Я вновь взглянула на спящего Гескина. Нет, с этим человеком у меня ничего не получится. Я не хочу знать, что таится в недрах его долгой, может быть, слишком долгой жизни. Знаю одно: с его состоянием, положением в обществе и связями на крючок КГБ обычно не попадаются. Если, конечно, сами не желают оказаться в столь похабном положении. А может, все, что у него есть, - это собственность конторы? Может, он такой же, как Филби? Тогда он в сто раз опаснее всех витянь МИШИНЫХ. И говорить с ним можно будет только на одном языке - языке силы и превосходства, угрожая неминуемым разоблачением. И, выходит, ничего я не добьюсь, приткнув золотое перо авторучки к его горлу. Ибо в моих глазах всегда можно плакатными буквами прочесть, что убивать я не способна. А другого выхода, реши Гескин отрицать все, у меня попросту не останется. Значит...
- Валя, я наблюдаю за вами уже несколько минут... - как ни в чем не бывало Гескин сел на кровати и осторожно, словно я была слеплена из тончайшего фарфора и выставлена на аукционную продажу но рекордной цене, погладил меня но обнаженной ноге. - Только два раза в жизни я попадал в столь унизительную ситуацию...
- Вы имеете в виду свой храп во сне? - я отодвинула ногу.
- Нет, сон в присутствии дамы. Но на меня, видимо, что-то нашло...
- Учитывая глубину вашего сна, я бы сказала: накатило...
- Чувство юмора не покидает вас даже ночью.
- Да, в отличие от мужчин.
- Чем я могу заслужить ваше прощение, дорогая? Одно только слово, и я исполню все, поверьте мне!
- Барон, не искушайте бедную провинциалку.
- А вы не будите мое воображение. Мне кажется, только сейчас я сумел по-настоящему оценить ваш эликсир молодости...
- Итак, о прощении... - на какое-то мгновение мне стало страшно, словно я занесла ногу над черной пропастью. - Вы можете его заслужить и вместе с ним еще кое-что, о чем МНС бы не хотелось сейчас говорить, если...
- Если? - эхом отозвался Гескин, не отводивший тяжелого взгляда от моей груди.
- Если ответите на один вопрос.
- Задавайте же его, Валентина! - Гескин в этот момент был великолепен: раскрасневшийся после сна, возбужденный лицезрением приятной женщины в одной комбинации, окрыленный заманчивостью открывающихся эротических перспектив, он как бы воплощал всю глубину русской идиомы "бес в ребро". - Что вас интересует? Мое состояние? Уклоняюсь ли я от налогов? Кому завещаю библиотеку? Спрашивайте, нет вопроса, на который я бы не ответил!
- Сейчас вы действуете, как демон-искуситель. Слишком впечатляющие перспективы для скромной девушки - состояние, завещание, налоги... Но все гораздо проще: меня интересует, какое звание вы носите в Комитете государственной безопасности СССР? И все...
- Что? - неестественно громко спросил Гескин.
- Я спросила, барон, какую должность вы занимаете в КГБ. В этом номере ужасно надоедливое эхо, так что можете не переспрашивать...
- А-а-а, - понимающе протянул Гескин и широко улыбнулся.
В двадцать два года, когда я заканчивала университет и уже подрабатывала в газете, у меня появился первый "полновесный" мужчина - сорокачетырехлетний седой красавец со степенью доктора политологии, с золотым перстнем на мизинце и женой с гремя детьми - на шее. Бурные эмоции и другие признаки мужского расположения он проявлял только в первые две недели нашего короткого романа, после чего, как человек порядочный, загруженный работой и вроде бы неглупый, начал отчаянно и примитивно лгать, придумывая объяснения все удлинявшихся пауз между нашими встречами. Он и стал моим первым учебным пособием по нехитрой методологии
мужского вранья. Так что в этом вопросе я ощущала себя женщиной подкованной и интуитивно чувствовала, что, во-первых, мой пробный выстрел попал в "десятку", а во-вторых, Гескин прямо сейчас, что называется не отходя от кассы, начнет лить пули. Однако я не учла, что барон воспитывался в другой социальной среде. То ли потому, что он недооценил степени моей подготовленности к этому разговору, то ли по каким-то иным причинам, но Гескин привычно попытался перевести неприятную беседу в светское русло.
