- Потому, что людская глупость не имеет границ, и никому не добраться ни до её вершин, ни до дна. Максимум, что можешь сделать, это оценить уровень дебилизации.
- Тоже достижение. А ты? Знаю, что ты - журналистка..
- Я здесь ради собственного удовольствия. Откуда ты знаешь?
- Все знают. Земля слухами полнится. Говорят, ты - свой человек в суде и прокуратуре, опять же в близких отношениях с обвинителем, а что ещё хуже, можешь в любой газете писать что хочешь. Что до отношений с прокурором, сам свидетель, и должен признаться, я от этого не в восторге.
Остатки лояльности по отношению к Кайтусю дали себя знать, но Патриция не спешила менять тему.
- Почему?
- Потому что обвинение располагает слишком обширным кругом знакомых, причём не слишком-то в этих знакомствах разборчиво. Один секретный инструктаж ты сама видела, а другой подозрительной особой он занялся сегодня вечером. Вот я и надеялся застать тебя одну, чтобы поболтать.
- Какой особой? - не сдержалась Патриция, прежде чем успела прикусить язык.
- Очень мне тебя напомнила. Прежнюю. Точно такой же мешок с костями повис на шее представителя обвинения у самого входа в прокуратуру. Редкое зрелище, но я предпочёл воспользоваться случаем и встретиться с тобой.
Патриция чуть не лопнула от злости, но сумела скрыть свои эмоции. А эмоций было предостаточно: гнев вперемешку с отвращением и одновременно нечто вроде разочарования вкупе с сожалением. Разумеется, чувствами своими делиться она не стала, тем более что Зигмунд всё меньше ей нравился. Прежние переживания: унижение, обида, а тот наглый сопляк ещё и при свидетелях над ней потешался, конечно, сказались, но теперь она могла снисходительно оценивать ту семнадцатилетнюю дурочку, которая приобрела за прошедшие годы такой богатый жизненный опыт.
- Ты тут своими научными достижениями похвастал, а так и не сказал, зачем сидишь на этом идиотском процессе. Неужто обнаружил какой-нибудь уникальный мозг для своих исследований?
- Если хорошенько приглядеться, и не один обнаружится. - А на удивлённый взгляд охотно добавил: - Если эта Руцкая - жертва, то я… Погоди-ка… Ну, к примеру, настоятельница монастыря. Ведь с самого начала ясно было, что всё это туфта, она должна прикидываться перепуганной овечкой, а он - разбойник с большой дороги. Не хотелось бы выглядеть критиканом, но боюсь, прокуратура оказалась не на высоте. И это при такой-то группе поддержки!
- Это ты о чём?
- О следствии. Разве ты не заметила? Запороли всё, что только можно. Даже будь у местных следователей хоть какие-нибудь доказательства и разумные показания, они их скорее сожрут, чем предъявят.
- Поскольку могли бы обелить страшного бандита и чуток замарать невинную овечку?
- Вот именно.
Патриция пожала плечами:
- Это и так глаза режет. Но мне почему-то кажется, что не ради этих поссорившихся голубков ты здесь торчишь. Насколько я успела заметить, эта опереточная любовница, столь переменчивая Зажицкая, - твоя подопечная? Напаскудила?
Зигмунда вопрос позабавил, хоть и заставил поморщиться.
- Узнаю, ты, как прежде, идёшь напролом без всяких церемоний. Зажицкая, чтобы не было никаких недоразумений, входит в круг моих служебных обязанностей в качестве тайной пружины всего мероприятия. Вынужден был перемолвиться с ней парой слов. Должен признаться, без особой охоты, но всё же с некоторым интересом. А вот сегодняшняя прокурорская добыча сразу натолкнула меня на мысль о тебе.
Упорное возвращение Зигмунда к делам личным Патриция, разумеется, заметила, но сделала вид, что попалась на удочку. Главное, что ещё удастся разведать.
- Это почему же? Мне опять обижаться?
