По-моему, он выдыхает в три раза больше дыма, чем вдыхает.
- Мы там в каком качестве выступать будем у Нино-Кламар? - требую я. - Два сослуживца или молочные братья?
- Мы приедем не вместе, старина.
- Я закончу путь в канаве?
- Нет, первый выйду я, а вы подъедете на телеге.
Чем дальше в лес, тем больше дров.
- Сверхдоверие, - замечаю я.
Он отказывается от каких-либо комментариев.
Даже никакой мимики, по которой можно было бы догадаться об истинных мыслях.
Проезжаем мимо аэропорта, огни которого мигают, как светлячки (сказал бы член союза писателей). Никаких намеков на мусоров, а уж я опознал бы их на таком расстоянии.
Теперь вокруг темным-темно. Кактусовые кусты безголово проступают на фоне более светлого неба фантастическими фигурами.
Единственная претензия к любому острову - это то, что он со всех сторон окружен водой. Чувствуешь себя, как в ссылке, особенно ночью. Внутриутробно.
Драйвер выруливает на чуть более ухоженную дорогу. Вскоре уже гольф-клуб, шикарные виллы…
Вновь открывается в виду океан, прекрасный в лунном свете. Вы не ждете нескольких замечаний об Атлантике? Это англо-норманнский гражданин, наглухо застегнутый на все пуговицы, суровый, неконтактный. Ничего похожего на доброе приятное Средиземное, которое пахнет не рыбой, а торговцами рыбой.
- Вы не похожи на человека, собирающегося повеселиться на званом вечере, старина, - замечает риканец после напряженной тишины.
- Стараюсь понять, старина! - отвечаю я. - Процесс отгадывания всегда мало-помалу мобилизует мозги.
- У вас будет "помалу", не так ли?
- У меня сильна спинномозговая система, старина. Вам трудно понять, но, в конечном счете, это очень утомительно.
Он сплевывает в открытое окошко дверцы окурок и использованную жвачку одновременно.
- Спинномозговые своим самокопанием только тоску наводят, - бурчит мой странный собрат. - Они процеживают существование сквозь это глупое занятие. Заметьте, что это чисто европейская привычка. У нас думают только после двух хорошо смешанных "бурбонов" и ухитряются быть не менее умными, чем все остальные.
Он замолкает, хлопает меня по спине и добавляет:
- Ладно, скажем три "бурбона" и я просвещу вас, старина.
- Только после ваших дерьмовых бурбонов похмелье отвратительно, - возражаю я. - Вы всегда останетесь цивилизацией без корней, то есть вообще не цивилизацией.
Он тормозит и пристраивает авто на маленькой площадке, обрамленной гигантскими эвкалиптами.
Он уже не шутит. Весь натянут, напряжен.
- Оставляю вам руль, старина. Не забудьте врубить ручной тормоз, когда остановитесь на уклоне.
- Нет других советов? - интересуюсь я.
Он поправляет узел галстука, уже весь заплеванный остатками жвачки, пеплом и пр.
- Нет, других нет.
- Увидимся?
- Посмотрим! Жаль, если нет.
И он исчезает на ближайшей тропинке.
Удивительный мужичок, не правда ли? Ей-богу, он меня впечатляет. Его самообладание больше, чем поведение. Знай себе дирижирует оркестром опытной рукой. Неумолимой палочкой.
Значит, он знал, что я приглашен к Нино-Кламар.
Он хотел, чтобы я принял участие в их вечере. Вот он и помог мне удрать.
Потом выследил…
Дождался.
Привез меня сюда.
Отдал машину.
Сказка-страшилка, я бы сказал! Фея Маржолена среди убийц!
Трогаюсь с места. Усадьба метрах в пятистах. Нахожу дорожку вверх, теннисный корт, открытые ворота. На эспланаде полно света: нормальные лампионы, освещение бассейна и дополнительные лампочки, искусно скрытые в листве деревьев и создающие оранжевые пятна на доме.
Ожидаю увидеть ряд шикарных авто на эспланаде; знаете, как в добрых старых английских романах: рисепшн в замке, роллс-ройсы в струнку, как обувные коробки у Андрэ, молодые девушки подчеркнуто-девственного вида в белом муслине, молодые люди в спортивных куртках, достойные старцы с вьющимися бакенбардами и весь сыр-бор.
Здесь ничего подобного!
На все про все три несчастных тачки, дети мои.
Занюханные малолитражки, марок которых я даже и назвать не смогу. Рядом с ними "моя" выглядит суперзвездой. Будто монакская принцесса Грейс с визитом в доме инвалидов.
Выключаю двигатель и выхожу из кареты.
Может ли признаться вам великий Сан-Антонио, что в этот момент у него пульсохрюндия на сто десять? Пустяк, скажете? Согласен. Но мой долг великого писателя сообщить вам об этом.
Слышу отголоски разговора, но не очень бурного. Решительно, все сходится: мы будем в узком кругу.
Дверь распахивает метрдотель-испанец с голубыми глазами и смуглой кожей.
- Маркиз! - восклицает Дороти, которая явно ждала, устремляясь на меня, как изголодавшаяся мышь на кусок сыра.
Господи, как эта вдовушка хороша! Одета во что-то воздушное с такими милыми белыми финтифлюшками повсюду. Макияж превосходен! Живопись на службе скульптуре! Сам Тициан должен поработать вместе с самофракийцами, чтобы сотворить головку, столь экспрессивную, которая одна и достойна репутации Ники.
- О, дорогой маркиз, - говорит она, - я начинала волноваться!
Акцент у нее очаровательный (настолько же, насколько в то же время американский). Но что за чушь я несу! Она же говорит со мной по-английски, стало быть, без акцента, ибо пользуется родным языком! Видите, за авторами нужен глаз да глаз! Не акцент, а улыбка у нее очаровательная. И как пылок взгляд! Она говорит мне взором все, что хотела бы сделать руками. В квадрате!
- Злюка, - выдыхает она, - не дать весточки все эти три дня.
- Прошу простить, - шепчу я, - важное дело вынудило меня совершить путешествие во тьму, туда и обратно.
- Куда же?
- В Лондон.
Проходим в дверь салона и, поскольку она из двух половинок, а обе на петлях, можете себе представить, легко ли это нам!
Блеск огней, серебра, хрусталя. Горы цветов! Стулья обиты бархатом. Картины, у которых только рамки стоят столько, сколько работа всех художников Монмартра.
Кланяюсь Инес.
Она, возможно, чуть поприветливее, чем прошлый раз. В черном. Слегка подмазана. Взгляд опять подозрительный, инквизиторский. А вот и ее муж… (подождите, найду бумажку с его именем…) Алонсо Балвмаскез и Серунплаццо подходит с протянутой рукой.
Ого! Он в белом смокинге! Я краснею. Что-то бормочу. Извиняюсь. Ничего более отвратительного, чем быть в лохмотьях на вечере, предусматривающем соответствующую одежду. Возвращаюсь к дамам. Мой личный самолет только что приземлился. Не было времени заехать в гостиницу, чтобы не опоздать. Предпочел броситься сюда, не переодевшись…
Это я, что ли, квакаю? Или словарная мельница в моем обличьи? Фразы продолжают вылетать, как дым из трубки, которую оставили на комоде. Не слушаю и не думаю, о чем трактую.
Сам не знаю, что несу!
- Я не знакомлю вас с аббатом Шмурцем, мой дорогой маркиз, вы его уже встречали здесь тогда утром…
- Ну, конечно, я… Шпр-р-р-з-зс… И… грф-ф-гтр-з-х.
Точно в мыслях у меня пробуксовка. Шум, треск, все идет вразнос. Что тут можно, сделать? Стать идиотом? Нагадить на себя самого и затем поглощать фекалии, вооружась маленькой ложечкой? А, вам кажется, что это вот то самое? Никаких других приемлемых решений? Правда?
Хорошо. Надо подумать…
Красавчик Алонсо подводит меня к двум персонажам, стоящим поодаль.
Двум персонажам, которых я обнаружил в момент рукопожатия с "аббатом", что и мотивировало мое церебральное расстройство, торнадо в голове, тайфун внутри.
- Маркиз Сан-Антонио! - громогласит этот гусь-лебедь.
Его рука движется от меня к собеседнику.
- Доктор Прозиб из Берлина.
Пожимаю руку Мартина Брахама, как будто речь идет о порции хека, которая не попала на свидание с майонезом. Мартин Брахам, вы его знаете, убийцу!
- Очень приятно познакомиться, - уверяет Маэстро.
- Очень, очень, действительно, очень!
Трясем друг другу пять долго, крепко, солидно, как будто качаем ручку насоса.
Смотрим друг на друга. Он улыбается. Вы видели, как улыбается змея? Змея в очках? Очковая змея? Я впервые.
- Позвольте, маркиз, представить профессора Кассегрена из Парижа, которого вы должны знать по его репутации, полагаю.
Еще бы я его не знал, профессора Кассегрена. Я встречался с ним в разных местах и даже множество раз.
Он совершенно не похож на господина, которого мне представляют. Кассегрен вальяжный, высокий, беловолосый, в очках в золотой оправе.
Тогда как Берюрье…
Нет смысла описывать его вам. Вы все о нем знаете.
Толстяк сегодня бледноват в своем черном костюме с орденом Почетного легиона в петлице. Он как новенький.
- Приятно иметь удовольствие познакомиться с вами, маркиз, - роняет он, как старый лорд роняет свой монокль.
Павел четырнадцатый
Дороти снова сваливается мне на голову, прежде чем я смог произнести хотя бы словечко.
- Дорогой маркиз, позвольте, я сделаю вам клокпутч? Это мой конек.
- А что это такое, милая хозяюшка?
Берюрье выставляет большой палец, похожий на террикон шахты, увиденный издалека.
- Это ферст куалити, маркиз. Она мне приготовила уже два, после которых вскочишь ночью босиком, чтобы зашлюзоваться!
Дороти увлекает меня к бару. Пока она наливает разноцветные напитки в шейкер, я исполняю движение бумеранга в направлении Берю. Разве вам неясно, что мне нужно переброситься с Папашей несколькими словами!
И срочно.
Через два шага оказываюсь лицом к лицу с Мартином Брахамом.
- Сохраняйте спокойствие, пусть все идет своим чередом, - говорит он.
- То есть?
- Забудьте о профессоре Кассегрене. Нам всем надо играть вместе.
- Как вы сюда попали?
Он улыбается.
- Я здесь. -
Беру его фамильярно за руку и отвожу в сторонку.
- Хочу сказать вам одно, Брахам: если вы совершите убийство, я вас прихлопну.
Обозначаю через пиджак рукоятку револьвера.
- У меня есть все, что надо. И не думайте даже повторить со мной трюк с фальшивым зубом, или я шлепну вас до того, как отключусь. Теперь скажите мне, что вы сделали с Мари-Мари.
- Кто это?
- Девчушка Берюрье, которая исчезла.
Он качает головой.
- Не знаю, о чем вы говорите.
- Подождите, когда окажемся с глазу на глаз, и тогда недолго будете в неведении!
Неудобство подобных вечеров в том, что уединение не может быть продолжительным. Люди подходят к вам, отходят к другим группам, затем еще… подваливает Инес.
- Вы никогда не встречались? - спрашивает она приветливо.
- Никогда, но обязательно встретимся снова, - говорю я, - потому что доктор Прозиб в высшей степени обаятелен. А вы давно знакомы?
Мадам Алонсо и т. д. качает головой справа налево, затем слева направо, что означает полное отрицание.
- Мы переписываемся уже какое-то время, но видимся впервые.
- И с профессором Кассегреном тоже?
- Да.
Эта персона, поверьте мне или ступайте мерить температуру с помощью шпиля Нотр-Дама, заслуживает более близкого знакомства. На первый взгляд она кажется суровой и неприветливой. Но чем больше ты с ней говоришь, смотришь на нее, тем больше ты находишь ее "не такой уж плохой" и скорее приятной. У нее скромное обаяние, которое действует не сразу. Ее достойная печаль подкупает тебя. Ты замечаешь, что "в конце концов" она не так уж плохо сложена. Тебе бы хотелось преподнести ей урок любви, чтобы растопить сталактит.
У вас дела с этими известными учеными? - настаиваю я.
- Да, в некотором роде.
Не смею спрашивать ее в каком именно. Было бы слишком нахально.
- А вы красивая, - вздыхаю я.
Она краснеет и отводит свой взгляд от моего. Можно сказать, что я застал ее врасплох. Она недолго колеблется, затем смотрит на меня. Ласково и с признательностью. Черт, вы знаете, эта славная женщина вызывает у меня желание. Я бы послужил ей вместо припарок. Пошептал бы охотно что-нибудь импровизированное. Никогда не продумывайте заранее, что излагать суровой непримиримой женщине, это испортит весь шарм. Надо действовать вслепую. Такую девицу, как Инес, ты должен брать непрерывным словарным потоком, причем только импровизированным, настаиваю. Когда произносишь слово, не должен знать заранее следующего, иначе все пропало. Не забудь, сынок, совета великого Сан-Антонио, если мечтаешь когда-нибудь отведать деликатесов.
Расходимся.
Вернее, я отхожу. Как будто опасаясь самого себя, пониме? Вроде бы: "нет, нет, я чувствую, как меня охватывают чары и потом я буду несчастнейшим из смертных".
Дороти как раз закончила готовить свою микстуру. Неопределенного цвета и не очень обещающе. Представьте, что в кофе с молоком налили гренадина и добавили ментолового сиропа. Да еще и пена сверху. Короче, с виду отвратительно. Предпочитаю проглотить с маху, чтобы быстрее освободиться. Бум! Какой взрыв! Чистый динамит. Зоб в огне. Пищевод краснеет. Выхлопная камера пылает. Я весь - живой факел. Жаровня, облитая бензином.
- Вам нравится? - щебечет блондинистая американка (или американская блондинка).
- Нектар, - выдыхаю я. - Гектар леса в огне!
- Догадайтесь, что вы выпили!
- Электротрансформатор с соляной кислотой, без сомненья, но последняя капля, ее определить труднее… Похоже на железные опилки, вымоченные в спиртовом уксусе.
Она смеется.
- Текила! Крепости 90 градусов.
- Вот почему пошло поперек: проглотил прямой угол!
- Мадам, кушать подано, - сообщает метрдотель слишком слащавым голосом для метрдотеля.
А месье что ж?
Дороти придвигается ко мне ближе.
- Дорогой мой сумасшедший, - воркует она, - по правилам я не могу сидеть рядом с вами, так как мне нужно быть между этими учеными кретинами. Но мы постараемся ускользнуть во время кофе, не так ли? Я найду повод.
Шествуем в зал для чавканья. По дороге мне удается оказаться рядом с Берю.
- Будь готов ко всему! - шепчу я.
- А как ты думаешь, для чего я здесь? - отвечает он мне, обдавая страшным перегаром клокпутча.
Вот это и обнадеживающе, и лаконично.
Он здесь.
Я здесь.
Мы не знаем, зачем.
Но мы готовы.
А в том мире, друзья мои, самое главное - быть готовым и удержаться от того, чтобы выскочить и посмотреть, что там снаружи, если там что-то есть.
Стол прямоугольный.
Алонсо Балвмаскез и Серунплаццо садится во главе. По одну и другую длинные стороны располагаются Дороти и двое ученых, а напротив Инес, "аббат" и я.
Я сижу справа от Инес. Маэстро напротив меня. Наблюдаем друг за другом без страха и ненависти. Жесткое противостояние. У каждого ушки на макушке. Карты открыты, кости брошены, как говорят мои собратья по перу. Что они еще могут прибавить? Ах, да: пусть победит сильнейший…
Смотрю на убийцу. Держится он великолепно. Чтобы правильно вести себя при рыбной перемене блюд, нужна тренировка или врожденно-наследственные качества. И хотя я знаю, что лосось не очень костист, тем не менее, он требует способностей. Итак, убийца, который, я знаю, будет убивать. Который знает, что я знаю. И который непроницаем в трусливой роли профессора Прозиба. А еще имеется аббат. Я его не вижу. Но слышу его родниковый голос. И думаю о его скрытых под одеждой столь мало екклезиастических прелестях… Аббат - это детонатор бомбы в лице Маэстро. Он здесь, чтобы указать цель. Напротив нас обжирается Берю. Берю, который выполз откуда, управляется кем, действует от лица кого, в пользу чью? Есть еще я, которого нельзя сбрасывать со счетов за понюшку табака! Я, которого поставили на шахматную доску как пешку. Кто я? Слон или конь? Ладья, король, королева? Голая королева! Чья рука будет играть мной? Клан трех Нино-Кламар или сочувствующий, вставленный в рамку картины в глубине задника? Не они ли жертвы? Не вижу других ролей, предназначенных для них.
Хорошо, вроде все.
Ах, нет! Забыл про американца где-то в темной ночи, тогда как площадку заливает светом лу-у-у-на, как пела покойная Луиза Мариано.
Нет, вечер наш не нелеп. Но достаточно ужасающ, если рассматривать картину так, как я только что делал.
Более того: ужасен! Никто не может поспорить с американцами в нагнетании ожидания чего-то страшного. Отныне все экстрадраматические события я буду писать на современном юэсэйском. Хочу, чтобы дрожали, читая меня.
- Кстати, профессор, - обращается вдруг Алонсо к Берюрье, - что думают в Париже о нашем последнем предложении?
Мастард, который как раз обсасывал головную лососевую косточку, выклевав перед этим два глаза, закостеневает на секунду, как бретонский спаниель перед открытой банкой собачьей радости.
- Обсуждают! - отвечает он сквозь частокол в майонезе.
Мартин Брахам ставит на стол свой бокал с "шабли" и произносит:
- Дорогой друг, известно, что для дам ничего нет более нудного, чем слушать деловые разговоры, поэтому предлагаю изгнать разговоры подобного толка из-за стола, для этого будет достаточно времени за кофе!
Вот хладнокровие!
И у него немецкий акцент к вашим услугам. Легкий, почти неразличимый акцент.
- Я тоже за это предложение, - расщедривается Верю. - Тем более что, не беря в расчет милых дам, еда первосортная и заслуживает минутного молчания, как при исполнении национального гимна!
"Вот плутишка, который притворяется плохо видящим, если путает ложку для разделывания с пятнистой форелью".
- А-а-ах, Париж! - восклицает Дороти, чтобы сказать что-нибудь. Па-а-риж!