- Наверное, я начинаю повторяться, но ваше чувство юмора, милая Валя, восхитительно. Скажите, в вашем роду не было англичан?
- А в вашем?
- Простите? - он продолжал улыбаться, но скорее по инерции. Глаза его похолодели.
- Ситуация очень напоминает анекдот, довольно популярный в Союзе. Госсекретарь США Генри Киссинджер спросил на приеме в Вашингтоне у советского профессора-американиста Валентина Зорина: "Скажите, господин Зорин, кто вы по национальности?" - "Я русский", - ответил Зорин, чуть не подавившись кресс-салатом. "Тогда все в порядке, улыбнулся Киссинджер. А я американский".
Гескин побагровел. Видимо, мне удалось-таки вывести его из себя, а именно к этому я и стремилась. Светская болтовня, этакий салонный пилотаж ни к чему путному все равно не привели бы. Мне необходим был скандал, взрыв, мат на любом языке, лишь бы создалась атмосфера, при которой я с максимальным эффектом могла выложить этому родовитому мудаку свои единственный козырь.
- Боюсь, я не совсем уловил соль этого анекдота.
- Да бросьте, барон! Все-то вы уловили...
- Объяснитесь, пожалуйста! - голос Гескина стал сухим, как астраханская вобла. Мы оба находились на расстоянии вытянутой руки от запланированной мною критической ситуации. Странно, но я не испытывала страха. Возможно, потому, что Гескину в этот момент можно было дать все его семьдесят четыре года: он как-то сник, потускнел, склеротические прожилки под выцветшими глазами выступили вдруг с беспощадной отчетливостью, руки барона чуть подрагивали, и если бы можно было сейчас переодеть его в ту часть продукции фабрики "Большевичка", которая отправлялась на Сахалин и к строителям Саяно-Шушенской ГЭС, этот расфуфыренный британский аристократ ничем не отличался бы от ущербных советских дедулек, выстаивающих конец жизни в очередях перед открытием гастронома и мучающихся вопросом, купить ли простоквашу в дом или вложить заначенный от стервозы рубль в приобретение желанного портвейна "Смородиновый" по восемьдесят семь коп. за пузырь.
"Да, барон, ваши гены, не омраченные тяжким наследием алкоголизма и воспитания в детских домах, явно взбунтовались, - удовлетворенно отметила я про себя. - И это хорошо. это просто замечательно! Погоди, я ведь только начала, как-то ты дальше запоешь..."
- Кстати, господин Гескин, вы знаете, как называют вас в КГБ?
- Прекратите, пожалуйста, этот идиотский разговор! - Гескин встал и взялся за свой роскошный пиджак. - Ваши шутки переходят все границы. В конце концов, это просто оскорбительно, и я не обязан...
- Жиденок.
- Что? - кровь отлила от лица барона. - Что вы сказали?
- Я сказала, что сотрудник КГБ, инструктировавший меня перед поездкой в Аргентину, обмолвился вскользь о тщательно скрываемом вами еврейском происхождении, а также о том, что в картотеке "конторы" вас называют жиденком...
Если бы существовал специальный барометр для определения внутреннего состояния барона Джеральда Гескина, то в этот момент его стрелку зашкалило бы на отметке "буря". Только сейчас я в полной мере ощутила глубинный, сладостный смысл слова "азарт". Внутри у меня все дрожало, я чувствовала, что случайно, наобум лазаря ткнув пальцем в небо, я попала в такое больное место, в такую старую, но так и не затянувшуюся и даже кровоточащую рану, в такое средостение самолюбия, тщеславия, снобизма и лютой ненависти, что...
