Мои глаза прикованы к черному свитку в его руке. Я тоже выхожу в коридор. Мы ждем Пола. Джил достает телефон. И в этот момент Кэрри делает то, чего мы от него никак не ожидали. Одним движением он прорывается между нами, заталкивает Пола в комнату и захлопывает за собой дверь.
Джил колотит в дверь кулаком.
- Откройте!
Он отталкивает меня в сторону и налегает на дверь плечом. Результат нулевой. Мы соединяем усилия, и дверь, похоже, начинает подаваться.
- Еще разок! - кричит Джил.
С третьей попытки металлический язычок не выдерживает, и дверь с громким, похожим на выстрел треском распахивается.
Мы влетаем в комнату. Кэрри и Пол стоят друг напротив друга по разные стороны камина. Кэрри все еще держит в руке чертеж. Джил на полной скорости врезается в него, и старик валится на коврик, ударившись головой о каминную решетку. Искры и уголья разлетаются во все стороны.
- Ричард!
Пол с криком бросается к своему благодетелю, подхватывает его под руки и оттаскивает в сторону, к разбитому бару.
Кровь из глубокого пореза на лбу Кэрри стекает ему на глаза. Он поднимает голову, пытаясь сориентироваться, и я вдруг замечаю, что чертеж уже у Пола.
- Все нормально? - Пол трясет его за плечо. - Нужно вызвать "скорую помощь".
Джил думает о другом.
- О нем позаботится полиция.
В спину мне бьет волна жара - это вспыхнул бар.
- Назад! - кричит Джил.
Но я словно окаменел. Пламя тянется к потолку по прижавшимся к стене шторам. Пролитое спиртное играет роль катализатора, и огонь разбегается во все стороны, поглощая все на своем пути.
- Том! - командует Джил. - Выгоняй их отсюда! Я за огнетушителем.
Пол помогает Кэрри подняться, старик вдруг отталкивает его и бросается в коридор.
- Ричард! - жалобно стонет Пол.
Джил возвращается с огнетушителем и начинает поливать шторы пеной, но огонь распространяется слишком быстро. По потолку в направлении от двери катятся клубы дыма.
Под натиском жара и дыма мы отступаем к коридору. Я закрываю рот рукой - дышать становится все труднее. Оглядываясь назад, вижу Пола и Кэрри. Оба громко спорят о чем-то.
Окликаю Пола, и в этот момент в баре начинают взрываться бутылки. Джила обдает волной осколков. Я вытаскиваю его в коридор.
Снизу, из-за дымовой завесы, доносится голос Пола:
- Уходите, Том! Уходите!
Отблески пламени прыгают по стенам. Над нашими головами пролетает, разбрасывая искры, винная бутылка. Я слышу, как она скатывается по ступенькам.
Лучшего места для приземления, чем сложенные в кучку, пропитанные виски, бренди и джином коврики, найти невозможно. Мы слышим мягкий шлепок, и в следующую секунду первый этаж вспыхивает как щепка. Хлопки, треск, гул огня… Главный выход блокирован. Я закрываю глаза и вижу яркие вспышки. С потолка сыплется штукатурка. Танцевальный зал дрожит, будто мираж в пустыне.
- Как будем выбираться? - кричу я.
- По служебной лестнице, - отвечает Джил. - Наверх!
- Пол!
Ответа нет. Я подступаю к лестнице, но голосов уже не слышно. Кэрри и Пол исчезли.
- Пол!
Пламя надвигается. Правая нога как будто онемела. Джил поворачивается ко мне и машет рукой. Штанина разорвана. По черной ткани течет черная кровь. Туннель огня смыкается, загоняя нас на лестницу. Воздух черен от дыма.
Джил подталкивает меня, заставляя подниматься на третий этаж. Ничего не видно, только серые вихрящиеся клубы. Под дверью в конце коридора бледная полоска света. Мы бежим к ней. Огонь подступил к лестнице, но, похоже, дальше идти не спешит.
И вдруг… Стон… Пронзительный, отчаянный стон.
