Снаружи до нас долетает жур-жур фонтанчика: хрупкое мурлыканье вечной-канарской весны. Иногда порыв ветра относит струйку в сторону и тональность меняется.
- Контрацепсион, - говорю я нежно, беря ее за руку, - вы именно то, что я представлял.
Подобные фразы я произношу в интересах публики. Они стоят дешево, но иногда уводят очень далеко… Это же карманный справочник. Заметили, малыши? "Вы то, а не вы такая, что я представлял". Маленькое различие, которое тем не менее не ускользает даже от самой глупой самочки. "Такая" означает "мы вдвоем". "То, что я ожидал", тут, извините, не стыдно отметить: это "Эдмон Гонкур". Это можно представить в Академию с высоко поднятой головой (несмотря на то, что нужно гнуть ее жутко вниз, чтобы лезть в это болото).
Она слегка отодвигается, что я отношу на счет наследственной скромности (которая является, образно говоря, изначальной скромностью).
- Вы галимат, - говорит она мне по-французски.
Предполагаю, что это утверждение происходит от слова галиматья, которое она почерпнула, читая наших академиков.
Я запечатлеваю жадный чмок-чмок на ее затылке. Она вздрагивает так сильно, что чуть не опрокидывает меня.
- О, нет, нет! - протестует она. - Не нужно.
- Послушай, Кончита, - выпаливаю я, - когда папаша Старый Пень маскирует тебя под девственницу, трахая тут в своих владениях, ты же не строишь из себя воображалу!
К счастью, я изъяснялся по-франкофонски, потому что тут же осознаю свою ошибку. Она не изображала девушку из хорошей семьи, демуазель гарнизонного полковника, девственницу во всем и добрую католичку. О, нет! У меня испорченная натура, пора делать подмывание мозгов (как говорит Толститель). Де факто, то, что она затем произносит, озаряет меня очищающим светом.
- Вы прежде всего должны позаботиться о собственной безопасности, - продолжает милая Контрацепсион. - Когда полиция будет предупреждена, вы не сможете ускользнуть с Тенерифе.
- Ну что же, я умру от старости и от любви к тебе, о свет очей моих! Я не смогу действовать, не подержав тебя в моих объятиях.
Я, вообще-то, не могу действовать до наступления темноты, но зачем уточнять? А лучший способ скрасить ожидание - это заняться изображением животного о двух спинах, не так ли? Мужчины, которые используют все для умственного и физического комфорта, не уклоняются никогда от взятых обязательств. Они используют всевозможные зоны отдыха: вокзалы, зубоврачебные кресла, министерства… И почему это не создать там кабинеты сексотдыха? Например, в самолете. Ведь дают же книжки с цветными картинками детворе и выпивку совершеннолетним. Но этого недостаточно. Надо будет предложить Эр Франс. Кабинки сладострастия, козлятки мои. Со стюардессами, обученными специально для создания интима и оказания деликатных услуг. Десять тысяч метров под башмаком, а тут свои сбросишь и… Не стоит пренебрегать, а? Боже, поближе к тебе! На седьмом небе в небе! И еще, элитные стюарды для одиноких дам. Смуглые руки, неутомимый, всегда готовый. Ширинка на фотоэлектрическом сенсоре. Только руку поднесешь, тут же открывается. В таких условиях полет Париж - Калькутта даже не заметишь. Уже команда "застегнуть пояса", а все восклицают: "Как, уже! Не может быть! Мы же только что были над Альбервиллем! Нечестно, это первоапрельская шутка!" Эр Франс немедленно устраняет дефицит бюджета. Увеличивает флот. Улучшает комфорт, адаптирует места под гульфики, эректабельные эякуляционные пояса, подголовники для восточных поз, содомизатор высоты. Триумф общественного авиатранспорта! "Командир Могустоя и его изысканная команда желает вам добро пожаловать на борт боинга… (дадим имена "Святая любовь", "Все страсти", "Играй-поигрывай")".
А из квакофона продолжают:
"Как только достигнем высоты полета, будет организована общеаперитивная оргия. А пока вы можете ознакомиться с любовным руководством, находящимся в кармашке кресла…"
Что вы хотите, у меня темперамент реформатора. Только я слишком впереди моего времени, как все великие пророки. Ладно, ваши отпрыски увидят, что я прав.
- Но что вы со мной делаете!
Сколько раз я уже это слышал! На разных языках и всегда по-разному. Надо иметь хорошее здоровье, чтобы так вскрикивать, а? И со степенью изумления: "Но я не понимала, куда вы клоните? Я говорила себе: зачем это он снимает тебе трусики, если собирались только поболтать о курсе доллара!"