И туг мне впервые стало по-настоящему страшно. Морщинистая шея барона начала раздуваться и багроветь, глаза неестественно выпучились, а руки... Руки его лихорадочно шарили но карманам брюк, в нагрудном кармане сорочки, затем перешли на пиджак, все еще висевшии на спинке стула... Он искал что-то, словно наркоман, не глядя, на ощупь. Все очень смахивало на сеанс спиритизма, один из участников которого под влиянием потусторонних голосов медленно сходит с ума.
- Вам дурно, барон?
Но Гескин меня не слышал. Он медленно опустился на кровать, как-то неуклюже завалился на бок и захрипел.
А через секунду я услышала какой-то странный, скрежещущий звук, словно кто-то осколком толстого оконного стекла медленно, как садист, водил по донышку глубокой глиняной тарелки. Я заткнула уши, чтобы не слышать этого мерзкого звука, пронизывавшего все мои нервные окончания, но он по-прежнему доносился до меня, вызывая какое-то обреченное, затравленное чувство. И только несколько минут спустя до меня дошло, что это был мой крик...
18
Буэнос-Айрес. Гостиница "Плаза"
Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года
Отошел Гескин минут через тридцать.
Не знаю, как миновали эти полчаса для него. Я же успела перебрать в памяти всю свою жизнь, всех родственников, друзей, школьных товарищей и занудливых авторов, а также то немногое, что мне было известно о содержании женщин в лати-
ноамериканских тюрьмах, телефон советского посольства и - совершенно некстати - так и не найденную квитанцию из химчистки.
"Сейчас он загнется, - тоскливо думала я, - и все. Полиция, судмедэкспертиза, люминал в крови, ночные допросы... Господи, ну за что мне все это?" Не зная, куда себя деть, я включила телевизор и тупо уставилась на экран. Испанская речь, пулеметными очередями сыпавшаяся из широкого лягушечьего рта комментатора, звучала неестественно резко и только усиливала мое паническое состояние. Гескин дышал, но как-то неровно, с паузами, время от времени всхрапывая, точно старая лошадь, которой обрыдли удила.
- Очнитесь, барон, - встав на колени перед кроватью, я осторожно похлопала по обвисшим щекам Гескина, с тревогой убеждаясь, что он все больше напоминает остывающий труп. Гескин всхрапнул еще раз, правда, уже с какой-то новой, оптимистической интонацией, и открыл глаза.
- Мне нужен срочно терстаген, - очень тихо, почти шепотом сказал он.
- Это кто? Атташе британского посольства по культуре?
- Это медицинский препарат, таблетки, - прошелестел барон. - Они лежат в кармашке портпледа, в моем номере... Принесите, мне очень плохо...
- Да, конечно, - пробормотала я, вставая с колен. Возвращение барона к жизни было очень кстати и вполне совпадало с моими планами. Не раздумывая я схватила его ключ и рванулась по уже проложенному маршруту: коридор, лифт, снова коридор, дверь и...
За тот час, что меня не было в королевских апартаментах, здесь ничего не изменилось. Я взлетела ио лестнице, распахнула дверь спальни, откинула крышку портпледа и обнаружила в одном из внутренних отделений целую пачку жестких упаковок с разноцветными таблетками и пилюлями.
- Можете не стараться, терстагена вы все равно не найдете, - услышала я за своей спиной очень знакомый голос и обернулась.
Барон стоял в проеме двери, в пиджаке, галстуке и без намека на недавний приступ. В его правой руке был пистолет, который мне с перепугу показался очень большим.
- А теперь сядьте, мадемуазель! - резко приказал Гескин. - Вон туда, на постель. Ну, смелее, я не собираюсь вас насиловать, - и он сделал довольно непристойный для джентльмена жест пистолетом.
- Вот уж разодолжили, - пробормотала я, четко выполняя приказ. - А ваше актерское дарование, барон, просто потрясающе! Говорю искренне, поскольку пять минут назад мне казалось, что вы уже почти сыграли в ящик... А ведь это совсем не входило в мои планы.
Я слышала свой голос как бы издалека, словно записанный на пленку, которую решили прокрутить в моем присутствии. Пистолет в руках Гескина казался не только очень большим, но и по-настоящему страшным. Руки барона по-прежнему
подрагивали, кроме того, я видела, что его указательный палец лежит на спусковом крючке.
- Вы очень кстати заговорили о ваших планах.
- Это у нас, советских, в крови...
- Не хорохорьтесь, девочка, - аккуратно поддернув брюки, Гескин сел на стул и положил ногу на ногу. - Вам ведь совсем не так весело, как вы пытаетесь изобразить. И, Бога ради, перестаньте разыгрывать из себя Жанну д’Арк...
- Нет, наверно, я ошиблась: вы не из КГБ. Потому что в "конторе" мне приказали бы не строить из себя Зою Космодемьянскую. Или Лизу Чайкину... Уберите, пожалуйста, пистолет. Вам не идут ухватки гангстера.
- Конечно, уберу! - неожиданно бодро отозвался Гескин. - Вот выясним сейчас некоторые вопросы, и уберу. Тут же.
- Какие могут быть вопросы в половине первого ночи, да еще в номере у холостого мужчины?
- А я, между прочим, вас в этот номер не приглашал.
- Ах, вот так?
- Именно! Вы тайно проникли сюда, копались в моих вещах, я застал вас за преступным занятием, вы оказали сопротивление, и я был просто вынужден применить оружие, поскольку...
- Поскольку в руках у меня была межконтинентальная ракета с ядерной боеголовкой и я угрожала взорвать вас и заодно всю Аргентину, включая незаселенную Патагонию, гак?
- Ну что ж, - ухмыльнулся Гескин, - если чуть подредактировать, то все так.
- Редактировать, естественно, будете вы?
- Ну не вы же! Насколько мне известно, трупы не могут редактировать.
- Неужели угроза вашему имуществу была настолько серьезной, что вы пошли на убийство молодой обаятельной женщины?
- Ничего не поделаешь: в цивилизованном мире весьма трепетно относятся к частной собственности.
- А как относятся в КГБ к устранению ценного агента, работающего на эту организацию?
- Вы имеете в виду собственную персону? - криво усмехнулся Гескин.
- Я имею в виду вас, барон.
- А кто собирается меня устранять?
- Вы сами. То, что вы сейчас делаете, - форменное самоубийство. Как я понимаю, у вас есть четкие инструкции: вы и ваши шефы задумали какую-то пакость, а провернуть ее без меня вам вряд ли удастся. Я - ваш джокер, приманка, подстилка, дурочка-травести. Следовательно, перестаньте валять дурака, засуньте свой пистолет куда-нибудь поглубже и объясните толком, что вам от меня нужно.
- Нет, вы действительно великолепны! - Гескин поднял пистолет на уровень моего носа. - Вы очаровательная дилетантка, наглая, как таксист, вы - попугай с ярким хвостом, повторяющий шесть подслушанных фраз и не понимающий их сути, вы - дура набитая...
Я внимательно слушала поток ругательств, низвергавшихся на мою несчастную голову и, в
общем и целом, была согласна с бароном: критика сверху, как называл это наш парторг, выглядела совершенно справедливой. Про себя я решила терпеливо отмалчиваться, поскольку ругать женщину последними словами и одновременно стрелять в нее - как-то нелогично. А в тот момент я больше всего не хотела, чтобы Гескин нажал на курок. Жизнь со всеми ее идиотскими выкрутасами казалась мне в ту минуту несказанно прекрасной.
- Кто вам сказал, что ваша жалкая фигура представляет хоть какую-то ценность? - продолжал накручивать себя Гескин. - Кто? Какой идиот?
- Андропов.
- Что?
- Я говорю: Андропов. Юрий Владимирович. Такой, знаете, невысокий, очки в золотой оправе, фрукты очень любит, вежливый...
- Заткните пасть! - барон менялся буквально на глазах. Теперь он был похож не на аристократа, а на беглого вора в законе. - Почему вы задали мне вопрос относительно КГБ? Ну! Отвечайте немедленно, или, клянусь, я у країну ваш дивный лоб очаровательной дыркой!