Мы застываем на месте. С уверенностью человека, наделенного даром предвидения, я чувствую, что мы вот-вот вступим в тень времени, выйдем на горный перевал, от которого уже рукой подать до нависающей сверху тьмы.
Джил бросается вперед и распахивает дверь.
У дальней стены в конце длинного стола стоят Пол и Ричард Кэрри. В руке у Кэрри пустая бутылка. По лицу течет кровь. Воздух пропитан сильным запахом алкоголя, которым залит стол. Дверца секретного, встроенного в стену шкафчика с президентскими запасами раскрыта. В лунном свете все кажется серебристым. Полки над головой Кэрри заставлены тяжелыми, в кожаных переплетах, томами. На полу повсюду лужи. В комнате два окна, и оба на северной стороне.
- Пол! - кричит Джил. - За тобой выход на служебную лестницу. Он не хочет тебя выпускать.
Пол поворачивается, однако внимание Кэрри уже переключилось на меня и Джила. Вид его ужасен, морщины на лице стали рельефнее и напоминают горные хребты.
- Ричард, - твердо, как ребенку, говорит Пол, - нам всем надо выбираться отсюда.
- Уходи, - кричит ему Джил и делает шаг вперед.
С неожиданной проворностью Кэрри разбивает бутылку о стол и делает выпад, рассекая руку Джила бутылочным горлышком. Кровь бежит между пальцами черными полосками. Джил отшатывается и растерянно смотрит на рану. Пол закрывает глаза и мешком оседает у стены.
- Возьми.
Я выхватываю из кармана носовой платок и бросаю Джилу. Он медленно поворачивается, и я вижу, как глубока рана.
- Уходим! - Я тащу его к окну. - Прыгай! Внизу кусты.
Джил качает головой, не спуская глаз с бутылки в руке Кэрри. Дверь начинает подрагивать, давление горячего воздуха с другой стороны усиливается, по полу уже ползут серые щупальца, глаза слезятся, каждый вдох отдается резью в груди.
- Пол! - кричу я через дым. - Надо уходить!
- Ричард! Идем! - кричит Пол.
- Отпусти его! - ору я, поворачиваясь к Кэрри.
Дверь трещит, из последних сил удерживая ревущее пламя.
Джил вдруг падает. Я открываю окно, подтягиваю Джила и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.
- Помоги Полу… - бормочет он, теряя сознание.
Ветер врывается в комнату, швыряя в лицо снежную пыль. Со всей возможной осторожностью я сажаю его на подоконник, смотрю на прилипший к ране окровавленный носовой платок и чувствую, что все вокруг начинает растворяться. Еще раз смотрю на безжизненное лицо Джила и разжимаю пальцы. В следующий момент его уже нет рядом.
- Том… - Голос Пола пробивается ко мне как будто из облака дыма. - Уходи…
Обернувшись, я вижу, что он пытается оттащить Кэрри к окну, однако старик намного сильнее и не желает уходить.
- Прыгай! - кричат снизу. - Прыгай!
Это подъехавшие пожарные заметили меня в оконном проеме.
- Пол! Сюда!
- Уходи, Том. Пожалуйста…
Голос слабеет и удаляется, как будто Кэрри утаскивает Пола к служебной лестнице.
- Вниз! - слышу я голос старика. - Вниз!
- Быстрее! Прыгай! - кричат пожарные.
- Пол!
Теснимый огнем, я отступаю к окну. Горячий дым заполняет легкие. В другом конце комнаты хлопают двери. Никого уже не видно. И я падаю.
Это последнее, что остается в моей памяти. В следующий миг меня принимает снег. И тут же взрыв, как нагрянувший в полночь рассвет. Взорвалась газовая труба. Здание вздрогнуло. С неба стала падать сажа.
Тишина. И я кричу. Пожарникам. Джилу. Всем, кто слышит. Я видел и потому кричу.
- Послушайте меня. Ричард Кэрри потащил Пола к служебной лестнице.
Сначала меня слушают. Два пожарника приближаются к зданию. Санитар наклоняется ко мне, стараясь понять, что я говорю.
