Однако уже в Числах обнаруживается нечто странное. Брат Моисея и его сестра обвиняют его в том, что он женится на кушитке. Деталей нет, но некоторые ученые исходя из того, что Куш и Мидиан совершенно разные географические области, делают такой вывод: у Моисея было две жены. Имя кушитки в Библии не упоминается, но историк первого века Иосиф Флавий пишет, что у Моисея действительно была жена из Куша, или Эфиопии, по имени Тарбис.
Подробностей становилось слишком много.
- Так это она его обманула?
Пол покачал головой:
- Нет. Взяв вторую жену, Моисей обманул либо ее, либо Зиппору, то есть ту из них, которую взял первой. Хронологию в данном случае установить сложно, но в некоторых источниках говорится, что рога появлялись на голове обманщика, а не обманутого супруга. Должно быть, именно на это указывает загадка. И тогда ответ таков: Зиппора или Тарбис.
- Что дальше?
Все его возбуждение вдруг рассеялось.
- Ничего. Я снова уперся в стену. Я применял имена обеих женщин, брал их цифровые значения, но текст не поддавался. Ничего не получалось.
Он замолчал, как будто ожидая, что я внесу что-то новое, но меня хватило лишь на самый простой вопрос:
- Что об этом думает Тафт?
- Винсент ничего не знает. Думает, я попусту трачу время. Как только стало ясно, что приемы Гелбмана не дают результата, он посоветовал вернуться на проложенный им путь. Основательнее взяться за венецианские источники.
- И ты не собираешься рассказать ему о своем открытии?
Пол посмотрел на меня так, как будто я ничего не понял.
- Я рассказываю тебе.
- Но у меня нет на этот счет никаких идей.
- Том, то, что я обнаружил, не может быть случайностью. За этим стоит что-то большее. Нечто вроде того, что искал твой отец. Мы должны взяться за книгу вместе. Мне нужна твоя помощь.
- Почему?
В его голосе прозвучала вдруг уверенность человека, который только что понял то, что не понимал раньше.
- Чтобы разгадать тайну "Гипнеротомахии", мало одного типа мышления. В чем-то она уступает терпеливым и упорным, внимательным к деталям. Но где-то требуются инстинкт и изобретательность. Я прочитал твою работу по "Франкенштейну". Мне понравилось. В ней много оригинальных мыслей. А ведь ты особенно и не напрягался. Я не прошу тебя о многом. Просто подумай об этом. Подумай о загадке. Может быть, что-нибудь придумаешь. Вот и все.
В тот вечер я ответил ему отказом, на что существовала очень простая причина. В пейзаже моей юности книга Колонны была заброшенным особняком на холме, мрачная тень которого ложилась на все вокруг. Истоки всех неприятных загадок моей тогдашней жизни прослеживались до ее малопонятных страниц: отсутствие отца за обеденным столом в те вечера, когда он засиживался допоздна за письменным столом; старые споры, в которые втягивались родители, как святые втягиваются в грех; неприветливая отчужденность Ричарда Кэрри, запавшего на книгу Колонны сильнее всех других и так и не оправившегося от неудачи.
Я не мог понять, в чем сила "Гипнеротомахии", почему она так изменяет тех, кто прочел ее, но опыт подсказывал, что ничего хорошего в этой силе нет. Наблюдение за Полом, положившим на борьбу с ней три года и пусть даже достигшим некоего успеха, лишь укрепило желание держаться от нее подальше.
То, что я изменил мнение уже на следующее после разговора с Полом утро, объясняется сном, который приснился мне в ночь, разделившую тот вечер и то утро. В "Гипнеротомахии" есть рисунок, навсегда оставшийся в кладовой памяти, рисунок, на который я наткнулся, когда проник однажды в кабинет отца, чтобы посмотреть, что он там изучает. Не каждый день мальчик видит возлегшую под деревом и словно глядящую на него обнаженную женщину. И осмелюсь предположить, что никто, кроме узкого круга изучающих "Гипнеротомахию", не может похвастать тем, что видел стоящего у ног женщины обнаженного сатира с указующим на нее, подобно стрелке компаса, изогнутым рогом пениса. Когда я увидел эту картинку в первый раз, мне было двенадцать, и в тот момент я вдруг решил, что знаю, почему отец так часто опаздывает к обеду.