- Совсем наоборот. По контрасту. Та худосочная прокурорская дама мне сразу напомнила нескладную девчушку из моей далёкой молодости, одновременно подчёркивая разницу с тобой теперешней. Настоящее, вне всякого сомнения, выигрывает.
Вот чёрт! Скелет, с которым якобы покончено…
- Это уже лучше звучит, - смилостивилась она, думая одновременно о том, что Кайтусь так и остался лгуном и бабником, и ей начинает это надоедать. Не смог расстаться со своим рыжим скелетом, воспользовался процессом, который должен был стать для него очередной ступенькой в карьере… - Так ты у прокуратуры, говоришь, этот скелет видел? Так просто интересуюсь, не бойся, не побегу её зонтиком бить.
- Это бы меня крайне удивило и огорчило. У прокуратуры. В автомобиле. Кажется, там имели место такие бурные проявления чувств, что меня просто ошеломили, правда, ненадолго.
Сказав это, он внимательно посмотрел на журналистку. Патриция вдруг догадалась, что говорил он неспроста, не из любви посплетничать делился всей этой мерзостью, а с профессиональным любопытством ждал её реакции. Эксперимент, видите ли, на ней, подлец, ставил! Интересно, чего он ожидал, что она разрыдается, впадёт в истерику?
Нет, здорово этот Зигмунд изменился, а может, не так - её представление о нём изменилось. Ведь и тогда он был самоуверенным принцем, только она этого не замечала. Теперь он похорошел, а самовлюблённости только прибавилось. Ладно, теперь и она другая, не с такими справлялась, и голову от него терять больше не собирается.
Сама себе удивлялась, что даже серьёзно не приняла близко к сердцу ни Кайтуся, ни Зигмунда. Но любопытство никуда не делось.
- В каком смысле ненадолго?
- В прямом. Чувства были бешеные, дама страстно обнимала представителя обвинения, а он с отвращением пытался освободиться от костлявых пут. Хотя я ожидал взаимности. Правда, быстро сообразил, что взаимности тут можно ждать от ортопеда, а никак не от прокурора. Представляешь, наглядная и в то же время живая демонстрация всей костной системы организма, очень удобно.
До Патриции вдруг дошло.
- А он пытался освободиться?
- Пытался.
- Странно, раньше ему нравились скелеты. Рыжая была?
- Рыжая? Нет. Насколько удалось разглядеть при искусственном освещении, чёрная.
Вот те раз, что ещё за новость? Разве что рыжая перекрасилась, а в чёрном варианте Кайтусю разонравилась…
Да провались они все!
- Я ужасно шокирована, - безапелляционно заявила журналистка. - Шок, как видишь, проявляется у меня постепенно, хочу ещё пива. И собираюсь тряхнуть профессией.
Зигмунд отлично чувствовал ложь, но Патриция сейчас казалась образцом искренности. Психолог-консультант был поражён, ведь ожидал совершенно другой реакции, но быстро приспособился.
- Что до пива, возражений не имеется, а насчёт тряхнуть, это как?
- А вот так, - Патриция приподняла и шмякнула об стол растрёпанную папку с документами.
* * *
Бедный Кайтусь на этот раз попал под раздачу совершенно незаслуженно. Анорексичной рыжей красавице он и в самом деле дал отставку и не имел ни малейшего намерения встречаться с ней ни в Плоцке, ни где-либо ещё. Надеялся на какое-нибудь новое приключение, а тут, как гром с ясного неба, свалилась на него прежняя ошибка. Позапрошлая красавица, та, что была до рыжей. Встретил её случайно во время той неудачной однодневной поездки и сделал глупость, пригласив на скромный ужин. Очень скромный и весьма укромный, поскольку красавица была с мужем, и оторваться полностью не было никакой возможности.
К огромному облегчению поскучневшего поклонника, и так уже себя ругавшего на чём свет стоит за совершённую глупость…
Дама же восприняла ужин совсем иначе и, воспылав безумной страстью, тайно завладела мужниной "сиренкой" и отправилась на свидание к абсолютно остывшему воздыхателю.
