…В то утро Сережа Горюнов смотрел из окна штаба через забор части на дежуривших чеченцев. Уже трое сидели на корточках. Ждали. Откуда такое терпение?…
За его спиной полковник Романов, он же "батя", подписывал, рассеянно посматривая, какие-то списки.
– Ну ты все там учел, а? – спросил его в который раз Романов. – Не будет, как в прошлый раз с телевизорами? То тому не досталось, то другому…
– Недовольные будут всегда, Николай Васильевич, сколько можно объяснять? Не было бы телевизоров, не было бы недовольных. Основной закон социальной справедливости. Вы хоть милицию вызывали? Сколько это будет продолжаться?
– Это ты про чеченцев этих? А кому они мешают? Сидят и сидят, – добродушно отмахнулся "батя". – Были вчера из УВД. Забрали, потом отпустили.
– Потом приедут из корпуса и скажут, что продаем им оружие.
– Ладно, с ними разберемся… – поднял голову от списков "батя". – Ты другое скажи. В Москву звонил?
– Этой ночью, – вздохнул Сережа. – Да все нормально, что вы волнуетесь? В списках в отставку, на пенсию то есть, полковник Романов пока не значится. Слишком хорошие результаты показывает вверенный вам полк во время инспекторских проверок! Ценный вы кадр, Николай Васильевич. Трудно министру обороны с вами расстаться.
– Ну ты полегче все-таки, полегче… Без прикола не можешь. И что значит – пока?
– А вот пока эти… – Сережа указал подбородком на окно, – будут здесь торчать. И никакие меры приняты не будут.
– Что мне прикажешь – их перестрелять? – побагровел полковник. – Ты говори, да не заговаривайся! Условие он мне ставит. А если они говорят, что на офицерских жен приходят смотреть? Запретишь? Если ихние мужья только смеются? А тебе больше всех надо, так?
– Кого это перестрелять? – В кабинет без стука вошла Аглая Степановна – бодрая, помолодевшая, а за ней обворожительная Алла Тягунова. И будто посветлело в кабинете, будто разгладились морщины на улыбающемся лице полковника.
– Какие ужасные слова вы говорите, Николай Васильевич! – продолжала библиотекарша. – Ваш тезка, он же наш величайший писатель, этого бы не одобрил!
– Это вы о ком? – спросила Алла, присаживаясь на стул без приглашения.
– Ну как же, – ужаснулась Аглая Степановна. – Как ты можешь спрашивать! Гоголя – и не знать… Мы только на одну маленькую минуточку, Николай Васильевич. Найдите управу на вашего самодура Белугина. У меня просто нет слов! Отказывается вызвать из Барнаула настройщика рояля и не дает нам плотничий инструмент!
Романов вопросительно посмотрел на своего писаря, потом спросил:
– Это, простите, о чем? Зачем вам инструмент? Что, у нас в полку нет плотников?
– Мы собираемся поставить оперу, – сказал Сережа, переглянувшись с Аллой. – Будем раскрывать рот под фонограмму. Но репетировать все равно надо. Поэтому нужен настройщик.
– Ах, оперу! – хлопнул себя по лбу "батя". – Так бы и сказали.
– Прибедняетесь, ох, прибедняетесь! – погрозила пальцем Горюнову Аглая Степановна. – Под фонограмму… Кто-то, может, и будет под фонограмму, а у вас с Аллочкой такой дуэт получился! И супруга ваша нам споет, Николай Васильевич. Вы не думайте, мы всех привлечем и охватим.
– И меня? – прижал руки к груди "батя". – Репетицию хоть пустите посмотреть?
– Конечно, вы же наш меценат, – проговорила таинственно Аглая Степановна. – Значит, мы так можем этому ужасному Белугину и передать?
– Так и передайте, – кивнул довольный – рот до ушей – "батя". – Тем более на носу смотр самодеятельности. Приказ пришел по корпусу… – Он опять вопросительно посмотрел на Сережу.
Тот, выдержав паузу, кивнул. Да, мол, что есть, то есть.
Алла потянула за собой к выходу библиотекаршу, но та вдруг страдальчески улыбнулась и театрально приложила руку ко лбу.