В ту ночь рисунок из детства напомнил о себе во сне - лежащая женщина, подкрадывающийся к ней сатир, гордо восставший пенис, - и я, наверное, так разворочался, что разбудил Пола.
- Том, ты в порядке?
Я поднялся и бросился к его столу. Пенис, так похожий на изогнутый рог, напомнил мне о чем-то хорошо знакомом. Колонна знал, о чем говорит. Связь должна была быть. Кто-то дал Моисею рога.
Ответ обнаружился в "Истории искусства Ренессанса" Харта. Картинку я видел много раз, но никогда не обращал на нее особенного внимания.
- Что это? - спросил я, бросая раскрытую книгу ему на кровать.
Пол прищурился.
- Статуя Моисея работы Микеланджело. - Он поднял голову и посмотрел на меня как на сумасшедшего. - В чем дело, Том?
Я не успел ответить.
- О Боже! - прошептал Пол, включая лампу. - Конечно…
Каждый, кто видел скульптуру Микеланджело, знает, что на голове ветхозаветного пророка ясно видны два небольших завитка, похожих на козлиные рожки сатира.
Пол спрыгнул с кровати.
- Ты сделал это! Точно! Так оно и есть!
Я посмотрел на дверь, ожидая увидеть недовольные физиономии Чарли и Джила, но они, если и проснулись от шума, предпочли не вмешиваться.
- Почему Микеланджело изобразил Моисея с рогами?
Мне по-прежнему было непонятно, как мог Колонна вложить ответ на свою загадку в скульптуру великого соотечественника.
Но Пол уже все понял. Схватив с кровати книжку, он быстро отыскал объяснение.
- Рожки не имеют никакого отношения к супружеской измене. Вопрос надо понимать буквально: кто дал Моисею рога? Все дело в неправильном переводе Библии. В Исходе говорится, что когда Моисей сошел с горы Синай, его лицо лучилось светом. Но еврейское слово "лучи" можно также перевести как "рога", karan и keren. Когда святой Иероним переводил Ветхий Завет на латынь, он решил, что лучи могут исходить только от Иисуса, и предпочел второе значение. Таким, с рогами, Моисея и создал Микеланджело.
При всем возбуждении той ночи, не думаю, что я сознавал все последствия случившегося. "Гипнеротомахия" пробралась в мою жизнь и перенесла меня через реку, пересекать которую я вовсе не собирался. Нам оставалось лишь постичь значение ошибки святого Иеронима, применившего по отношению к Моисею слово "cornuta" и таким образом снабдившего пророка рогами. Но в течение всей следующей недели бремя это нес осчастливленный Пол. Мне же осталась роль наемного убийцы, его последнего оружия в борьбе с "Гипнеротомахией". Я думал, что сумею удержаться в этой роли, сохранить дистанцию, избежать прямого контакта с книгой.
Пол вернулся в библиотеку, сгорая от нетерпения, предвкушая возможности, которые сулило наше открытие. Я же отошел в сторону и вскоре сделал еще одно открытие. Остается только гадать, какое впечатление произвел человек, исполненный важности и гордости после успеха в поединке с Франческо Колонной.
Мы познакомились на чужой территории, где тем не менее чувствовали себя как дома: в "Плюще". По крайней мере я проводил там не меньше вечеров, чем в своем клубе. Она же еще за несколько месяцев до избрания лопала в число любимчиков Джила, и именно у него первого появилась мысль познакомить нас.
- Кэти, - сказал он, затащив меня к себе однажды субботним вечером, - рад представить тебе моего друга Тома.
Я лениво улыбнулся, думая о том, стоит ли стараться ради какой-то второкурсницы.
Она заговорила, и я вдруг почувствовал себя мухой, залетевшей в бутон цветка-убийцы и обнаружившей вместо нектара смертельную ловушку.
- Так это ты Том? - проговорила Кэти и качнула головой, как будто мое лицо в точности совпало с портретом преступника на стенде "Их разыскивает полиция". - Чарли рассказывал мне о тебе.
Если тебя описал кто-то вроде Чарли, то хорошо хотя бы то, что хуже дальше быть просто не может, а значит, самое страшное позади. Вероятно, он встретил Кэти в "Плюще" несколькими днями раньше и, узнав о планах Джила, решил подготовить почву, сделав это в силу своего понимания, что хорошо и что плохо.
- И что же он тебе рассказал? - поинтересовался я, стараясь придать голосу оттенок беспечности.
Она ненадолго задумалась, вспоминая, что именно он сказал.
- Что-то из области астрономии. О каких-то звездах.
- Понятно, про белого карлика. Это такая специфическая шутка.
Кэти нахмурилась.
- Я тоже ее не понимаю, - поспешно добавил я, пытаясь не испортить первое впечатление. - У меня другие интересы.
- Литература? - спросила она.
Я кивнул. Джил успел предупредить, что Кэти занимается философией.
- И кто же твой любимый писатель?
- На такой вопрос невозможно ответить. Кто твой любимый философ?
- Камю, - без колебаний ответила она, хотя я спросил чисто риторически. - А любимый писатель - Рей.
Похоже, мне устроили проверку. Я никогда не слышал о Рее. Может быть, какой-нибудь модернист вроде Т.С. Элиота?
- Поэт? - наугад предположил я, представляя ее у камина с книгой на коленях.
Кэти моргнула и впервые за время нашего разговора улыбнулась.
- Он написал "Любопытного Джорджа", - рассмеялась она.
Мне ничего не оставалось, как смущенно отвести глаза.
В этом, наверное, и был рецепт наших отношений. Мы давали друг другу то, что не рассчитывали найти. К тому времени я уже научился не разговаривать с девушками на профессиональные темы, потому что, как наставлял Джил, даже поэзия может погубить романтику, если обсуждать ее всерьез. Кэти это правило пришлось не по вкусу. На первом курсе она встречалась с одним парнем, игравшим в лакросс, которого я знал по литературным семинарам. Умница и красавец, запросто обращавшийся с Пинчоном и Делильо, он тем не менее упорно отказывался говорить о них за пределами класса. Ее это сводило с ума: как можно воздвигать такие стены между работой и игрой? Как можно так делить свою жизнь? За двадцать минут разговора в "Плюще" мы оба увидели что-то, что нам понравилось, - готовность обходиться без стен или, может быть, нежелание их поддерживать. Джил тешил себя тем, что составил такую идеальную пару. Я и сам не заметил, как стал с нетерпением дожидаться уик-эндов, выискивать ее взглядом в перерывах между занятиями, думать о ней перед сном, в душе, на контрольной. Через месяц мы уже встречались.
Будучи старше, я считал своим долгом привносить нажитую опытом мудрость во все, что мы делали, а потому старался избегать незнакомых мест и чужих компаний. Как известно, за увлечением следует близость, и два человека, считающие себя влюбленными, оставшись наедине, могут вдруг обнаружить, что на самом деле знают друг о друге совсем мало. Вот почему я выбирал для встреч клубы и студенческий центр, соглашаясь на библиотеки и спальни только в редких случаях, когда в голосе Кэти звучали особенно нежные нотки, а взгляд становился откровенно призывным.
Как обычно, Кэти сама объяснила мне, что к чему.
- Давай сходим куда-нибудь пообедать, - предложила она однажды вечером.
- В твой клуб или мой?
- В ресторан. По твоему выбору.
Мы встречались меньше двух недель, и я еще не знал о ней слишком многого. Обед вдвоем представлялся мне рискованным предприятием.
- А ты не хочешь пригласить Триш или Карен?
Триш и Карен жили с ней в общежитии, и в их компании я бы чувствовал себя в безопасности. Особенно ценной представлялась мне Триш, которая почти ничего не ела, зато редко молчала.
Кэти повернулась ко мне спиной.
- Можно было бы позвать и Джила, - сказала она.
- Конечно.
Комбинация получалась довольно странная, но чем больше компания, тем спокойнее.
- А как насчет Чарли? Он, по-моему, всегда голодный.
Только тогда до меня дошло, что Кэти вооружилась сарказмом.
- В чем проблема, Том? - спросила она, поворачиваясь ко мне. - Боишься, что нас кто-то увидит?
- Нет.
- Тебе со мной скучно?
- Конечно, нет.
- Тогда что? Думаешь, мы вдруг поймем, что плохо знаем друг друга?
Я замялся.
- Да.
Кэти, похоже, удивилась.
- Как зовут мою сестру? - спросила она после паузы.
- Не знаю.
- Я очень религиозная?
- Не уверен.
- Я ворую деньги из баночки для пожертвований, когда мне недостает мелочи?
- Возможно.
Кэти улыбнулась:
- Ну вот, с тобой ничего не случилось.
Мне еще не приходилось встречать человека, который бы был так уверен, что хочет узнать меня лучше. Похоже, она нисколько не сомневалась, что все сложится как надо.
- А теперь пойдем в ресторан.
Кэти взяла меня за руку, и мы пошли.
Через девять дней после того, как мне приснился сатир, Пол появился с первыми результатами.
- Я был прав, - гордо заявил он. - Некоторые части книги написаны шифром.
- Как ты это вычислил?
- Корнута - слово, использованное Иеронимом применительно к Моисею, - есть тот самый ответ, получить который хотел Франческо. Правда, в случае с "Гипнеротомахией" обычные приемы подстановки не срабатывают. Посмотри…
Он протянул мне лист бумаги с двумя строчками букв.
абвгдеёжзийклмнопрстуфхцчшщъыьэюя
КОРНУТАБВГДЕЁЖЗИЙЛМПСФХЦЧШЩЪЫЬЭЮЯ
- Здесь, конечно, все упрощено, но это только для примера. Верхний ряд - открытый, нешифрованный текст. Нижний ряд - зашифрованный текст. Ты уже обратил внимание, что зашифрованный текст начинается с нашего ключевого слова, "корнута"? Все остальное - обычный алфавит, из которого удалены буквы ключевого слова.
- И как это работает?
Пол взял со стола карандаш и начал обводить буквы.
- Предположим, ты хочешь написать слово "привет". Начинаешь с верхнего ряда и находишь букву "п". Потом ищешь ее эквивалент в нижнем ряду. В данном случае это буква "й". Проделываем то же самое с остальными буквами и получаем слово "йлгртп".
- И Колонна использовал слово "корнута" таким вот образом?
- Нет. К пятнадцатому-шестнадцатому векам при итальянских дворах применялись гораздо более сложные системы. Альберти, написавший трактат по архитектуре, который я показывал тебе на прошлой неделе, изобрел полиалфавитную криптографию. Ключ в ней меняется через каждые несколько слов.
Я стучу пальцем по листку:
- Но Колонна не мог пользоваться таким шифром. Здесь же получается какая-то несуразица. Йлгртп! В книге было бы полно подобных слов!
Пол расцвел в улыбке:
- Вот именно! Сложные методы шифрования не дают читаемого текста. Но "Гипнеротомахия" - особый случай. Ее зашифрованный текст можно читать как обычную книгу.
- Значит, вместо шифра Колонна использовал загадки?
- Да. Это называется стеганографией. Примерно то же самое, что писать невидимыми чернилами - никто и не догадывается, что там есть как бы двойное дно. Франческо комбинировал, сочетая криптографию и стеганографию. Он прятал загадки внутри самой обычной истории, где их никто не замечал. А чтобы еще надежнее защитить послание, пользовался шифром. В нашем случае нужно сосчитать количество букв в слове "корнута" - их семь, - а потом соединить седьмые буквы текста. Знакомо? Вопрос только в том, чтобы знать нужный интервал.
- И у тебя получилось? Ты сложил все седьмые буквы?
Пол покачал головой:
- Нет, не все. Этот метод применяется только для определенной части книги. И конечно, получилось не сразу. Поначалу выходила какая-то ерунда. Надо ведь знать, откуда начинать, а я не знал. Начни с первой буквы, получается одно. Начни со второй, совсем другое. Здесь снова сыграло роль ключевое слово.
Он достал из папки еще один лист, на этот раз с фотокопией оригинальной страницы из "Гипнеротомахии".
- Здесь, на этой странице, встречается слово "корнута". Если начать счет с первой буквы и сложить все седьмые на протяжении трех глав, то получается скрытое послание Франческо. Я перевел его на английский. Взгляни.
"Добрый читатель, этот год был самым трудным из всех. Оторванный от семьи, я находил утешение лишь в добродетельности человечества, но, путешествуя по водам, увидел, сколь ущербной бывает эта добродетельность. Если прав Пико, сказавший, что в человеке заключено все, что он великое чудо, как утверждал Гермес Трисмегист, то где доказательства? Меня окружают с одной стороны жадные и невежественные, которые надеются обрести выгоду, следуя за мной, а с другой стороны - завистливые и притворно набожные, выгода которых в моем уничтожении.
Но ты, читатель, предан тому, во что я верю, иначе не отыскал бы то, что я скрыл здесь. Ты не из тех, кто разрушает, прикрываясь именем Бога, потому как мой текст - их враг, а они - мои враги. Я много странствовал в поисках сосуда для моей тайны. Я искал способ сохранить ее от времени. Римлянин по рождению, я вырос в городе, построенном на все века. Стены его простояли тысячу лет, а слова моих древних соотечественников воспроизводятся и умножаются Альдом и его товарищами по цеху. Вдохновленный этими творцами старого мира, я выбрал те же сосуды: книгу и камень. Вместе они уберегут то, что я даю тебе, читатель, если ты сможешь понять меня.
Чтобы узнать то, что я желаю сказать, ты должен знать мир, как знали его мы. Ты должен проявить себя почитателем мудрости и человеческого потенциала, доказать, что ты не враг мне. Потому что зло близко, и даже мы, принцы нашего времени, страшимся его.
Так продолжай же, читатель. Стремись понять меня. Путешествие Полифила становится труднее, как и мое, но я еще многое должен поведать тебе".
Я перевернул страницу. Пусто.
- А где остальное?
- Это все. Чтобы узнать больше, надо решить другие головоломки.
Я посмотрел на страницу, потом на него. Из дальнего уголка сознания, оттуда, где укрывались беспокойные мысли, донесся звук, похожий на легкое постукивание. Так обычно постукивал мой отец, когда был взволнован. Его пальцы отбивали ритм "Рождественского концерта" Корелли, и все, что им требовалось, - это какая-нибудь поверхность.
- Что ты собираешься делать? - спросил я, пытаясь удержаться за настоящее.
Но в голове уже сформировалась другая мысль: Арканджело Корелли завершил свой концерт в эпоху начала классической музыки, за сотню с лишним лет до "Девятой симфонии" Бетховена. Но даже при жизни Корелли послание Колонны ждало своего первого читателя больше двух столетий.
- То же, что и ты, - ответил Пол. - Мы собираемся найти следующую загадку Франческо.