Воздыхатель, вместо того чтобы ответить на чувства, охладел ещё больше. Прямо-таки заледенел.
- Я тебя не звал, - холодно прошипел он. - Возвращайся домой. У меня нет ни малейшего желания получить по морде от твоего мужа.
- Он ничего не знает! Это его не касается! Я с ним разведусь!
- Серьёзно? А дальше что?
- Переберусь к тебе, будем вместе, без всяких помех…
Кайтуся забавляли глупые ситуации, смешные и неудобные положения, в которые попадали люди из-за разницы во взглядах, противоречивых желаний и прочих недоразумений. Он любил посмеяться над невероятными осложнениями и забавными несчастными случаями. Чужими. Когда это не касалось его самого!
Он представил себе анорексичную даму, звонящую в квартиру Патриции, и ему стало совсем не до смеха. Наоборот, его чуть кондрашка не хватила. Впрочем, долго любоваться воображаемыми картинами времени не было, требовалось как можно скорее избавиться от тощей идиотки. Вкусы господина прокурора вдруг резко изменились, и худоба категорически перестала ему нравиться. Спровадить её немедленно, а то, не дай бог, ещё кто увидит, его же полгорода знает…
Худосочная прелестница пыталась вешаться ему на шею, от чего он ловко увернулся. Но влюблённая дама не сдавалась и громогласно заявила, что к тирану она не вернётся, чемодан в багажнике, захватила, мол, на всякий случай, чтобы спокойно отправиться с Кайтусем в Варшаву. У Кайтуся потемнело в глазах, он запаниковал и подумал, что только этого сокровища ему и не хватало, ради такой дурынды он урвал те проклятые сутки, которые ему до сих пор икаются, и ещё неизвестно, какими слезами отольются. Он пытался убедить упрямую провинциалку изменить жизненные планы и вернуться к мужу, что, несмотря на его большой опыт в такого рода уговорах, не очень-то получалось. В результате чего сцена у прокуратуры становилась всё более бурной.
Поскольку время было уже позднее и движение на улице практически замерло, необычный шум двигателя слышался издалека. Звук приближался. Кайтусь настороженно прислушался, дама внимания не обратила. Выехавший из переулка автомобиль оказался специальным фургоном для перевозки лошадей. Остановился он прямёхонько перед капотом "сиренки".
Прежде чем с пассажирского сиденья выскочил тиран, известный в миру как директор гостыньского совхоза, Кайтусь успел содрать с себя оплетавшие его сладкие, но костлявые узы, молниеносно повернуть в замке ключ, влететь в помещение и запереться в безопасной прокуратуре. Света он зажигать не стал, прильнул ухом к дверной щели и подслушал нежное начало супружеской встречи. Лошадиный фургон исчез из виду с невероятной скоростью, и краткой стычке ничто не помешало.
- Марш домой, дурища! - дико прорычал тиран. - Нечего тут торчать! А хахаля твоего в два счёта с работы попрут, ты у него уже в печёнках сидишь! Сама разве не видишь, балда ты эдакая, тебе ещё уток на завтра печь! Пошла домой, говорю!
Кайтусь почти с нежностью подумал, что совхозный тиран - мировой мужик, а поскольку предпринимаемые мировым мужиком действия через щёлку просматривались плохо, он на всякий случай дал себе слово, что будет обвинять его со всей возможной мягкостью. Опять же не приходилось сомневаться: рано или поздно, а директор совхоза под суд обязательно угодит.
Господин прокурор дождался отъезда "сиренки" и с облегчением отправился в комнату для гостей. Общаться с Патрицией сил уже не осталось.
* * *
Ресторан закрывался, и это заставило Патрицию и Зигмунда завершить дискуссию на уголовно-бытовые темы. Теперь журналистке всё стало ясно и от этого только противнее.
