал единым духом выпил лекарство, и лицо старика порозовело.
Продолжим, - предложил он окрепшим голосом. - Итак, документы Ангулеса не найдены. Мы даже не знаем, что в них содержится. Мы не знаем, является ли икона, находящаяся в папской канцелярии, подлинной. Если вдруг всплывут документы Ангулеса, доказывающие, что икона поддельная - разразится грандиозный скандал. Авторитет католической церкви, и лично его святейшества Папы, будет подорван в глазах всего христианского мира.
И придется забыть о планах пана Критского стать Президентом России, - ехидно бросила Казимира.
Истинно так, - согласился кардинал Гаспар. - Надо срочно принимать меры.
Вот потому‑то вы, католические торгаши, и решили побыстрее скинуть иконку? - иронично поинтересовался Критский, - Чтобы, значит, снять с себя ответственность? Если икону продать, то и денежки выручите, и от позора избавитесь если тот, кто ее приобретет, обнаружит, что икона не настоящая, вы ведь всегда можете заявить, что он сам ее и подменил. Прав мой Аркадий: чисто иезуитский план!
Это - очень хороший план, - веско изрек кардинал Гаспар. - Но он сработает только в том случае, если вы, господин Критский, станете владельцем иконы. Тогда, какая бы она ни была - настоящая или ненастоящая - она всегда останется самой настоящей. Ведь не в ваших интересах объявлять икону фальшивой?
Не в моих, - согласился Критский. - А что, если ее перекупит кто‑то другой? Такой поворот событий нельзя отрицать.
Этого не случится, - обнадежил кардинал Гаспар Критского. - Сестра Казимира посвятит вас в детали нашего плана. Итак, господа, сестра: Ite, missa est.
Все произошедшее на следующий день было разыграно по нотам, как хорошо отрепетированный католический хорал.
Вечером, по дороге в аукционный зал, лимузин Критского остановился на виа Венето, пережидая встречный поток машин римлян, спешивших с работы домой. Рядом с лимузином резко притормозил спортивный мотоцикл. Мотоциклист, затянутый в черный кожаный комбинезон, постучал в окно машины. Стекло опустилось, за ним появилось взволнованное лицо Арнольда Критского. Мотоциклист расстегнул молнию на груди и вытащил листок бумаги. Из‑под шлема выбилась длинная прядь волос, и Критский понял, что это сама сестра Казимира так лихо раскатывает по Риму на крутом байке.
Казимира умчалась в темноту, Критский поднял стекло. Прочитав записку, он молча передал ее Аркадию, а тот в свою очередь отдал приказание водителю.
Если бы кто‑нибудь сейчас следил за передвижением Критского по Риму, то он немало удивился бы тому, что его роскошный экипаж направился не в сторону здания благотворительного общества "Благодать сиротки", а в противоположную сторону.
А еще через полчаса роскошная публика, собравшаяся на благотворительном балу, с немалым разочарованием узнала, что из списка предметов, которые будут выставлены на распродаже в пользу православных приходов, изъят главный лот: чудотворная икона Софийской Божией Матери. Присутствующим сообщили, что торги перенесены во дворец одного из папских нунциев.
Десятки великолепных машин устремились по названному адресу, но прибыли к окончанию торгов.
Кардинал Гаспар сдержал слово.
Арнольд Критский стал‑таки обладателем чудотворной иконы.
Глава 13
ПОЗИН В РАСТЕРЯННОСТИ
Бедняга Позин и в самом деле находился в каком- то странном состоянии, которое точнее всего было бы определить как полную растерянность. Не то чтобы предполагаемая гибель его приятеля Аристарха Молоканова потрясла Александра, но все‑таки она нанесла чувствительный удар остаткам его веры в человечество.
Молоканов, которого Позин буквально за уши вытянул из унылого бюрократического болота, оказался подпольным миллионером и владельцем настоящего загородного дворца, взорванного неизвестно кем. А он, Позин, кого Аристарх называл своим самым дорогим и близким человеком после жены и сына и кому клялся в вечной дружбе, ничего ни о каких миллионах, ни о дворце не знал!
Честно говоря, было обидно. Позин, естественно, попытался выяснить через приятелей в правоохранительных органах и друзей–журналистов, что же в самом деле произошло в молокановском дворце и прежде всего, погиб ли сам Аристарх? Но ему односложно отвечали: идет следствие. Хотя среди обнаруженных на пожарище трупов идентифицировать тело владельца не удалось, следователи и эксперты все же склонялись к тому, что Молоканов погиб.
Данная версия не доставила Позину никакой радости. Было бы преувеличением сказать, что Позин любил Аристарха или испытывал к нему особо сильные дружеские чувства. Скорее, он просто привык к его существованию где‑то рядом. Имевшийся постоянно в наличии Молоканов с его комичными замашками "нового русского" из мелких чиновников забавлял Позина и где‑то, сам того не понимая, исполнял роль шута.
А теперь, когда тот исчез и, возможно, навсегда Позин ощущал некоторую пустоту. Кроме того, его мучила неразрешимая загадка двойной жизни Молоканова. Происхождение тщательно скрываемого богатства наводило на мысль о тесных связях Молоканова с криминалом, при том криминалом крупным и международным.
Сам Позин, в значительной степени благодаря давней дружбе с Долоновичем, не был человеком бедным. Конечно, будучи гулякой и игроком, он много тратил. Но даже если бы он вел праведный образ жизни и берег каждую копейку, то все равно вряд ли, как было принято говорить в определенных кругах, поднялся бы, как поднялся за удивительно короткий срок Аристарх.
Чем же он промышлял? Подпольной торговлей оружием по всему миру? А может, наркотиками? Этот непонятный китайский профессор, с которым Молоканов в последнее время так плотно скентовался, безусловно, личность темная. В конце концов, дело было не в богатстве Молоканова и не в том, каким путем он его приобрел.
Позин не хотел признаваться себе в том, что ему было неприятно и тоскливо потому, что он так откровенно и глупо ошибся в Молоканове. В этом было что- то мальчишеское: тоже мне, друг до гроба называется! Даже в свой дворец не пригласил, то есть игрушками не поделился. Более того, теперь, когда Молоканов исчез, некого было больше поучать и направлять, а это всегда доставляло Позину огромное удовольствие.
В результате Аристарх оказался хитрее и умнее своего наивного наставника - очевидный факт, не добавлявший к состоянию Позина радости и оптимизма.
Растерянность усугублялась еще и тем, что мозг Позина оказался в полном бездействии. Хотя и не очень активно, но Позин все же занимался предвыборной кампанией молокановской "Партии Жизни", давал советы. Он душой отдался этой игре, воспринимая всю эту суету именно как игру. Но стоило ему только войти во вкус, как игра оборвалась.
Впрочем, Позин не долго раздумывал, чем себя занять. Для выхода из состояния некой растерянности и тоски, в котором он оказался, у него имелось два проверенных способа - девушки и казино. Он избрал первый, поскольку относительно недавно познакомился с юной и хорошенькой особой, которая работала на подтанцовках у популярного певца, известного своей нетрадиционной ориентацией.
Как‑то, вконец утомленный политической трескотней тогда еще живого Молоканова, Позин по дороге домой заглянул в один ночной клуб, где в тот вечер проходила гей–вечеринка и выступал тот самый певец, с которым Позин был давно знаком. Заметив его в зале, певец в знак приветствия кокетливо помахал ему ручкой и даже послал воздушный поцелуй, после чего публика стала рассматривать Позина с плохо скрытым уважением.
Закончив выступление, певец подошел к Позину и потащил его за сцену, в чем, кстати, не было ничего необычного, ибо в тусовочных или околотусовочных кругах у Позина почему‑то оставалась репутация очень влиятельного человека и одновременно своего в доску парня. За кулисами он и приметил эту девчонку, длинноногую и раскованную. Она тоже обратила внимание, может быть, потому, что ее босс относился к гостю с подчеркнутым уважением.
В большой гримерной, где переодевались танцовщицы, был накрыт стол с напитками и легкой закуской. Видимо, готовя стол, девчонки не все успели переодеться, и эта самая длинноногая красотка, снимая пышный и откровенный концертный костюм, умудрилась не только продемонстрировать Позину свою стоящую торчком грудь, но и подмигнуть зазывно. Уже в скромной маечке и джинсах она незаметно сунула ему в карман пиджака клочок бумаги с номером телефона и именем - Нина.
Бедняга Позин сильно нуждался в новых положительных эмоциях и, не надеясь на то, что эта красотка окажется дома и будет свободна, все‑таки набрал номер.
Ему повезло. Она не только его мигом вспомнила, но и была свободна в ближайшие вечера, потому что певец отъехал на кратковременный отдых в США к своим друзьям, тамошним геям, о чем она весело и сообщила.
Позин пригласил Нину в дорогой японский ресторан, где они отведали разные экзотические блюда и взбодрились горячим сакэ, до которого девушка оказалась очень охоча. По дороге к ней домой они заехали в супермаркет и затарились всевозможной едой и напитками. Позин проявил свою обычную щедрость, что не осталось незамеченным его новой подругой.
Нагруженные пакетами, они прибыли на ее съемную, но вполне уютную квартиру в районе новостроек, где Позин, предусмотрительно оставив дома мобильный телефон, завис на два дня. Но больше он общества этой прелестницы выдержать не смог и, более того, искомого расслабления и отдохновения не обрел.
Дело не в том, что Нина была непроходимо глупа. Во всяком случае она не позволила этого факта обнаружить, ибо была как‑то заторможена и застенчиво молчалива во всем, кроме секса. В этой сфере она, напротив, была шумна, опытна и изобретательна, так что первую ночь и утро они провели весьма продуктивно.