- Какая лестница? - спрашивает он. - Где они вышли?
- Туннели, - отвечаю я. - Они вышли возле туннелей.
Дым рассеивается. Бьющая из шлангов вода очищает лик здания, и все начинает меняться. Меня никто не слушает. Никто никого не ищет. Я вижу это по их медлительности. Внутри никого нет.
- Пол жив! - кричу я. - Я видел его.
Но каждая потерянная секунда играет против него. Каждая потерянная минута - еще одна горсть песка. По тому, как смотрит на меня Джил, я понимаю: все изменилось.
- Со мной все в порядке, - говорит он санитару, осматривающему его руку, и, вытерев мокрую щеку, показывает на меня: - Помогите моему другу.
Луна бдительным оком висит над нами. Я сижу на снегу и смотрю на молчаливых людей, поливающих из шлангов то, что осталось от клуба. В голове звучит голос Пола. "Иногда, - говорит он, глядя на меня поверх чашки, - у меня бывает такое чувство, что он и мой отец тоже". Над черным занавесом неба я вижу его лицо, и мне хочется ему верить. Даже сейчас.
Так что ты думаешь?
О твоем решении поехать в Чикаго?
О том, чтобы нам поехать туда вместе.
Куда нас отвезли потом, какие вопросы задавали - ничего этого я уже не помню. Перед глазами бушевал огонь, в ушах стоял голос Пола, как будто он парил где-то над пламенем. До наступления рассвета передо мной прошли тысячи лиц, и каждое несло весточку надежды: лица друзей, выбежавших из комнат с началом пожара; лица профессоров, разбуженных воем сирен; лица всех тех, кто покинул прерванную на середине службу. Все они окружили нас, точно полевую казну, каждое лицо - монета, как будто сверху было объявлено, что мы должны претерпеть потери, сосчитав то, что осталось. Боги сыграли черную комедию. Мой брат Пол был принесен в жертву на Пасху. Панцирь черепахи свалился на наши головы.
Мы трое пережили ту ночь вместе, проведя ее в силу обстоятельств под одной крышей. Никто ничего не говорил. Чарли сжимал висящее на шее распятие, Джил спал, а я смотрел в стену. Не имея никаких известий о Поле, мы доверились мифу о его чудесном спасении, о его воскрешении. Вера в мифическую нерушимость дружбы столь же бессмысленна, как и вера в мифическую неразделимость семьи, и уж мне-то следовало это знать, но тогда вера в миф помогала и поддерживала. Тогда и после.
Вера в миф, но не надежда.
Потому что надежды уже не осталось.
ГЛАВА 29
Время, подобно доктору, умыло руки и позабыло о нас. Еще прежде чем Чарли выписался из больницы, мы перестали быть свежей новостью. Товарищи смотрели на нас так, словно мы, выпав в какой-то момент из жизни, превратились в ненадолго ожившее воспоминание, в некие полузабытые символы со стертым значением.
Облако насилия, накрывшее Принстон, рассеялось уже через неделю. Студенты снова стали разгуливать по кампусу после наступления темноты, сначала группками, потом и поодиночке. Бессонными ночами я часто выходил из общежития и шел в ближайшее кафе, с удивлением обнаруживая, что не спится не только мне. В разговорах часто упоминалось имя Ричарда Кэрри. Не забывали вспомнить и Пола.
Однако время шло, и имена тех, кого я знал, звучали все реже, вытесняемые темами приближающихся экзаменов, соревнований по лакроссу, обсуждением последних серий популярного телесериала и привычными весенними сенсациями, героиней одной из которых стала старшекурсница, переспавшая со своим консультантом. Даже заголовки газет, которые я просматривал в очереди перед кассой и которые помогали отвлечься от мыслей об одиночестве, ясно давали понять, что мир, двигаясь вперед, успел забыть о нас. На семнадцатый день после Пасхи "Принстон пэкет" сообщила об аннулировании плана строительства в городе подземной автостоянки. И лишь внизу страницы поместилось объявление о крупном пожертвовании в два миллиона долларов на перестройку "Плюща".