- Извините, сэр Джеральд, если я вас ненароком обидела. Конечно же, я пошутила. Никакого отношения к КГБ вы не имеете. И моя фотография десятилетней давности оказалась в вашем портпледе совершенно случайно. Вам ее горничная сунула по ошибке. Хотела положить королеву Елизавету, но обдернулась, бедная. Ну так вычтите из ее жалованья. Она...
- Значит, вы рылись в моих вещах?
- А вы - в моем прошлом.
- Где рукопись?
- В моем чемодане.
- Отлично! - Гескин на секунду задумался, словно прикидывая что-то в уме. - Ну-с, госпожа Мальцева, - лицо барона разгладилось, - похоже, проблем у нас с вами не предвидится.
- Будем убивать? - небрежно поинтересовалась я.
- К сожалению... - Гескин оттянул затвор пистолета. - Во-первых, вы влезли не в свое дело...
- Господи, теперь уже и вы об этом!
- Во-вторых, - не обращая внимания на мою реплику, продолжал Гескин, - сам факт вашего дальнейшего пребывания на этой земле угрожает моей личной безопасности...
- А операция? Как вы проведете ее без меня? Как вы выйдете на Телевано?
- Я уже сказал: заткните пасть! - не упуская меня из виду, Гескин боком проследовал к портпледу, достал "паркер", снял колпачок, вытянул его, словно складную подзорную трубу и начал навинчивать на ствол пистолета.
- это глушитель, я верно угадала?..
Конечно, со стороны мои попытки оттянуть миг расправы выглядели очень наивно. Но я лихорадочно цеплялась за все, что могло хоть как-то отдалить неотвратимое.
- Глушитель, - деловито подтвердил Гескин. - И, в-третьих, я прожил долгую жизнь, мадемуазель, и сам факт, что я дожил до своих лет, занимаясь делом еще в те времена, когда ваш любитель фруктов писал в пеленки, говорит о том, что чувство опасности мне никогда не изменяло. И та легкость, с которой вы меня просчитали, не просто настораживает - пугает. Видимо, я допустил очень серьезную ошибку в отношениях с организацией, которая уже не впервые пользуется услугами таких дилетантов, как вы. Мне жаль вас, Валя, поскольку вы - всего лишь фрагмент, кусочек мозаики, минутный эпизод. Но, не буду скрывать, эпизод важный, я бы сказал, завершающий. Теперь мне все ясно, и я знаю, что надо делать. Прощайте, госпожа Мальцева!
Гескин, который во время своего (или, правильнее сказать, моего) финального монолога аккуратно навинчивал глушитель на ствол, поднял пистолет, подошел ко мне и приставил холодную железяку к моему покрытому испариной лбу.
В этот момент предостерегающе зазвонил телефон...
19
Буэнос-Айрес. Гостиница "Плаза"
Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года
Гескин вздрогнул. Не помню, говорила ли я уже, что телефоны в "Плазе" звонят на разные голоса. Мой, если помните, воспроизводил музыкальную фразу из какой-то итальянской оперы, здешний же звучал на манер призывного клича пастухов-гаучо, причем с очень короткими интервалами.
Барон нерешительно взглянул на телефонный аппарат, искусно сработанный под половинку яблока с пятнами кнопок вместо зернышек, затем - уже затравленно - на меня.
Все мы все-таки - дети природы и подвластны, при видимой внешней цивилизованности, простейшим импульсам. За секунду до ниспосланного всевышним звонка Гескин, повинуясь исключительно инстинкту самосохранения, намеревался продырявить мне лоб. Сейчас, внимая тому же инстинкту, он затих.
Гаучо с настырностью истинных детей пампы продолжали скликать крупный рогатый скот на водопой, и барон, не опуская пистолет и не сводя с меня тяжелого взгляда, левой рукой брезгливо взял трубку и рявкнул так громко, словно уже произвел выстрел в мою несчастную голову:
- Си!
С расстояния в два метра я отчетливо слышала, как в трубке заверещал пронзительный женский голос.