Но сексуальный порыв естественным образом иссяк, и Позину стало непреодолимо скучно. Заняться было до омерзения нечем. Нина сосредоточенно смотрела на экран, где мелькали идиотские клипы МузТВ, а говорливый Позин буквально лез на стенку от невозможности установить с понравившейся ему девицей вербальный контакт. Он стал ей рассказывать забавные истории из жизни и похождений попсовых знаменитостей, что на ура проходило у девушек другого круга. Но Нина и сама прекрасно знала, что там творится и кого там кличут не Олег Наумович, а Ольга Наумовна, то есть, кто там открытый гей, а кто на самом деле гей, хотя и усердно изображает из себя бабника. Очень скоро выяснилось, что мир музыки, пения и балета ее мало интересует. А вот что ее интересует, Позин, несмотря на предпринятые титанические усилия, выяснить так и не сумел.
Из печатной продукции в квартире имелись гламурные журналы, от которых Позина тошнило, и брошюры со сканвордами, разгадывать которые он разумно считал чистой потерей времени.
Дойдя до точки внутреннего кипения, Позин попытался развлечь ее политическими сплетнями, но кроме Путина никаких политических фигур она не знала, а эпоха Ельцина, изученная Позиным досконально, была для нее какой‑то древней историей. Когда он поведал Нине о том, как некие из нынешних олигархов украли огромные заводы и нефтяные компании, она со странной для ее возраста и образования мудростью заметила:
- Везде все воруют и тут, и у нас в городе, да и в Америке тоже наверняка воруют, если получается.
Позин стал расспрашивать про ее город и про нее саму. На все его вопросы она отвечала дружелюбно, но односложно. Она с Украины, из небольшого городка в Донбассе, в детстве ходила в балетный кружок, но потом бросила. Через два месяца ей будет восемнадцать. С мужиками спит с тринадцати лет. Матери тридцать восемь, и она недавно родила ей братика, хотя мужа у нее нет. Она выдавала конкретную информацию и замолкала, никак не оценивая ее. У Позина создалось впечатление, что у нее нет никакого собственного мнения ни по какому вопросу. То есть вообще.
Единственный комментарий, который ему удалось от Нины слышать, относился к показываемым по телевидению клипам. Про одни она говорила "клево", про другие "прикольно". Устанавливать глубокую разницу между этими двумя оценками для Позина было уже слишком тяжело и морально, и физически.
Тоска его не покидала. Даже усугубилась. С горя он один выдул почти целую бутылку виски без соды, закусывая ветчиной с консервированными бобами. То, что он нажрался, как свинья, тоже не вызвало у девушки никакой реакции, кроме замечания:
- Все пьют, и у нас в городе тоже…
После этого чисто философского обобщения Позин окончательно вырубился.
Правда, ночью она довольно бесцеремонно растолкала его и откровенно и страстно употребила по полной. Хотя Позин терпеть не мог заниматься сексом в пьяном виде, пришлось подчиниться. Проснулся он среди бела дня с раскалывающейся башкой.
Нина налила ему оставшийся виски со словами:
- Тебе похмелиться надо!
Сама она была свежа и по–прежнему молчалива. Он послушно махнул почти полный стакан и снова провалился в тяжелый сон, покинувший его в тот час, когда уже стемнело. Нина сосредоточенно смотрела свои любимые клипы. Позин почувствовал себя наголову разбитым и окончательно сломленным.
Хочешь, яичницу сварганю? - отрываясь взглядом от экрана, заботливо спросила девушка, как‑то умудрившись за громом музыки расслышать, что бездыханное тело на постели наконец зашевелилось.
Позин отрицательно помотал больной головой и с трудом произнес:
- Сделай мне крепкого чаю.
"Бежать, бежать отсюда как можно скорее на свежий воздух", - билась в его пульсирующих висках единственная мысль.
После горячего крепкого чая немного полегчало, и Позин демонстративно поглядел на часы:
- Уже опаздываю, у меня сегодня вечером деловая встреча.
Это была наглая ложь, но Нина понимающе кивнула. Одеваясь, он незаметно положил под подушку триста долларов - пусть это станет приятным сюрпризом.
Когда он уже выбрался на лестничную площадку, она, словно спохватившись, робко спросила:
- Ты мне еще позвонишь?
- Обязательно! - нагло и довольно убедительно солгал Позин, на прощанье чмокнув ее в губы.
Улица встретила его прохладой. Двигаясь быстрым прогулочным шагом, Позин достаточно скоро пришел в себя. Подводя окончательную черту своих "отношений" с Ниной, он подумал, что ей бы, бедняге, найти крепкого здорового мужика, который заделал бы ей кучу детей; свой добротный дом с землицей, с курями, гусями и поросями, и счастливей ее на земле никого не было бы. Но она, с детства насмотревшись телевизионных передач, предпочитает задницей вилять перед жрущими и пьющими мужиками, оттеняя своей натуральной невостребованной женственностью искусственное женоподобие этого заядлого гея.