Чарли вышел из больницы через пять дней, однако провел еще две недели в реабилитационном центре. Врачи рекомендовали небольшую косметическую операцию на груди, где остались грубые шрамы, но он отказался. Я навещал его каждый день, пропустив только один. Картофельные чипсы, учебники, результаты матчей - Чарли всегда давал мне повод прийти к нему еще раз.
Не раз и не два он показывал мне свои ожоги. Сначала я думал, это нужно ему только для того, чтобы доказать что-то себе самому, убедить себя в том, что он не чувствует себя обезображенным, что он переборол то, что с ним произошло. Однако потом я почувствовал, что дело в другом. Чарли хотел удостовериться в том, что я вижу происшедшие с ним перемены. Наверное, в нем жило опасение, что тогда, бросившись за Полом в туннель, он перестал быть частью моей и Джила жизней. Мы двигались дальше каждый сам по себе, без него справляясь с потерями. Чарли понимал, что мы становимся чужаками для самих себя, и хотел донести до нас, что он и сам в таком же положении, что мы вместе и в этом испытании.
Удивительно, но Джил навещал его так же часто, как я. Иногда наши визиты совпадали, и тогда все испытывали странное ощущение неловкости. Каждый считал себя виноватым, и присутствие другого только усиливало это чувство. Чарли совершенно безосновательно корил себя за то, что не был с нами в "Плюще". Иногда он даже видел кровь Пола на своих руках, а его смерть принимал как цену собственной слабости. Что касается Джила, то он винил себя за то, что, оставив нас еще раньше, предал друзей, хотя в чем именно выразилось это предательство, объяснить не мог. Терзания Чарли только усугубляли его вину.
Однажды, перед тем как лечь спать, Джил попросил у меня прощения, сказал, что сожалеет о случившемся, что вел себя не так, как следовало бы, что мы заслуживали лучшего к себе отношения. Он больше не смотрел старые фильмы и, отправляясь на обед, выбирал рестораны подальше от кампуса. Каждый раз, когда я приглашал его на ленч в свой клуб, Джил находил какую-то причину для отказа. Только после четвертой или пятой попытки до меня дошло, что дело не в нежелании быть в моей компании, а в стремлении избежать встречи с руинами "Плюща". После того как Чарли вышел из больницы, мы почти постоянно завтракали, обедали и ужинали вместе. Джил все чаще и чаще ел и пил один.
Интерес к нам постепенно иссякал. И если поначалу, когда люди просто устали слушать одно и то же, мы чувствовали себя кем-то вроде париев, то потом, когда о нас стали забывать, мы перешли, по нашим собственным ощущениям, в категорию призраков. Устроенная в часовне поминальная служба по Полу привлекла столь мало народу, что пришедшие на нее вполне поместились бы в самом небольшом классе, да и те, кто собрался, представляли главным образом друзей Чарли и Джила, руководствовавшихся скорее чувством сострадания к своим товарищам, чем скорбью о погибшем. Единственным из преподавателей, подошедших ко мне по окончании церемонии, была профессор Ларок, причем интересовал ее не столько сам Пол, сколько "Гипнеротомахия". Я отделался общими словами и впоследствии делал то же самое каждый раз, когда кто-либо заводил речь о сделанных Полом открытиях, решив не выдавать тайну, которую он сам так тщательно охранял от посторонних.
На короткое время о Поле вспомнили примерно через неделю после сообщения о подземной стоянке, когда стало известно, что незадолго до отъезда из Нью-Йорка в Принстон Ричард Кэрри продал всю свою собственность и долю в аукционном доме и положил деньги в некий частный фонд. Когда руководство банка отказалось сообщить детали трастового договора, "Плющ" заявил о своих претензиях на часть этих средств в качестве компенсации за причиненный клубу ущерб. Лишь после решения правления о том, что ни один камень нового здания не будет куплен на деньги Кэрри, газеты сообщили об анонимном пожертвовании. Тогда же появились предположения о том, что переведенные в трастовый фонд миллионы предназначались именно Полу. Впрочем, я в этом и не сомневался.