- Ну вот, весь оптимизм из меня улетучился, - сердито заявила она, завязывая пухлую папку. - В этих кругах всё возможно. Удивительно, как ты такое выносишь.
- Я пользуюсь, - поправил Зигмунд, следуя за ней по коридору. - Самым наглым образом извлекаю личную выгоду. Три квартиры в трёх городах, кабинет, ну, и самое главное - консультации на высшем уровне. Благодаря чему имею возможность вблизи наблюдать за вонючим болотом, которое должно являть собой человеческую не просто мысль, а ведущую и направляющую. Можешь не сомневаться, кассация тут гарантирована и, разумеется, с обеих сторон. Хотя насчёт обвинения уверенности у меня нет.
- Думаешь? А почему?
- Не хочу никого обижать, но прокурор явно ещё не дорос. А может, просто ленится и не желает притворяться, что относится к этому цирку серьёзно.
Патриция не стала защищать Кайтуся. Зигмунд оценил его верно.
- Впрочем, это не имеет значения, - добавил он. - Даже если апелляцию подаст только одна защита, результат будет ровно такой же. А уж после этого слетит парочка голов.
Патриция фыркнула:
- Можно поинтересоваться, куда?
- К примеру, на заманчивое место консула в Монголии.
- О, господи…
Остановились у дверей её комнаты. Зигмунд оперся рукой о косяк, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать Патрицию.
- Что ты скажешь, если я возобновлю попытку того неудачного изнасилования семнадцатилетней давности? Зрителей здесь никаких нет…
Патрицию передёрнуло так, что, ей казалось, грохот внутренностей слышен этажом ниже. Она почти что забыла о той юношеской дурости, и на тебе! Зигмунд не придумал ничего лучшего, как ей об этом напомнить. А на фоне идущего уже два дня процесса предложение прозвучало не то что неуместно, а просто вульгарно. Не хотите ли, барышня, заняться сексуальной гимнастикой на куче дерьма!
Она оперлась на косяк с другой стороны.
- Это ты по ассоциации с делом той горе-куртизанки? - с издёвкой спросила она. - Ценю оказанную мне честь. А также твою отвагу, не побоялся поделиться подробностями с прессой.
Зигмунд пренебрежительно пожал плечами.
- С меня не убудет. Сплетни всё равно расходятся, а что ты можешь сделать? Даже если обо всём напишешь. Парижская "Культура" этого не опубликует, чай, не жёлтая пресса, а такого рода донесений у них пруд пруди. Для Америки это обычная бульварная история: сановник из дикой страны за железным занавесом шастает с курвами по кустам Тоже мне, сенсация! Никто тебе не поверит. Об отечественной прессе и говорить нечего, все поверят, но никто не станет лезть на рожон с публикацией. Так чего, спрашивается, мне бояться?
- Твоя правда, - вынуждена была признать Патриция по серьёзном размышлении. - Разве только попытки изнасилования, да в случае решительного сопротивления неприятных телесных повреждений, в том числе и на лице. А честно говоря… Ради одного обнаглевшего пакостника сводить на нет жалкие остатки правосудия!..
- А ты видишь ещё какие-то остатки?
- Иногда сдаётся мне, что вижу. А сейчас испытываю настоятельную потребность смыть с себя ту мерзость, что ты мне так любезно продемонстрировал. Чем и займусь, с твоего позволения.
Зигмунд не настаивал, просто рассмеялся.
- Удачного тебе контакта с цивилизацией…
Не зря, подлец, издевался. Совершенно в раздрызганных чувствах Патриция заперлась в номере и немедленно залезла под душ. Этот душ был замечателен тем, что из лейки с одной стороны била одинокая тугая струя кипятка, зато с другой брызгали многочисленные тоненькие колючие иголочки. Проиграв непродолжительное сражение с оригинальным устройством, Патриция сдалась, подумала, почему бы не считать этот душ контрастным? Она решила расслабиться и получать удовольствие.
