– Значит, теперь будет. Ты понял, нет? И больше не появляйся!
– А почему? – Казалось, он вот-вот расплачется.
И она не впервые почувствовала к нему нечто вроде материнской жалости. Такой всю жизнь будет нуждаться в утешении. Ее гримерша часто рассказывала ей про своего сына, как он ест, чем болеет и что нет отбоя от его сверстниц. Она уговорила директора взять его осветителем, чтобы поработал до армии. Алле было интересно на него взглянуть, когда он появился впервые. Весь кордебалет забавляло, как Валерочка опускает глаза и краснеет, если к нему обращались ослепительные женщины вроде Аллы Светловой.
Осветитель из него был ни к черту. Режиссеры на постановках срывали голос, требуя от него невозможного. Мать плакала и просила не выгонять сыночка. Однажды Алла не выдержала и поднялась к нему наверх, чтобы втолковать, как следует освещать ее, ведущую солистку, а он смотрел на нее, как на богиню, спустившуюся к нему с Олимпа.
Наверху было тесно и жарко, она невольно прижималась голым плечом к нему, чувствуя, как ей передается дрожь его чистого, юного тела. У нее едва не закружилась голова.
В театре заговорили об их близости, произошедшей после одной премьеры и последующего ночного банкета. Его мать перестала про него рассказывать и теперь приходила в гримуборную с поджатыми губами и покрасневшими от слез глазами. В общем-то она не знала, печалиться ей или радоваться. К тому же теперь Валерочку хвалили, и певички помоложе Аллы стали тоже подниматься к нему наверх.
Но сыночек, ее кровиночка, по-прежнему сгорал от любви к этой ведьме, про которую все говорили, будто она сгубила бессчетное количество мужчин. Все-таки двенадцать лет разницы, о чем она думает? Он-то себе еще найдет. Он еще долго будет привлекать женские тела и души. Алла понимала, что от этого сосунка пора бы освободиться. И вот такая возможность появилась.
– Ты не сделал мне ничего плохого, – сказала она спокойно. – Ты хороший мальчик. Плохо поступила только я. Тебе ведь мама говорила про меня? Только честно. Говорила?
Он кивнул. Губы по-прежнему дрожали, и он даже не пытался этого скрывать. Напротив, старался, как в детстве, разжалобить. И этот отрок пойдет в армию? Его еще надо кормить с ложечки, он сам не может толком надеть презерватив… Валерочка, одним словом. Таким и останется.
– Вот так и порешим, – сказала она. – Мой муж вернулся. Я ждала его. Ты чем-то похож на него. Но только внешне. Понимаешь?
– Я убью его! – крикнул он срывающимся голосом.
Она вздохнула. Ну все ясно. Мальчик насмотрелся с детства всевозможных оперных драм. Для него не существует других геометрических фигур, кроме треугольников, в которых кто-то, ставший третьим лишним, разрешает свои проблемы с помощью кинжала. Для него, под крылом чадолюбивой и преданной театру мамы, жизнь стала все той же оперой, где он жаждал играть главную роль.
– Глупости. Никого ты не убьешь, – сказала она. – Ведь ты никогда никого не убивал? – Она внимательно посмотрела на него.
Он отрицательно помотал головой. А Паша убивал, подумала она, наверное, он очень многих уже убил. Правда, пока никого из тех, кто становился третьим. Сережу Горюнова в том числе… Хотя и мог бы. Но не захотел.
– Будь умным мальчиком, – сказала она. – Потом встретишь свою девочку, сам скажешь мне спасибо. У нас и так все очень далеко зашло. Ну же! Ну все, все… – Она отвела его руки. – Иди одевайся. Только сначала прими душ. Валерочка, ты слышал, что я сказала?
Она и душ приучила его принимать. Ребенок совсем не привык к чистоте и опрятности. Все-таки сказывается, что рос без отца.
А уж в постели – сплошной мужской эгоизм, который она с таким трудом преодолела. Всему приходилось учить, начиная с искусства освещения "действующих лиц и исполнителей".
– Договорились? – спросила она. – Ну, Валерочка, милый…
– А если он о нас узнает? – спросил он, выказав этими словами и мученическим видом некую надежду, в которую сам не верил.
Алла выдержала эффектную сценическую паузу. Пусть мальчик немного поумирает от неопределенности.
– Ну тогда… может быть. Если, конечно, не вызовешь во мне аллергии своим нытьем.
Оказывается, как немного нужно подобным ему для счастья. Его лицо вспыхнуло, стало почти младенческим, глаза засияли.
И его снова пришлось оттолкнуть, когда он полез с поцелуем.
– Ну в последний раз! – просил он. – В самый последний…
– Ну все, все. – Она оттолкнула его от себя. Причем не слишком сильно. Все-таки благодаря ему она еще чувствует себя молодой и привлекательной. И он не желает смотреть на этих расплодившихся в последнее время телок с распущенными волосами и циничными взглядами на жизнь.
…Она еле отделалась от него. Боялась опоздать. Машина какой уже день стоит без ремонта, и потому каждый раз приходится ловить частников, а там попадаются всякие. Липкие, противные, настырные, не берут денег, только дай телефон. Сколько раз давала наобум, не представляя, что будет, если попадется такой вот снова. До сих пор везло.
Она приехала даже чуть раньше, чем договаривались. Небольшое кафе в районе Бронной. Стояла и ждала, покусывая от волнения губы и пальцы – дурная привычка, оставшаяся с детства. А он пришел совсем не с той стороны, с какой она его ждала. Узнала его сразу, подумав при этом, что даже издали он сильно смахивает на фоторобот.
Павел испытующе посмотрел на нее, а она, всхлипнув по-бабьи, припала лицом к его груди, чтобы скрыть глаза с закипающими слезами. Они пошли в кафе, она держала его под руку, прижавшись к его плечу. Отметила про себя, что он спокоен, что не оглядывается и не озирается, хотя не может не знать, какая на него сейчас идет охота.
Но как ему об этом сказать. Пожалуй, будет лучше, если он скажет сам.
В кафе на них сразу же обратили внимание. Вернее, на нее. Алла подумала, что не стоило так уж наряжаться и краситься.
Она рассеянным взглядом окинула посетителей. Похоже на какое-то сборище. Крутые бритоголовые парни, девушек почти не видно.
– Пойдем отсюда, – тихо сказала она Павлу.
Он пожал плечами, сел за свободный столик. Неужели не боится?
– Как прошла премьера? – спросил он, рассеянно глядя в меню.
– Ты ведь там был? – полувопросительно сказала она.
– Был, – кивнул он. – В антракте пришлось уйти.
– Как ты не боишься… – покачала она головой. – Ходишь у всех на виду.
Он внимательно посмотрел на нее. Значит, она все знает. А если знает о том, что он был на премьере, то сообщили ей об этом те, кто его ищет.
– Видела мой портрет? – спросил он, чуть улыбнувшись. – Похож, правда?
– Я могу помочь, я умею гримировать. Поменять прическу. Очки…
– И станешь сообщницей.
– Я уже ею стала… – сказала она, потом спохватилась, полезла в сумочку.
– Только не сейчас, – остановил он ее. – И не здесь. А сообщницей ты станешь, если не донесешь о нашей встрече.
Она испуганно посмотрела на него. Он напряженно улыбался.
Все– таки он здорово изменился. Исхудал, круги под глазами. И это постоянное напряжение, выдающее его с головой -для внимательного взгляда, конечно.
– Тебе ведь предложили сообщить, если я с тобой свяжусь?
Она кивнула.
– Тогда сообщи, – сказал он. – Только без подробностей. Мол, встретились – и точка. И с тех пор не звонил. Договорились?
Он положил на ее руку свою ладонь. С соседних столиков их внимательно разглядывали. Там пили принесенную водку и закусывали копченым мясом, запах которого доносился из кухни.
– Зачем ты это делаешь? – не выдержала она.
– Что – это? – спросил он, спокойно улыбаясь.
– Убиваешь людей, – еле выговорила она дрогнувшим голосом.
– Людей я не убиваю, – пожал он плечами. – Убиваю тех, кто убивает невинных. А это – нелюди. И хватит об этом… Еще я хотел сказать: ты замечательно пела. Очень жалею, что не удалось остаться на второй акт. Ты здорово держишься. Иногда я просто забывал, что ты – это ты.
– Спасибо за комплимент. – Она натужно улыбнулась, потом ее лицо потемнело при виде двух здоровенных парней, вставших из-за столиков и направившихся к ним. Они шли не спеша, вперевалку, их рты и подбородки жирно блестели.
Павел по ее взгляду все понял и внутренне подобрался.
– Уйдем, очень тебя прошу! – сказала она. – Тебе нельзя…
– Поэтому сиди, – сказал он спокойно.
– Не желаете присоединиться к нашему столу? – спросил один из подошедших, самый здоровый, дыхнув на Аллу перегаром, смешанным с чесночным запахом. – А то все одни. А нам скучно, девушек мало.
– У нас деловой разговор, – негромко сказал Павел. – Не видишь?
– Да что все дела, дела… – вдруг присоединилась к ним девица. – Нам, может, скучно одним. Их восемь, а нас с Надькой двое… Правда, Сереж? Да чего их уговаривать! Бери и веди.
И она подошла к их столику. Сережа, тот, что приглашал их, по-свойски положил руку на плечо Аллы.
– Может, для начала познакомимся? – спросил он. – А ты сиди, сиди, лох, не с тобой говорят.
– Руки! – сказал Павел, будто скомандовал, увидев, как Алла пытается вырваться. – Руки, говорю!
Потом сделал какое-то молниеносное движение – и в результате желавший познакомиться вдруг оказался на полу. Лицом – в кафельную плитку, рука закручена за спину. Павел удерживал его одной рукой, казалось, без особых усилий. В другой – блеснул пистолет, отчего вся компания шарахнулась и попадала на пол.
– Я предупреждал тебя? – спросил Павел повергнутого.
– С-сволочь, больно же… Да что вы смотрите? – крикнул он в сторону приятелей, не видя в руке Павла оружия. Из кухни быстро высунулись и тут же спрятались физиономии под белыми колпаками.
Аллу трясло, она вцепилась в локоть Павла, приговаривая:
– Ну прошу тебя! Уйдем, уйдем сейчас же!
– Товарищ опять не понимает, – негромко, но так, что все услышали, сказал Павел свою любимую поговорку и сделал резкое движение, отчего рука любителя случайных знакомств хрустнула, неестественно вывернулась и обмякла, как тряпичная. Парень взвыл, его протрезвевшие друзья бросились, толкая друг друга, на кухню, опрокидывая на ходу столики и стулья.
Поверженный уже не выл от боли, а плакал пьяными слезами.
– Теперь уйдем, – сказал Павел и бросил на стол пару крупных купюр.
– Зачем столько? У тебя же плохо с деньгами, – сказала Алла. – Мы же ничего не заказывали.
– Ты ведь мне поможешь? – спросил он с вымученной улыбкой, в которой сквозила усталость от всего происходящего. (Ну вот еще одного подонка проучил. А сколько их еще? Всей жизни не хватит.)
Они быстро вышли из кафе. Алла успела оглянуться. В окно, из кухни, на них смотрели – там были и белые колпаки и бритые головы.
Она шла за ним, и в ушах ее по-прежнему стоял хруст ломаемой руки. Сначала он быстро шел впереди, потом, остановившись, привлек ее к себе, обнял за плечи и пошел медленнее.
Быстро темнело. Поднимался ветер, и с низко нависшего серого неба посыпалась снежная крупа.
Он завел ее через проходные дворы в какой-то закоулок, где уже не было никого видно. Остановился и повернул ее к себе лицом.
– Ты страшный человек… – прошептала она и, помедлив, прижалась, как прежде, лицом к его груди. Они постояли так какое-то время молча. Потом она посмотрела на него и спросила: – Неужели тебе не холодно? В этом плаще, без шапки?
– Думал, закруглюсь к началу отопительного сезона, – усмехнулся он. – Лучше скажи: отец что-нибудь знает?
Она пожала плечами – до сих пор не задумывалась.
– Да нет, наверное. Позвонил бы. Вообще он очень сдал, когда пришло сообщение о твоей пропаже… Ты хоть бы написал ему.
– Дачу строит! – скривился он. – И выступает за реформу армии… Смех и позор. Я просто не знал, куда глаза девать, когда показали по телевизору его дачу. Ребята смеялись: теперь, мол, заживешь. Целую роту на даче можно разместить. А сами – в окопах, в воде по колено. В дерьме и крови! – Он почти кричал.
– Поэтому ты пропал без вести? – спросила она.
– И поэтому тоже… Может, зайдем ко мне? – спросил он. – Я же говорил, здесь близко.
Она молча кивнула и пошла с ним рядом, прижимаясь и пытаясь его согреть, не то самой согреться, поскольку ее по-прежнему била дрожь.
– Только с условием… – сказала она, подняв на него глаза. – Я изменю твой облик. Чтобы никто не узнал.
– Хочешь спасти наемного киллера от правосудия? – спросил он.
– Не хочу даже возражать, – сказала она. – Я просто верю тебе. По-другому ты не мог. В это и верю.
– А что ж ты не верила мне, когда я загремел на губу? Когда твой писарь загнал меня в угол?
– Дурой была, – сказала она. – Впрочем, почему была?
Они молча поужинали, не зажигая света. Мерцала только свеча на столе.
– Я должна тебе сказать… – Она собиралась с духом. – Словом, когда ты сегодня утром позвонил, я была действительно не одна.
– Плевать, – сказал Павел, снимая рубашку.
– Так, ничего серьезного… – бормотала она, помогая ему.
– Плевать! – повторил он, уже более нетерпеливо.
Утром, едва рассвело, он подскочил, будто в нем распрямилась какая-то мощная, ждавшая своего часа пружина. Он вдруг забегал по комнате, что-то осматривая, открывая и переворачивая.
– Что случилось? – спросила она, сев в постели.
– Кто-то здесь был, – сказал он. Его кадык на жилистой шее передернулся, словно затвор.
– Что-то пропало? – спросила она.
– Да… – ответил он и толкнул ногой под кровать какой-то чемодан. Потом недобро взглянул на нее.
Тогда, той же ночью, когда Павла отправили на гауптвахту, она сама пришла к писарю Горюнову. Шла по ночному военному городку, опустив глаза, стараясь не замечать часовых и дежурного по части майора Холина. Только слышала, как кто-то присвистнул, а кто-то что-то выкрикнул ей в спину.
Сережа будто ждал. Сразу открыл дверь, едва она постучала.
– Только не зажигай свет, – сказала Алла. – У тебя выпить есть?
– Зачем пришла? – спросил Сережа, наливая вино в стаканы. – Хочешь вернуть должок?
– Хочу вернуть мужа. – Она зябко куталась в платок. – Только побыстрее…
– Не боишься, что, наоборот, его потеряешь? Я поспорил, что придешь сегодня ко мне. При свидетелях. И они убедились, что я выиграл.
– Плевать я на них хотела! Мне жизнь Павла дороже.
– Но это – за отдельную плату, – заметил он. – А за капитанскую звездочку когда?
– Слипнется, – сказала Алла. – Ну что, раздеваться, что ли?
– Даже не верится! – помотал он головой. – Сначала продинамила, а теперь сама прибежала… Хоть выпьем сначала.
– Чокаться не будем, – сказала она, отводя свой стакан. – Да, пришла! Так раздеваться или нет?
– Это от нас не уйдет, – вздохнул он, ставя на электрическую плитку чайник.
Она с недоумением посмотрела на него.
– Ах, ну да, куда нам торопиться! Свидетели мой приход уже зафиксировали. А нам еще надо всласть поиздеваться… – Ее голос предательски дрогнул. Она всхлипнула. – Только и на тебя найдется управа, увидишь!
– Ты про этих, за воротами? – поднял он брови.
– Хотя бы, – кивнула она. – Что уж так их боишься? Целый год тебя караулят.
– Этого у них не отнять, – согласился Сережа. – Вот ты мне и поможешь.
– Я? – прижала она руки к груди. – Тебе? Да никогда!
– Ты, ты, – кивнул он. – Кроме тебя, некому.
Сережа согнулся, полез под стол, светя себе фонариком. Она невольно подумала: в самый раз бы сейчас сверху бутылкой по темечку. А он между тем приподнял половицу и вытащил оттуда завернутую в целлофан упаковку. Потом извлек на свет тюбик с шампунем.
– Эти вот, что ждут меня за воротами, дали мне его в аэропорту, чтобы пронес для них через контроль. Я был дембелем, оставаться здесь не собирался. Хотел восстановиться в консерватории, между прочим… – Он посмотрел на нее, как бы проверяя: верит или нет. – Нас, дембелей, таможенники не очень шмонали. А эти, – он кивнул на дверь, – обещали хорошо заплатить. И встали за мной в очередь к стойке, когда я согласился… А что было делать? Они мне показали, стало быть, я уже опасный свидетель. Я уже контроль прошел, а тут вдруг ОМОН набежал, и их повязали. Регистрацию прекратили, всех начали трясти. Что-то искали. Короче, я спрятался в туалет. И там посмотрел, что в этом тюбике.
– Наркотики? – спросила она.
– Если бы, – вздохнул он. – Я тоже так сначала подумал. И хотел даже в унитаз спустить…
– Чего ты от меня хочешь, не понимаю, – перебила она его. – Я тебе зачем?
– А ты не спеши, раз пришла, – спокойно сказал он, отворачивая с тюбика колпачок. Потом начал выдавливать. И она увидела вместе с шампунем тонкую нить бриллиантового ожерелья старинной работы.
И даже ахнула, прикрыв рот рукой.
– Вот я тоже… Как увидел, бегом назад в часть. Хотел пересидеть, дождаться случая. Ведь это свобода, понимаешь? Ни от кого не зависеть.
– И для этого ты снова продался в рабство? – Она удивленно смотрела на него, будто впервые видела. Потом взяла колье из его рук, вытерла шампунь, надела на свою шею.
– У тебя хоть зеркало есть?
Он достал из стола небольшое круглое зеркало, используемое при бритье. И присвистнул от восхищения, глядя на нее:
– Прямо для тебя.
Она красовалась, не могла оторваться, поворачиваясь и так и эдак.
– Но оно же ворованное, ты это понимаешь? Его ищут! Наверняка такая работа есть в каталоге…
И тут ее взгляд упал на вырезки из журналов, пришпиленные к стенам.
– Голых баб коллекционируешь?
– Мой гарем… – усмехнулся Сережа не без самодовольства. И взял что-то вроде указки. – А ты приглядись. Никого не напоминают? Вот эта, например.
– Бог мой… Аня Зуева! Жена лейтенанта. Не совсем, но похожа.
– Картина работы Ренуара, – сказал он не без гордости. – А это Зоя Солодухина. Работа Серова.
– Господи, ты их специально подбирал? Сюда в часть?
– Ну, – кивнул он. – Через отдел кадров министерства… Когда там распределяли выпускников, я заказывал клеркам. Подберите, мол, такого лейтенантика, чтобы жена была точь-в-точь с такой-то картины.
– А муж? – спросила она, не переставая изумляться.
– Дело десятое, – отмахнулся Сережа. – Их как собак нерезаных. Так вот о деле. Очень меня обяжешь, если пронесешь эту штуковину через контроль в аэропорту. Посмотри, на тебе они как фамильные. Никто не остановит. Прямо в них родилась.
– А что ж ты их не использовал? – хмыкнула Алла, кивнув на вырезки из журналов.
– Куда им? Скажешь тоже… Даже Анька Зуева. Разве сравнить с тобой? Наденет, и сразу спросят: где сперла? А тут – язык не повернется, глядя на тебя. Я к такой мысли пришел, когда сам такое увидел. Женщина богатая, холеная шла через контроль. Видно же, когда человек привык к драгоценностям. Даже не остановили. А тебя – и подавно.
– Ну и ну… – Алла между тем продолжала осматривать старинных красавиц. – Слушай! А эта? – И повернулась к нему, приоткрыв рот. Сережа опять усмехнулся.
– Наконец-то. Думал: узнаешь, не узнаешь? Это "Вирсавия", работа Рубенса. Все, кто видел, в один голос: вылитая Тягунова! Она мне всегда нравилась, да все не мог подобрать. А тут твой тесть у нас был, фото показывал, где ты с Пашей в Сочи на пляже… Что смотришь?
Алла смотрела, не в силах произнести ни слова.