Ничего не зная о диссертации Пола, публика, разумеется, не поняла и мотивы, которыми руководствовался его благодетель, а потому их дружба, как и отношения с Тафтом, стали предметом самых разнообразных домыслов.
В конце концов и Кэрри, и Тафт превратились в фарсовые фигуры, воплощение порока и объяснение зла. Дом Тафта обрел мрачную известность, и новые сотрудники института отказывались жить в нем, а среди местных подростков считалось подвигом проникнуть в него ночью.
Единственным положительным результатом нового климата, созданного фантастическими теориями и сенсационными заголовками, стало то, что никто уже не допускал и мысли о нашей ответственности за случившееся. Мы были слишком скучны и обыкновенны, чтобы играть сколь-либо значительную роль в мрачной, жуткой истории, главными персонажами которой журналисты сделали Распутина-Тафта и убившего его психопата Кэрри. Как полиция, так и университетские власти заявили, что не собираются выдвигать против нас никаких обвинений. Это, полагаю, успокоило наших родителей, всерьез опасавшихся самых страшных последствий. Джила такого рода проблемы никогда особенно не заботили, да и я, откровенно говоря, не воспринял бы отчисление как большую трагедию.
Другое дело - Чарли. Он жил под тенью случившегося, и тень эта постоянно сгущалась. Везде и всюду ему мерещились неприятности, каждый поворот событий сулил недоброе. Джил называл его состояние комплексом преследования, но, по-моему, Чарли просто убедил себя, что мог бы спасти Пола. Так или иначе, его ждала расплата - если не в Принстоне, то в будущем. Чарли страшился не преследователя, а суда Божьего.
Единственным источником удовольствия в те последние дни была Кэти. Сначала, пока Чарли еще лежал в больнице, она приносила нам с Джилом еду. После уничтожившего "Плющ" пожара она объединилась с другими состоявшими в этом клубе второкурсницами, и девушки сообща покупали продукты и готовили себе обеды. Считая, что мы недоедаем, Кэти всегда рассчитывала и на нас. Позднее она стала вытаскивать меня на прогулки, утверждая, что солнце обладает целительной силой и способствует выздоровлению и что приходящие на рассвете космические лучи содержат частички лития. Она даже фотографировала нас, как будто находила в тех днях нечто особенное, достойное заключения в копилку памяти. Живший в Кэти фотограф был твердо убежден, что для решения проблем нужно лишь выбрать верную экспозицию.
С изъятием из ее жизни "Плюща" Кэти, казалось, стала еще ближе к тому, какой я хотел ее видеть. Она всегда пребывала в приподнятом настроении и прекрасно выглядела. Вечером накануне выпуска Кэти пригласила меня после кино к себе в общежитие под тем предлогом, что мне нужно попрощаться с ее подругами. Я знал, что у нее на уме другое, и тем не менее отказался. В комнате было слишком много фотографий - родных, старых друзей, собачки у кровати в ее нью-гемпширском доме, - и последняя ночь в окружении всех этих символов постоянства и определенности только напомнила бы мне о том, сколь неопределенна и неустойчива моя собственная жизнь.
Следствие по делу о трагедии в "Плюще" двигалось неспешно, но за день до актового дня, словно в ознаменование завершения учебного года, местные власти объявили Ричарда Кэрри "виновным в пожаре, жертвами которого стали два человека". В подтверждение этого вывода следствие указывало на два фрагмента человеческой челюсти, совпавших со снимками из медицинской карты Кэрри. Все остальное уничтожил взрыв газа.
Тем не менее дело не было закрыто, и ничего определенного не было сказано в отношении Пола. Через три дня после взрыва следователь в разговоре с Джилом доверительно поведал, что полиция не теряет надежды найти Пола живым: немногие обнаруженные на пепелище останки указывали только на Кэрри. Последовавшие за этим дни прошли в ожидании Пола. Когда он так и не появился - не вышел из леса, не вернулся к знакомому месту, лишившись на время памяти и не узнавая себя самого, - следователи поняли, что хранить молчание все же лучше, чем поддерживать в нас ничем не обоснованную надежду.