И правильно сделала, растрепанные эмоции успокоились моментально…
* * *
- Чем вчера занималась? - спросил Кайтусь, прибыв в гостиницу на завтрак. - Небось интересно провела вечер?
Он старался что было сил казаться равнодушным, да только плохо получалось. Как не скрывал своё отношение к Патриции, а подозрительность, ревность и тысяча сомнений лезли из всех щелей.
- Да уж, не скучала, - холодно отозвалась журналистка. - Занималась самой яркой фигурой этого, прости господи, процесса - свидетельницей Зажицкой.
- Что, у Островского имелись все документы?
- Даже если какую бумажку и потерял, то остального с лихвой хватило. Как ты умудрился вляпаться в такое дерьмо?
Всё менее довольный собой Кайтусь скис теперь окончательно. Он вдруг понял, что увиливать больше нельзя: или он скажет правду, которой и подавиться можно, или Патриция вышвырнет его из квартиры, несмотря на всю его там официальную прописку. Хочешь не хочешь, а придётся признаться в некоторых своих не слишком-то похвальных качествах, из которых самое противное - трусость. А уж она на этой трусости оттянется по полной программе…
Яичница с колбасой стала господину прокурору поперёк горла. И дёрнул его чёрт начать разговор, мог бы сперва спокойно поесть. Тьфу ты, не мог, через полчаса начало. Полчаса до провала.
Кайтусь чувствовал себя таким подавленным, несчастным, испуганным и затравленным, что чуть ли не впервые в жизни проморгал неконтролируемый кусочек правды. Выскочил, зараза, минуя яичницу.
- Слушай, прямо не знаю, что делать… - вырвалось у него в полном отчаянии.
Этим он совершенно огорошил Патрицию. Она и так уже была встревожена резкой сменой своих чувств, наблюдаемой в последние два дня. Подозрительность - само собой, нормальное дело, но в ходе процесса она сменялась поочерёдно озлобленностью, презрением, лёгким сочувствием, настоятельным желанием утопить этого придурка в первой попавшейся выгребной яме, категорическим отвращением и, наконец, некоторым сомнением и удивлением, ибо со слов Зигмунда выходило, что, похоже, вовсе не Кайтусь возглавляет это мерзкое стадо боровов. Может, и правда, боится? Или не хочет превратиться в законченную свинью?..
Во время поглощения гостиничной яичницы из Кайтуся и вылез весь накопившийся стресс, чем здорово потряс Патрицию и изменил её первоначальные планы хорошенько надавать представителю обвинения по мозгам. Неудобно как-то бить лежачего.
- Выражайся яснее, - бросила она сердито.
- Мне же предстоит идиота из себя строить, и так уже подставился. Не могу же требовать пожизненное для невиновного ухажёра! А ведь наша безмозглая, прости господи, власть именно этого от меня и ждёт, разрази её гром!
На этом, собственно, приступ Кайтусовой искренности и завершился, но Патриции и этого хватило. Не будь той швабры, рыжей или перекрашенной, её постоянно подверженные суровым испытаниям чувства наверняка взяли бы верх, и она сжалилась бы над Кайтусем, но швабра упорно маячила где-то на заднем плане и мешалась. И всё же Патриция немного смягчилась:
- Какого лешего ты вообще в это полез? - сердито спросила она.
- А что мне было делать? Они меня вот где держат, ведь я же беспартийный, а в качестве приманки показали мне щёлку в генеральную.
- И ты повёлся?
- Нет. Но почему бы не помечтать. Столько везде дурости, что всё возможно. А в придачу… Да что там скрывать, я поначалу и не заметил этого третьего дна, а потом уже поздно было. Помоги мне.
- Спятил? Как?
Кайтусь начал потихоньку выползать из поглотившей его было бездны отчаяния. Тот факт, что Патриция с ним разговаривала, пренебрежительно, зло, враждебно, но всё-таки разговаривала, настолько придал ему силы, что он даже сумел доесть яичницу. А подкрепившись, сформулировал предложение: