- Все.
- Ценю вашу искренность. Будьте как дома!
Я направилась в ванную, наполнила водой два стакана, опустила в один из них кипятильник и
ткнула вилку в розетку Потом сняла с полки свою косметичку, вытащила коробочку с люминалом - я иногда принимала его в тщетном ожидании моего интимно-продажного друга - и вытряхнула ее содержимое на ладонь. Так, восемь таблеток. Учитывая возраст, стиль жизни и сексуальную возбужденность моего гостя, это был явный перебор. Летальный исход не планировался, для достижения моей цели вполне хватало двух "колесиков". Я осторожно опустила их в пузырящуюся воду и безучастно проследила, как белые шайбочки медленно растворились. Остался мелкий осадок на донышке, но и он будет незаметен, когда я насыплю в стакан кофе и сахар и тщательно размешаю этот "эликсир молодости". А впрочем, я не солгала барону: только во сне можно ощущать себя по-настоящему молодым и счастливым. Хотя, пожалуй, тут Гескин со мной не согласился бы.
- Валя, в ожидании эликсира молодости я рискую состариться! - крикнул из комнаты барон.
- Куда уж больше, старый хрен, - пробормотала я и поставила оба стакана на маленький серебряный поднос. - О гордый сын туманного Альбиона, я уже иду!
- А что, совсем даже неплохо! - Гескии вежливо пригубил мое растворимое пойло, в котором люминала было чуть меньше, чем сахара, и аккуратно отставил стакан на журнальный столик. -
Кофе с таким вкусом я пью впервые...
Я вся напряглась.
- Скажите, барон, вам встречалось в советской литературе имя Юлиана Семенова?
- Как же! - сэр Джеральд протянул руку за стаканом и, к моей радости, сделал еще один глоток. - Н-да, что-то в этом есть, не пойму только, что именно... - Он поднял на меня глаза: - Если я не ошибаюсь, упомянутый господин - первый в советскую эпоху беллетрист, весьма умело, чтобы не сказать цинично, перемешивающий исторические факты, архивные данные и оголтелый, хотя и не лишенный логики, поток лжи. Так?
- На мой взгляд, вы удивительно точно сформулировали суть его творчества.
- А почему, собственно, вы спросили?
- В ответ на ваше замечание о кофе. Иногда мне кажется, что Семенов, испытывая естественные для писателя проблемы с сюжетом, не гнушается любыми деталями, способными заполнить брешь и хотя бы частично удовлетворить любознательность читателей. Он без зазрения совести вплетает в свои романы содержание поваренных книг, народные средства лечения, старые байки, рецептуру кофе...
- Господи, Валя, неужели ваш эликсир сварен по рецепту господина Семенова? - Гескин, явно форсируя протокольную часть нашей встречи, залпом допил свой люминал с сахаром.
- Отчасти, барон, только отчасти...
- Что вы имеете в виду?
- Только то, что сказала...
Он засыпал буквально на глазах. Было одновременно страшно и смешно наблюдать за тем, как отбивается от цепких объятий Морфея респектабельный английский барон. "Хватило бы и таблетки", - с непривычной рассудительностью подумала я.
- Вам нехорошо? Может, приляжете в спальне? - больше всего я надеялась, что ответа не услышу вовсе. Но старая аристократическая кость оказалась крепкой. С трудом разлепив веки, Гескин взглянул на меня как-то по-новому, без привычной иронии:
- Прилягу, если не возражаете. На меня почему-то напала сонливость, Валя.
- Ничего удивительного: перелет через океан, кавалерийский наскок на винные погреба вашего любимого клуба, плотный обед - такой букет даже лошадь свалил бы с копыт. И, пожалуй, не стоит забывать, сколько вам лет...
- А сколько мне лет? - даже не спросил, а выдохнул Гескин, ковыляя в спальню. Очевидно, вопрос о возрасте стал последней каплей, поскольку, задав его, барон в бессилии повалился на кровать и трубно захрапел.
- А сколько лет было Иуде? - поинтересовалась я, хотя уже понимала, что в ближайшие шестьдесят минут ответа не дождусь.
16
Буэнос-Айрес. Гостиница "Ялаза"
2 декабря 1977 года
Гескин спал.
Оставив барона наедине с его сновидениями, я взяла стаканы, отнесла их в ванную и тщательно вымыла. Потом посмотрела в зеркало. Вообще-то нарциссизмом я никогда не страдала. Наверное, потому, что в детстве была довольно нескладной и угловатой, да и матушка моя, увы, относилась к той категории родительниц, которые видели недостатки только в собственных детях. В зеркале отражалось спокойное, я бы даже сказала, несколько приторможенное лицо. Глаза не горели, румянец на щеках свидетельствовал если и не об отменном здоровье, то, во всяком случае, о хорошем качестве косметики, которую регулярно поставлял мне один автор, заведующий секцией ГУМа.
"Итак, Валентина, с помощью снотворного советского производства ты усыпила подданного Ее Величества королевы Великобритании. То есть минимум трешник по УК РСФСР ты уже заимела. Судьи у нас суровые, классику не читали, стало быть, разыгрывать на процессе Катюшу Маслову нет смысла. А теперь ответь по совести сама себе: что ты натворила, дуреха? С какой целью? Ну, закимарил старый козлик, а дальше что? Будешь вытаскивать у него из кармана документы, тайком забираться в чужой номер и обшаривать барахло совершенно постороннего человека? Но ты же никогда в жизни не делала этого. Да, никогда. Но сейчас я защищаюсь. Имею я право на элементарную защиту или нет? Они все против меня. Все до единого. Я им - двушка для телефона-автомата, мелочь, тля, обычная телка, подстилка для главного редактора, который о каждом своем оргазме докладывает секретарю ЦК но идеологии. Меня можно рокировать, мною можно запросто жертвовать, на моей стороне нет никого и ничего - ни суда, ни конституции, ни закона. Я одна во всем мире. Но даже зверь в джунглях имеет право на защиту. А я не зверь, я человек, которого превращают в зверя. Ладно, вы сами этого хотели..."
За время моего отсутствия в спальне произошли некоторые перемены: Гескину, по всей видимости, снилась эротическая сцена с моим участием. Теперь он лежал на брюхе и причмокивал. Должно быть, в его сновидении я была ничего себе. Пу-ну, часок они еще порезвятся. А за час, как любил повторять наш спецкор Олежка Сандо-миров, можно успеть развестись с женой, вступить в законный брак с любовницей, убедиться, что она блядь, и написать четыре отклика трудящихся на очередную речь Леонида Ильича.
Пиджак Гескина висел на спинке стула. Я вытащила из внутреннего кармана добротный, крокодиловой кожи бумажник и тщательно исследовала его содержимое. Так... Кредитные карточки... Господи, сколько их! С таким количеством "Виз", "Мастер-кардов" и "Дайнерс-клабов" мой причмокивающий, как упырь, гость мог пользоваться неограниченным кредитом даже у архангела Гавриила. Водительские права... London, United Kingdom... Все верно, действительно англичанин, душу я его... Фунты, доллары, песо... Визитная карточка... Чья это?.. Сэр Дэниел Тойнби, Йоркшир... Не знаю такого, дальше... Какая-то квитанция... Счет за обед в "Жокей-клубе"... Все?
Осторожно, опасаясь разбудить Гескина, я сунула бумажник на место и задумалась. А что, собственно, я ожидала найти? Удостоверение полковника КГБ? Служебный пропуск на Красную площадь? Мандат делегата двадцать четвертого съезда КПСС?
"Так, девушка, спокойнее! Ты ищешь хоть какую-нибудь зацепку? Московский адрес, имя издателя где-нибудь в Горьком или Куйбышеве, вырезку из советской газеты? С собой он такие вещи таскать не будет. Следовательно?.." Я поняла, что избежать самого неприятного - вылазки на территорию противника - не удастся.
Взяв со стола грушу с ключом Гескина, я еще раз взглянула на спящего, убедилась, что эротический настрой его сновидений сменился явно порнографическим, и тихонько вышла в гостиничный коридор...
Гескин жил на двенадцатом этаже. Секунду-другую я размышляла, спускаться ли на лифте или воспользоваться лестницей, и остановилась на первом варианте. К счастью, бесшумно разъехавшиеся створки скоростного лифта открыли передо мной совершенно пустую кабину, напоминавшую зеркалами и красной ковровой обивкой будуар опереточной дивы тридцатых годов. Было еще не очень поздно, но, вполне возможно, мне просто везло. Я старалась не волноваться, то и дело напоминая себе, что я в Буэнос-Айресе, а не в московской гостинице "Юность", где перед каждым лифтом сидит кондовая церберша, запрограммированная великой Системой всего на один вопрос: "Вы к кому?" и только на один ответ: "Не положено!".
Коридор двенадцатого этажа был пустынен, как витрина винно-водочного отдела в мытищинском гастрономе наутро после получки. Стараясь придать своей походке непринужденную грацию скучающей шлюхи, разыскивающей вожделенную дверь с номером знакомого денежного мешка, я потопала по красной дорожке, небрежно поглядывая по сторонам. Остановившись возле номера Гескина, оглянулась. Коридор был по-прежнему пуст, словно все обитатели "Плазы" решили провести эту ночь на моей кровати, вместе с Гескином.
Ключ неслышно повернулся в замке, дверь отворилась, я вошла в полутемное пространство.
"Он внезапно ощутил резкую боль в затылке, словно на него обрушилась тяжелая бронзовая люстра, и без сознания повалился на пол..." - вспомнила я весьма некстати застрявшую в памяти фразу из какого-то детективного романа, кажется, Рекса Стаута.
"Дочка, почему ты так много читаешь? - я услышала голос мамы совсем близко, словно она, решив взять риск на себя, опередила мои намерения и самостоятельно проникла в номер Гескина. - Восемьдесят процентов информации, почерпнутой тобой из книг, - мусор, который потом никаким пылесосом не вытянешь..." Господи, неужели всю жизнь мне суждено соглашаться с этой женщиной, любящей на расстоянии и всегда ворчащей вблизи?
Я нашарила на стене прихожей кнопку и зажмурилась от потока хлынувшего света. Открывшаяся картина была настолько впечатляющей, что я вдруг ощутила, как по моим щекам скатываются слезы. Вообще я весьма болезненно реагирую на роскошь. Помню, в детстве у меня были какие-то проблемы с гландами, и мама, панически боявшаяся любой хвори, схватила меня в охапку и поволокла к какому-то московскому светилу отоларингологии. Когда горничная ввела нас в приемную, я огляделась и тут же расплакалась: вид массивной кожаной мебели, корешков старинных книг, немыслимые завитушки антикварных бра и глянцевые блики китайского фарфора подействовали на меня гнетуще, хотя я испытывала тогда лишь восторг, переполнявший спартанское сознание мытищинской девчонки. Профессорская приемная запечатлелась в моем сознании навечно. И только теперь, оглядевшись в чертогах Гескина, я поняла, что воспоминания детства были столь же убоги, сколь и наивны. Барон, как выяснилось, снимал королевские апартаменты, в которых я бы с удовольствием провела остаток жизни, если бы не криминальный характер моего визита и не рабоче-крестьянский моего происхождения.
Номер был двухэтажный: мраморная винтовая лестница вела, по-видимому, в спальню барона. Стараясь ступать неслышно, я пересекла огромную гостиную, уставленную мебелью викторианской эпохи и увешанную картинами Констебля (проверять их подлинность у меня не было ни времени, ни настроения, ни, по правде сказать, соответствующей квалификации), и поднялась наверх. Здесь тоже был холл, уже поменьше. Старинный бронзовый светильник согнулся в низком
поклоне над изумительном красоты журнальным столиком - затейливо выполненные перламутровые инкрустации разных оттенков, но в одной цветовой гамме.
"Заснуть бы, - с неожиданно нахлынувшей тоской подумала я - и проснуться дома, на своей ободранной тахте, покрытой застиранным гэ-дэ-эровским пледом. Черт с ним, пусть даже с моим продажным другом, но дома, дома!"
Одна из четырех дверей, окружавших маленький холл, вела в спальню. Я обнаружила ее со второй попытки. Половину внушительных размеров комнаты занимала царская кровать с резными деревянными спинками на гнутых ножках. Вещи Гескина - два объемистых чемодана свиной кожи и дорожный портплед из черной лайки находились здесь же, на специальной багажной тумбочке.
"Ну-с, - безуспешно борясь с подлой дрожью в коленках, сказала я себе, - приступим с Божьей помощью!"
И тут же вспомнила об отпечатках пальцев.
"Вот дура! Перчатки!" Я мысленно обшарила весь свой нехитрый багаж и, вспомнив, что перчаток там все равно нет, замандражировала еще сильнее. Беспомощно оглядела комнату. Ванная! Ну конечно! Я ринулась в королевство гигиены, мрамора и одуряющих запахов лаванды и французских одеколонов, практически не уступавшее по размерам спальне, и, схватив с крючков два полотенца, вернулась обратно. Обмотав ладони мягкой махровой тканью, я осторожно подняла крышку верхнего чемодана. Вещи барона были уложены слишком аккуратно для неженатого одиночки. Преодолевая брезгливость, я попыталась нащупать дно чемодана, однако "перчатки" из махровых полотенец превратили мои руки в манипуляторы робота - неуклюжие и ничего не чувствующие. Был момент, когда я уже собралась плюнуть на всю эту авантюрную затею, но страх и упрямство победили: необходимо было довести дело до конца. Скорее интуитивно, нежели повинуясь логике, я потянула к себе довольно тяжелый портплед и раздернула широкую плотную "молнию". Господи, сколько там было отделений, кармашков, целлулоидных секций! Отшвырнув совершенно бесполезные полотенца, я вытащила из коробки на тумбочке салфетку и, обернув ею большой и указательный пальцы, потянула вбок "молнию" одного из боковых карманов. Две чековые книжки в сафьяновом переплете... Блокнот... Два "паркера" с золотыми перьями... Тяжелая серебряная зажигалка в виде подковы... Несколько фотографий... Так, посмотрим... Барон собственной персоной на вороном коне, в лихо заломленном на затылок жокейском кепи... Безукоризненно одетая дама средних лет с довольно смазливой физиономией... Типично британский трехэтажный особняк на фоне высоченных вязов... Брыластый бульдог, нахально разлегшийся на пышной софе... Молодая женщина, внешностью...
И тут со мной произошло то, что происходит, когда, перематывая магнитофонную ленту, резко нажмешь на кнопку "стоп". То есть - я взвизгнула, дернулась и замерла: на фотографии была изображена... я. Самое смешное заключалось в том, что
я хорошо помнила этот любительский снимок: еще на пятом курсе, в день одной из наших редких вылазок на пленэр, меня, в гордом одиночестве прислонившуюся к русской березке, щелкнул Женя Углов, мой однокурсник и хороший друг, который теперь работал собкором "Гудка" не то в Швеции, не то в Дании. Как могла эта фотография попасть к Гескину? Каким местом все это касалось пожилого британского толстосума, эстета и селадона? Я стала вспоминать свой фотоальбом. Возможно, те самые мальчики с Лубянки, которые возили меня к Андропову, порылись и там? Может быть... Тогда... Тогда все мои рассуждения правильны и Гескин каким-то образом связан с "конторой"...
Я взглянула на свои уродливые "котлы": мое отсутствие и, соответственно, сон барона длились уже сорок минут. Пора было возвращаться. Я положила назад фотографию, повесила в ванной полотенца и напоследок окинула взглядом спальню. Все вроде было на месте. Тихонько спустилась вниз, выключила свет и осторожно приоткрыла дверь в коридор: тишина...
17
Буэнос-Айрес. Гостиница "Плаза"
Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года
Поднявшись к себе и убедившись, что барон пo-прежнему спит, я аккуратно положила его ключ на журнальный столик, сняла платье, прошла в спальню и в одной комбинации легла "валетом" на кровать, инстинктивно стараясь не касаться ноги моего нового, но не менее продажного, чем старый, друга.
"Так, Валентина, напряги свои мозги и думай! Думай, ибо от того, что ты надумаешь, зависит ой как много. Допустим, все стало на свои места. Лубянка решила скомпрометировать зарубежного политического деятеля. Чем он так насолил Андропову - не суть важно. Главное, что его решили наказать, и уже одно это делает Телевано близким мне, ибо нельзя скомпрометировать колумбийца, не скомпрометировав меня. Как они себе это представляют? По форме ясно: конгрессмен ест из рук нештатного осведомителя КГБ. Такое обвинение для него - как минимум крах политической карьеры. Что и требовалось доказать. Каким образом они собираются это проделать? Я сама выхожу на Гескина. Так задумано, так и произошло. У Гескина мое фото. Неважно, как оно к нему попало, главное, что это не мой подарок барону в ночь любви. Замечательно. Ну и что? Ну, есть у него моя фотография: русская девушка на фоне березки. Так не на фоне же ядерного полигона в Лос-Аламосе! Я знаю, что они просчитали все, и если мне наплевать на свою судьбу, надо расслабиться и ждать: все произойдет именно так, как запланировано на Лубянке. А если не наплевать? А если я жить хочу и при этом - такая вот наглость - жить с незапятнанной репутацией? Если хочу умереть спокойно, чтобы единственным моим грехом была интимная связь с женатым мужчиной, который даже номер моего лифчика сообщил куратору КГБ? Тогда надо знать, что они придумали. Надо знать, какие инструкции получил этот наманикюренный, храпящий на моей кровати мерзавец относительно моей скромной персоны. Спокойнее, Валентина! Не рви тельняшку. Ты же не идиотка, а значит, нет смысла подменять собой аналитический отдел КГБ СССР. Ты не можешь отгадать, а тем более обсчитать все ходы, наперед продуманные десятком здоровых и умных мужиков, профессия которых в том и заключается, чтобы складно и хитро замышлять всякие пакости. Психологию пакостника может понять и раскрутить только такой же. Гескин, например. А ты - нет. Ты просто дура, угодившая на крючок из-за скачков уровня адреналина в крови. Ты уже немолодая и глупая корова, позволившая себе вляпаться в такое дерьмо, какого и вообразить не могла... Ну что, сдаваться? А если... А если связать сейчас этого козла, разбудить, вылив ему на голову пару стаканов холодной воды, и, приставив перо его же "паркера" к морщинистому кадыку черепахи Тортиллы, потребовать правды? Конечно, это пижонство, но, похоже, ничего другого мне не остается. А может быть, все не так? Может быть, Гескин - обычный, заурядненький барончик, каким-то макаром попавшийся на зуб Андропову? И ему под страхом лишения кредитных карточек, родового замка и того органа, который лет тридцать назад составлял предмет его мужской гордости, приказали провести всю операцию. Может быть, разбуди я его без холодной воды и гангстерских приемов с авторучкой, поделись я с ним своими проблемами, пойми он, что мы оба - в дерьме по уши, Гескин стал бы моим союзником? Тогда мы нашли бы Телевано, очертили перед ним весь расклад, предупредили бы спецслужбы Аргентины, Великобритании и Колумбии, а потом все втроем посадили бы в лужу медлительного монстра в золотых очках, решающего судьбы людей с той же легкостью, с какой выбирают, чем именно закусить стопку "Посольской" - колбаской или огурчиком?"