– Ах да… Чуть не забыла. Только не знаю, стоит ли? Ну ладно, раз уж начала, отниму у вас еще минуту драгоценного времени. Словом, позапрошлой ночью, когда меня, глядя на этот прекрасный дуэт, посетила идея об опере, ко мне подошли ребята в противогазных масках… Не помню, что они горячо так говорили, возможно, клялись в любви к литературе, но потом повалили меня на траву и тоже надели на меня маску…
– Как? – вскрикнула Алла и прижала ладонь ко рту.
– Представляете? – продолжала, волнуясь, библиотекарша. – Ну вы, мужчины, меня понимаете. А при Аллочке я не хочу… Я, конечно, стала звать на помощь. На мои крики прибежал еще взвод… И тоже в противогазах. Но я не знала, что у нас начались учения.
– И… И что? – только и спросил "батя".
– Ну я же не могу при Аллочке! – возмутилась Аглая Степановна.
Утром личный состав полка был выстроен на плацу. В противогазах.
Вдоль шеренг шествовали полковник Романов, офицеры и Аглая Степановна. За этим действом следили из окна клуба Алла и Горюнов.
Пластинка крутится, звучит музыка Верди. Это дуэт из "Травиаты". С раскаленного неба стекает тяжелый зной. Зыбкое марево над размягченным асфальтом, на котором происходит это странное действо…
– Черт знает что! – восклицает Алла. – Она что, хочет найти виновников по противогазу? Кто это придумал, не знаешь?
– Капитан Холин, – отвечает Сережа. – Редкого ума идиот.
– Зачем ей это нужно? Не пойму! – возмущается Алла.
Процессия продолжает медленно продвигаться вдоль шеренги. Жара усиливается, из-под масок течет пот. Впрочем, не только пот. У одного солдатика, ай-яй, по штанине течет струйка. Прямо в сапог.
Аглая Степановна приостанавливается. Останавливаются и остальные. У воина явно дрожат от страха коленки. Ну что, он? – вопросительно смотрят распаренные офицеры на нее. Но она лукаво улыбается.
– Нет, не он, мне просто показалось. – И быстро идет дальше, уже никого не разглядывая. Что ей надо, она увидела. А остальное – не ваше дело. Офицеры с облегчением смотрят ей вслед. Кажется, обойдется без ЧП. Кина, то бишь скандала, не будет.
Алла и Сережа тоже смотрят, высунувшись в окно. Их плечи соприкасаются. Он искоса посматривает на нее. На плацу между тем происходит развод на занятия. Взвод лейтенанта Тягунова отправляется на полевые занятия в полном вооружении.
– Не знаю, сочувствовать ей или…
– …поздравлять, – хмыкнул Сережа. – Так и померла бы старой девой. Конечно, поздравлять.
– Все вы тут какие-то сдвинутые, – говорит она в сердцах. – Даже не по себе. Что смотришь?
– Вхожу в роль, – пожимает плечами Сережа. – А что, нельзя? Муж запрещает?
– Ему не до меня. Озабочен боевой и политической подготовкой. Ну он-то военная косточка. Это у него в крови. Вот что ты тут делаешь со своим голосом?
– Разве это голос? – махнул он рукой. – Ты послушала бы меня в столице. Я же в консерватории учился, рядом с тобой. А тут я свой голос сорвал на морозе…
– Да что ты говоришь? – изумляется она. – Ты – в консерватории? А сюда как попал?
Он опять машет рукой. Что тут вспоминать. И нехотя рассказывает:
– Влюбилась профессорская дочка. И забеременела с первого взгляда. А папаша мне "неуд" в зачетку. Выперли с первого же курса.
– Я могла там тебя видеть? – щурится она. – Что-то не припомню.
– Зато я тебя помню, – говорит он серьезно. – Ты смотрела поверх голов. Кого ты могла разглядеть? У тебя такие поклонники были. Катали тебя на фирменных тачках.
– Верно, были… – грустно соглашается она. – Где они сейчас?
– И как тебя угораздило? – спрашивает он.
Они смотрят друг другу в глаза.