- Но что вы со мной делаете!
Это некорректно! Почти невежливо! Слишком предательски и чрезмерно смело! Какая муха вас укусила! Вот странные поползновения! С какой целью! Не хотите же вы, в самом деле, заняться со мною любовью! Во всяком случае, не начнете же вы ЭТОГО? Да! Правда! Ох, нет, вы хорошо подумали? Вы уверены в себе? Без задних мыслей? И вы думаете, это будет хорошо? Будет хорошо? Приятно? Боже мой, и верно, что ничего страшного! Пускай, повторим снова! Нет, оставьте, продолжайте, посмотрим! Небывалый прогресс! Не останавливайтесь! Давайте, давайте! Еще, еще! Вперед! Вперед, заре навстречу, товарищи в борьбе! Я заканчиваю!
Это трудно для лирика моего склада характера, но нужно!
- Что вы со мной делаете! - повторяет она другим тоном.
Я не отвечаю.
Нет возможности.
Мой аппарат для лжи занят другим делом. Не хочу вдаваться в детали, но одну вещь должен трижды подчеркнуть красными чернилами: испанцы не практикуют оральную любовь. Скажите про "это" любому типу по ту сторону Пиренеев, и вы увидите, как он начнет плеваться от отвращения. Даже мысль полакомиться подружкой сплющивает его желудок в портмоне. Он предпочтет перевернуть скотостраницу! Некространицу! Попробовать что угодно под шалью, чтобы не осуществить ложбинку для выращивания салата мадам сеньоре: дохлую крысу, английскую кухню, больную жабу. Что угодно, кроме этой приятной и вкусной вещи.
Испанцы рождаются, вырастают и умирают, не узнав этого апофеоза сладострастия. За исключением тех, кто живет во Франции, и раритетных, которые в молодом возрасте посвящены священному пороку!
Вот почему, дамы, демуазели, господа, очаровательная (с завиточками) Контрацепсион искренне удивлена, восклицая неожиданно "но что вы со мной делаете!" Она не знала! Никогда не видела, не читала, не слыхала! Не воспринимала! Не рассматривала! О, канарки-канарейки! Так далеко заостровитянены. Как мог до нее дойти слушок, дыханием какого демона? Она недоверчива! Задыхается (хотя рот-то занят не у нее). Она блеет (это все, что я от нее требую). Она кричит (что не несущественно). Она хочет понять (я скажу ей, как только освобожусь). Она хотела бы объяснений (а я ей доказываю). Она боится потерять свои неотъемлемые права на вечное блаженство (я делюсь с ней частью мирского). Она шевелится (несильно, слава Богу). Она не приходит в себя и выходит из себя (в хронологическом порядке, но тут какое-то противоречие). Я возношу ее к великим открытиям. Отпускаю. Лгущий рот - король! Триумфатор! Он готовит обычные "сразу после еще", которые очаровывают! Он произносит монологи! О, возвышенный тирольский звук!
Этот сюрприз - свиданка!
И после ставлю тотчас же печать на рот. Патентованная система! Читать пояснения перед откупориванием флакона. Не разрешать пользоваться детям! Мерси!
Полное излечение за один сеанс! Гигантская доза! И не с помощью соломинки! С помощью бревнышка!
После подобного торнадо судья может катиться и раздеваться в одиночестве! Запивать гормональный сироп рыбьим жиром! Он лишился насовсем своих гражданских прав. Стал призраком. Пасопаратабако-Выжатая-Половая-Тряпка! Старая поносная обезьяна!
Это же ясно: Сан-Антонио был здесь!
Трехдневную щетину соскоблить трудно. Особенно опасной бритвой, да еще если привык к электрической марки "Браун" высшего качества. Стою дурак-дураком с бритвенным прибором Пасопаратабако в руках, таким тошнотворным со своей резиновой красно-скорбуто-десертного цвета ручкой и печальной кисточкой, как пучочек волос на заднице столетнего долгожителя, когда Контрацепсион приходит мне на помощь.
- Хочешь, побрею тебя, милый красавец?
Она зовет меня "милый красавец" после того, о чем вы уже знаете.
- Ты?
- Мой папа парикмахер, так что я умею…
Не в первый раз меня бреет женщина.
Но так классно - ни одна.
Истинный бархат! Кожа на щеках вскоре, дорогие мои, становится такой гладкой, как на ваших ляжках. После чего мое завоевание (не будем забывать, что Канары открыли французы) гладит мне костюм, и только рубашка не выглядит новой, хотя она и постирала воротник, но, наконец, я могу выйти в свет. Ей-богу, я набрал несколько лишних граммов в тюрьме. Бездействие, некалорийная жратва - нет ничего хуже для фигуры.
Остается только добраться до Нино-Кламар. Да, но как?
Ни машины, ни денег и поместье моих хозяев удалено на добрый четвертак километров.
Кроме того, охота на беглеца должна быть в полном разгаре.
Значит?
Иоанн двадцать три
Я бы вновь попросил помощи у любезной "ассистентки", только не хочу говорить Контрацепсион, куда я направляюсь.
Долговечна ли женская добрая воля, когда затронуты интересы государства? Сомневаюсь.
Вернувшись на пост, она может заколебаться. Забыть мою щедрость и продать шкуру неубитого медведя.
Ибо, думайте обо мне, что хотите, сам-то я давно думаю только о том, что мне хочется, но вся моя энергия направлена на этот чертов вечер. С самого начала все мысли лишь о нем. Присутствовать там и испытать судьбу - вот моя цель. И особенно не пропустить того, что там задумано. Потому что я точно знаю, что это будет незабываемым.
Как говорят в Африке, "людоеда людоед приглашает на обед". Поскольку Старый Пень "послал" маман, я чувствую себя свободным от обязательств. Если ранее и были у меня какие-то сомнения, теперь они далеко. Что может быть лучше освобождения от задних мыслей? С детских лет только об этом и мечтаю. Сколько бедолаг теряют несколько лет жизни, принимая все всерьез. Вот и сейчас за дверью их целая очередь. Здоровенная, и хвост ее за углом, прямо как в киношку на кассовый фильм. Узнаю в этой толпе друзей и известных людей. Справляюсь у постового: "Пардон, господин агент, за чем толпа?" Он качает головой: "За орденами рвутся. Говорят, что будет новое награждение". Тогда я замечаю, что каждый из них держит под мышкой личное дело, где перечислены достоинства: президент того-то, основатель этого, лауреат того-сего, член…, сын…, рекомендован…, директор…, награжден…
Стоят, на все готовые ради этого дерьма, стоят, теряя время. Как будто есть время терять свое время для чего-либо другого, кроме как терять свое время! Но терять его смело ради облака более красивой формы, чем другие, ради белой стены, опирающейся на голубое небо Туниса, ради осла, ревущего перед чертополохом, ради задницы, двигающейся с вилянием мимо, ради шутки, которую тебе даже лень произнести и которая тешит тебе душу ровно одну секунду.
- Ты куда? - спрашивает девушка.
- К друзьям, которые сумеют помочь.
- Я с тобой.
- Нет, не надо. У тебя могут быть серьезные неприятности. Я уже многим тебе обязан, милая девственнодремучесть.
Последнее слово излагаю по-французски. Она требует:
- Что значит "девственнодремучесть"?
Рассеянным жестом глажу ее затылок.
- Ты не сможешь понять, это непереводимо.
- Значит, расстаемся?
Удерживаюсь от объяснения, что в этом мире всегда так. Встречаются и расстаются. Всегда. И ничего не поделаешь. В каждой встрече заложен момент расставания. Уезжает либо на поезде, либо в катафалке. Привет, привет, всегда, всегда, пока есть и будут люди…
Черт, эта маленькая немного неловкая испаночка царапнула мне душу.
Канарка-канарейка. Вспоминаю канареек нашего соседа, которые поганят мне утренние часы отдыха, плескаясь в крохотном корытце в клетке. Думаю, что в дальнейшем буду к ним терпимее…
- Девственнодремучесть, - говорю я резко, - это птица, которая однажды улетает и никогда не возвращается.
Она наклоняет голову и улыбается бледной улыбкой.
- А что я должна делать? - спрашивает Контрацепсион.
- Эту ночь оставайся здесь и дожидайся возвращения старой тыквы. У него ты в безопасности, дорогая. Тебе нужно обязательно с ним встретиться до твоего появления в свете. Он проинструктирует тебя, как себя вести. Доверься ему: он даст тебе хороший совет, ибо весьма боится за свое положение.
Еще один поцелуй.
Последний.
Дикий, крепкий, продолжающийся до появления вкуса крови.
Дворик затенился испанской тенью. Фонтанчик продолжает вечное жур-жур. Пахнет нагретым старым камнем и сухим деревом. Горлинки курлыкают, устраиваясь под крышей на ночь.
Тихо. Удивительное спокойствие окутывает остров. У меня ощущение пребывания далеко-далеко. Но далеко от чего, от кого? От себя самого? Да, от себя самого, вы тоже так думаете?
Двустворчатая дверь скрипит. Уютная улочка, обрамленная домами тринадцатистолетнего возраста, извивается в сумерках. Немного сиреневого цвета еще задерживается в небесах. Красота!
Опускаю взгляд в темноту улочки. Почти напротив дома судьи находится переулок, по которому мы сюда пришли. Вздрагиваю. Пустячок… Легкое облачко сигаретного дыма на перекрестке. Моя правая рука ложится на рукоятку пистолета, который я захватил (иногда он греет лучше, чем кальсоны). Одним прыжком пересекаю улочку. Прижимаюсь к теплой стене и замираю.
- Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! - шепчет голос, похожий на голос риканца. - Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!
Лукавый смешок сопровождает приглашение.
Этот смешок меня убеждает.
Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.
Только еще есть гордость.
Опустив руки, иду вперед.
"Коллега" из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.
- Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, - замечает блондинчик с выпирающим желудком.
Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.
- Прямо модная гравюра! - усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.
- Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?
На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.
- Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, - продолжает риканец. - Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!
Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте - это героизм.
Чтобы подавить это дикое желание, стараюсь думать о другом. Легко сказать.
О чем думать в подобном случае? Смерть Людовика XVI "съедает" несколько метров; ближайшие выборы отвлекают меня примерно на двенадцать сантиметров; будущий чемпион мира по боксу полощет мозги на двух метрах. Затем, вот дерьмо, сюжет возвращается… Незачем абстрагироваться. Надо схватить его за… горло.
Махинация…
Все подстроено…
Риканец дергает за ниточки.
Ниточки чего?
Чего ждут от меня?
К чему вся эта головоломка?
Что? Что? Чтокаю, ребята, чтокаю!
Он заговаривает со мной, видимо из жалости.
- Это от девицы вы вышли?
- Нет, это дом судьи!
Очко в пользу Сан-А! Риканец останавливается со вздернутыми бровями.
- Как судьи?
- Он играет в Ромео с маленькой прелестницей, и у нее есть ключ от его избы.
Мой компаньон, прежде всего, весельчак со спонтанным смехом. Его хохот разносится в вечернем оглициненном воздухе.
- Боже мой, никогда не слышал ничего забавнее.
- Потому что вы редко выбираетесь из своего угла, старина. Я знаю Вашингтон, это, может быть, и столица США, но никак не юмора. Последний раз я смеялся в Вашингтоне, когда один слепой оступился с тротуара и въехал рылом в костер. Чего сейчас-то надрываться от смеха, а?
Это его останавливает. Он бросает на меня искоса удивленный и недовольный взгляд.
- Почему же? - фыркает он.
Затем ускоряет шаг.
- Значит, ваша пукалка заряжена холостыми, старина? - вопрошаю я.
- А вы сомневались старина? - бросает он.
- Это мне не приходило в голову, ибо, не будучи гангстером, у меня никогда не было случая применить его, старина. Так что, будь он заряжен шоколадными конфетами, меня бы это не обеспокоило…
Улочка ведет на маленькую площадь, где можно полюбоваться двумя вещами: крохотной церковью и "бьюиком". И первая, и второй белые с черной крышей; но "бьюик" гораздо больше церквушки.
Человек из наркобюро бросается в свою тачку, как ушастый тюлень из воды, когда ему предлагают селедку.
В этот момент я мог бы сбежать и потеряться в дебрях Санта-Круза. Но зачем? Лучше следовать пути, который я спонтанно выбрал. Ибо он ведет к Нино-Кламар!
Дорога свободна.
Нас обгоняют несколько машин с местными номерами, полные веселящейся молодежи. И еще немецкие тачки с розово-упитанными пассажирами. А где же полиция?
- Похоже, что меня не ищут, - замечаю я.
- Действительно, - соглашается янки.
- Может быть, они удовлетворились наблюдением в аэро - и морских портах?
- Да, возможно.
- Вы не в курсе дела?
- Это не мои заботы, старина.
- Ваша забота - это было дать мне возможность удрать?
- М-м, именно!
- Ну, предположим, патруль карабинеров остановит нас, как вы объясните мое присутствие в вашей машине, старина?
Он откашливается и барабанит пальцами по дверце.
- Я никогда не предполагаю, - изрекает он.
Верхушка Теиде еще блестит. Будто бело-розовая корона в ночи. Риканец зажигает сигарету от прикуривателя.