– Мир тесен, – говорит она. – Как сюда попала? Влюбилась! Вот так внезапно, сильно, безоглядно. Такой мальчик – и такой мужественный, целеустремленный, хочет стать маршалом, не меньше. А я уши развесила. Вот ты говоришь про дочку профессора. Так вот мой Тягунов счел бы себя обязанным жениться. Чувство долга. Тебе этого не понять.
– Где нам… – машет он рукой. – А вот что никогда ему маршалом не быть, это видно сразу. Тут другие качества нужны.
– Он не карьерист, как ни странно, – вздыхает она. – Тут другое. Хочет, чтобы над ним было как можно меньше маразматиков. Вроде вашего "бати"…
– А что "батя"? – обиделся за начальство Горюнов. – Кому он мешает жить? Вот послужит твой Тягунов, тогда поймет: чем меньше над тобой маразматиков, тем больше под тобой идиотов. Вроде Холина. Поди узнай, что хуже.
Она с интересом смотрит на него. Он понимает этот взгляд по-своему. Приближается, смотрит не мигая. Она предупреждает:
– Только без этого… Сразу договоримся. Хорошо? Я понимаю, тебя тут избаловали здешние дамы. Но я привыкла, что балуют меня.
Она села на подоконник, болтая своими красивыми ногами, от которых он не может отвести глаз.
– А все-таки, Горюнов, чего ты тут ждешь? С твоими-то способностями…
– Значит, есть чего ждать, – буркнул он недовольно.
– Ой, только не надо! – Она замотала головой. – Не так, так по-другому хочешь соблазнить старую замужнюю женщину? Решил сыграть роль непонятого и одинокого гордеца? Давай без этого! Сегодня, в такую жару, боюсь, репетиция уже не получится. Лучше пойдем искупаемся. Тут такие места, такая красивая река. Смотри, как этих бедных мальчиков гоняют по жаре. Неужели не жалко?
– Меня тоже гоняли, – говорит он. – Пожалеть было некому.
– Послушай, под какую варварскую музыку они маршируют! Околеть можно! Где-то тут я видела…
И роется в пластинках. Он стоит над ней и жадно разглядывает золотистые завитки на ее шее.
– Вот, – она достает старую пластинку, сдувает пыль. Озорно подмигнув, ставит ее на диск радиолы, включает на полную громкость. Звучит знаменитый победный марш.
На нее оглядываются. Офицеры, проводящие строевые занятия, как будто недовольны, но солдатики, наоборот, будто проснулись, начинают дружно и четко печатать шаг, равняясь на окно.
Алла шлет им воздушные поцелуи. И совсем другое настроение у ребят.
Вспомнив этот эпизод, Сережа невольно улыбнулся. А потом они пошли купаться. Вдвоем. И у самой реки наткнулись на взводы лейтенантов Тягунова и Прохорова. Солдаты роют окопы под присмотром взводных с секундомерами в руках – идет соревнование…
Но солдаты вдруг перестали копать. Смотрят на приближающуюся Аллу, на которой теперь только купальник. И Горюнов на ходу снимает с себя гимнастерку.
– Паша! – кричит она мужу. – С ума сошли – в такую жару копать землю! Дай команду, чтобы шли купаться!
– Не мешай! – отмахивается Павел. – Репетируй. А вы что, уснули?
Он кричит на солдат, а те не могут оторвать взглядов от Аллы, распускающей свои роскошные волосы.
Она это видит. И кричит им:
– А ну, мальчики, слушай мою команду! Всем в воду! Кто первый доплывет до того берега? – И с разбега кидается в реку.
– Графиня с изменившимся лицом бежала в направлении пруда, – негромко, зло и насмешливо произнес Павел Тягунов, но так, что Сережа Горюнов его услышал. И тем не менее тоже побежал в реку, на ходу сбрасывая сапоги. Уже никто ничего не делает. Все только смотрят, как она мастерски плывет на другой берег, а Сережа ее догоняет.
И там, на середине реки, она легла на спину, раскинув руки. Сережа к ней приближается, а солдаты продолжают зачарованно наблюдать за ними.
Она подняла голову.
– Да не стойте! Вода – чудо!
И тут солдаты все разом, сбрасывая с себя пропотевшие гимнастерки и сапоги, бегут, толкаясь, к воде.
Лейтенант Иван Прохоров сочувственно смотрит на лейтенанта Тягунова. Только это останавливает его от того, чтобы присоединиться к подчиненным. Но все-таки пришлось. Выяснилось, что не все солдаты умеют плавать. Они плюхнулись в воду, подхваченные общим порывом, и начинают пускать пузыри, бестолково размахивая руками.
Горюнов видит, как лейтенанты бросились их спасать. Чего доброго, могло произойти ЧП, но командиры взводов со своими обязанностями вполне справились.
А тем временем Алла выбралась на берег. Легла в изнеможении на песок.
– Я – первая!
Сережа, подумав, лег с ней рядом. Искоса на нее посмотрел. Потом обратил внимание на блики, какие дает оптика, будто солнечные зайчики с того берега. Значит, их разглядывают…
– Не твой ли Паша смотрит на нас в бинокль? – спросил он.
Она приподняла голову, посмотрела туда же. Заметила блики.
– Сначала отдышись, – сказала она ему, снова опустив голову на песок. – У певца знаешь какое должно быть дыхание? А если смотрит, то в прицел. Он в училище был первым стрелком. Учти.
…Да, он вспомнил, так и сказала. Первым стрелком. Горюнов взволнованно ходил по берегу. Он и потом слышал легенды о меткости лейтенанта Тягунова. Будто еще его дед, тоже генерал, водил внука в тир. Учил стрелять. Но если так, то почему Тягунов начал свой отстрел не с него? С того, кто увел у него жену? Чем он руководствовался, составляя список жертв? Кроме турка, украинца и чеченца, все хорошо знакомые. И даже более чем…
Стоп! Может, в этом все и дело? Может, здесь таится закономерность, по которой происходит отстрел?
– …И с кого он начнет? – спросил тогда, приподнявшись на локте. – С тебя или с меня?
– С тебя, – слегка пожала она плечами, продолжая загорать с закрытыми глазами. – Я тут при чем? Боишься, да?
Она лениво потянулась всем телом и стала пропускать сквозь пальцы речной раскаленный песок. На мгновение их пальцы встретились, переплелись… Или это тогда ему показалось? Нет, не показалось. Она отдернула руку. Возможно, вспомнила, что на них смотрит весь полк.
– Запомни, мой Паша ничего и никого не боится, – сказала она. – И потому будет маршалом. С моей помощью, конечно. А ты так и останешься писарем. Потому что боишься. А чем тебе плохо? Все смотрят в рот. Бабы сами прыгают в постель.
– В этом самый кайф, – согласился он. – Одно дело, когда твоему маршалу в рот смотрят, как положено. Другое дело – писарю…
– Вон ты какой! – Она садится, смотрит на него с интересом. – Тайная власть – самая сласть! Так?
– Соображаешь… – Он тоже садится. – Значит, никуда от меня не денешься.
– Ты в этом уверен? – щурится она.
– Раз понимаем друг друга с полуслова… Вот, скажем, когда получите квартиру в новом доме…
Она смотрит на него, округлив глаза.
– Квартиру – нам? – Она начинает хохотать. И плевать ей, что сейчас на них смотрят в бинокли и прицелы, гадая, чем все кончится.
– Вот тогда Тягунов точно меня застрелит, – говорит она. – Ты уверен, что я такая дешевка? Что меня можно вот так купить?
Сережа был донельзя уязвлен ее презрительной усмешкой.
– Брезгуете, значит… Ну да, вас квартиры в столице ждут. Вот потянет немного генеральский сынок армейскую лямку, и папочка его к себе в академию… Что, не так?
Она машет рукой.
– Когда это будет. Через пару лет. Не раньше. Кому я потом буду нужна, провинциальная старая грымза. Небось смотреть не захочешь.
– А хочешь… – Он мнется. – Могу устроить. Хоть завтра!
– Прямо Господь Бог, – смеется она. – Хоть квартиру, хоть в академию.
– Спорим! – Он вошел тогда в азарт, желая хоть что-то доказать этой столичной гордячке. – Спорим, что я пошлю твоего Тягунова на этой же неделе на высшие курсы переподготовки при Министерстве обороны? На год! Такой разнарядки у нас еще не было, но это дело поправимое.
Она серьезно смотрит ему в глаза.
– Нет, ты в самом деле?
– Спорим?
– На что? – откидывает она голову, внимательно его разглядывая.
– На то самое. Что он там получит новое назначение и повышение. Если только хорошо будет заниматься. А ты – правильно себя вести.
– Это как, – нахмурилась она, – правильно? Сигануть к тебе в койку?
– Не задавай глупых вопросов. А как же опера? Она почти готова. Отыграем сначала, как ты считаешь? Все-таки "Кармен".
– Заметано, – сказала она. – Но сначала приказ и два билета на меня и мужа до Москвы. Словом, все документы на стол.
– Ну да, – усмехнулся Сережа. – Тебе дай, а ты продинамишь.
– Ты же джентльмен! Или со своих дамочек берешь предоплату?
– Заметано! – сказал он. – В ночь перед отъездом, чтобы потом не было разговоров, я поставлю его в караул. А ты придешь ко мне.
Они испытующе посмотрели друг на друга. Потом она поднялась и, не оглядываясь, пошла к воде.
…Такой был разговор. Горюнов ходил по берегу реки, всматриваясь и вслушиваясь, будто трава и песок могли сохранить их следы и голоса. Тягунов и Прохоров чем-то были схожи. Внешне, по крайней мере. Еще он вспомнил, что Прохоров как стрелок ничем не выделялся. Вообще во всем был средним. А Тягуновым восхищался. Вот вам исключительный снайпер, господин Турецкий, которого вы ищете. А чем плоха такая версия? Ничем не хуже вашей. Но только я вам пока ничего не скажу. Разберемся сами. Если это Паша Тягунов, то он, видно, решил не спешить. Сначала отыграется на ком-то другом. Как бы постепенно сужая круг.
Вот бы не подумал, что он такой мстительный… Если это он.
Я сам позвонил Косте Меркулову, не дожидаясь его дежурного звонка.
– Мне нужна твоя санкция на прослушивание телефонных переговоров, то есть телефона Сергея Горюнова, – сказал я.
– Он же уехал.
– Когда-нибудь вернется, – сказал я. – Слава послал своих ребят в Барнаул. Возможно, он где-то там. Его надо во что бы то ни стало отыскать.
Костя задумался.
– Все-таки он помощник замминистра обороны, – сказал он. – Мало ли какие разговоры военного характера может вести.
– Я имею в виду вовсе не его служебный телефон. Я говорю о домашнем. По своему личному телефону он не имеет права вести неположенных разговоров.
– А что, это единственная нить, ведущая к разгадке этих таинственных убийств?
– Не исключено. Прохоров, скорее всего, не причастен. Пальцев его ни в той квартире, ни в гостинице обнаружить не удалось. Фоторобот с фотографией имеют мало сходства. Если, конечно, он не делал пластическую операцию, изменив лицо и дактилоскопический рисунок своих рук.
– Ты сам-то был на месте последнего убийства? – спросил он.
– Разумеется. Осмотр уже произвел. Самолично, – ответил я. – Видел и осмотрел отдаленный дом, откуда был произведен выстрел, которого никто не слышал. Никаких следов и вещдоков криминалисты не смогли обнаружить. Мы работали всю ночь. Эксперты занимались пулями и пальцами. Две винтовки пока фигурируют в деле, а третья не появилась.
– Что-нибудь узнал о Салуцком? – спросил он.
– Информацию собрали. Как следственным, так и оперативным путем. Но нет ничего, что бы вело к разгадке тайны. Ничего новенького.
– Фрязин вернулся?
– Ждем-с, – сказал я. – С минуты на минуту. Только я сомневаюсь, что это что-нибудь прибавит. У тебя все?
– Так это ты мне звонил! – засмеялся Костя.
Он всегда, как никто, чувствовал мое настроение, в данном случае – паскуднейшее. Будто стоишь перед глухой стеной, на которую надо взобраться. И ищешь, нащупываешь малейшие выступы или выемки, чтобы было за что ухватиться. Он знал, что в такие минуты отчаяние, переходящее в панику, может лишить способности спокойно размышлять.
– Не падай духом, – сказал он.
– А падай брюхом! – продолжил я. – До вечера?