Однажды Шелепин, нацепив на себя китель сержанта пограничных войск (это подразделение несло караульную службу внутри некоторых зданий КГБ), нагрянул в подвальное помещение служебного офицерского тира и увидел там молодого, коротко стриженного пария, который упоенно палил по движущимся мишеням из табельного "Макарова". Председатель КГБ приметил его только из-за манеры стрелять, поскольку этот щенок в броской вельветовой куртке и рубахе с расстегнутым воротом выполнял одну из основных функций советского чекиста в резком несоответствии с утвержденными, а потому незыблемыми нормативами. То есть держал пистолет двумя руками, а не одной, на уровне груди, а не глаз, и всей своей ухарской повадкой напоминал киношного ковбоя из не сходившего в те годы с экранов американского вестерна "Великолепная семерка" с бритоголовым Юлом Бриннером в главной роли.
Шелепин уже собирался было влепить молокососу подзатыльник, но тут обратил внимание на потрясающую точность стрельбы: несмотря на то что сопляк практически беспрерывно нажимал на спусковой крючок, неуловимым движением вставляя все новые и новые обоймы, уродливые фигуры "агентов империализма", скользившие на стометровом расстоянии от линии огня, валились с простреленными головами одна за другой. Это было настолько необычно и так здорово, что Шелепин на какое-то мгновение почувствовал себя в цирке, который он беззаветно любил.
- Здорово стреляешь, земеля! - негромко заметил Шелепин, присев за спиной Тополева на жесткую гимнастическую скамейку, тянувшуюся вдоль глухой кирпичной стены тира.
Парень, не оборачиваясь, вставил новую обойму и ответил:
- Могу научить.
- Вот спасибочки! - Шелепин вскочил и подошел к нему. - А ты кто вообще?
Тополев покосился на коренастого, уже в летах, сержанта ПВ, на секунду закрыл глаза, потом улыбнулся и сказал:
- Моя фамилия Тополев, товарищ... - Матвей замялся, - простите, не знаю вашего воинского звания, товарищ Шелепин.
- Генерал-полковник.
- Товарищ генерал-полковник.
- И давно ты так стреляешь, Тополев?
- Так метко?
- Нет, так неправильно.
- А какая разница, товарищ генерал-полковник? Главное - цель поразить.
- То есть методы значения не имеют?
- Но ведь и вы так считаете.
- А ты откуда знаешь, Тополев, как я считаю?
- Так это ж работа моя - анализировать...
Шелепин приблизил к себе парня, поняв, что речь идет о личности неординарной. Потом Тополева ввели в отдел планирования зарубежных операций и, несмотря на характерную для высших эшелонов КГБ атмосферу подсиживания и зависти, от Шелепина не укрылось, что самые дерзкие и в то же время самые аргументированные идеи выдает на-гора именно Тополев. Когда начальник Первого управления решил проявить инициативу и направить молодого офицера в распоряжение американской резидентуры, Шелепин без церемоний разорвал докладную, смахнул обрывки в мусорную корзину и сказал:
- Этот парень нужен в лавке. У него есть очень редкое для нашей гребаной организации качество - мозги.
...Они свернули в какой-то закуток, преодолели два лестничных пролета, затем Матвей поколдовал в полумраке над огромной связкой ключей и отмычек, отомкнул тяжелую, обитую изнутри жестью дверь, и они оказались внутри обычного московского дворика, окруженного с четырех сторон слепыми глазницами оконных проемов и многократно перечеркнутого обледеневшими бельевыми веревками. Пройдя двор по диагонали, Тополев и Андропов вышли через полузакрытые чугунные ворота на улицу и сразу уткнулись в занесенную снегом старенькую "Волгу".
Тополев торопливо открыл водительскую дверь, перегнулся в салон, снял со стопора переднюю пассажирскую дверь и толкнул ее. Андропов уселся и спрятал покрасневший от порывов жгучего морозного ветра нос в толстый мохеровый шарф, наполовину вылезавший из-под воротника. Тополев же смахнул рукавом потертой дубленки налипший на лобовое стекло снег, сел за руль и повернул ключ зажигания.
Мотор завелся сразу и заурчал ровно и мощно.
- Поехали, Матвей, - обронил сквозь шарф Андропов.
Тополев молча кивнул и плавно тронул с места.
4
Москва. Ленинградское шоссе
Ночь с 24 на 25 ноября 1977 года
Уставшие за день светофоры монотонно мигали воспаленными желтыми глазами, глубоко запрятанными под заиндевевшие козырьки. В прихваченных морозом окнах скупо отражалась глубокая московская ночь - ледяная, завьюженная, тоскливая... Несмотря на то что улицы были почти совершенно пусты, Тополев ехал с дисциилиниро-
ванностыо начинающего водителя, строго придерживаясь правого ряда. Светящаяся стрелка на вспученном, как киста, спидометре "Волги" подрагивала возле цифры 60. Только когда машина миновала Петровский парк, оставила слева бетонный безобразный призрак стадиона "Динамо" и мягко, словно крадучись, вывернула на Ленинградское шоссе, Матвей прибавил скорость, продолжая то и дело поглядывать в зеркальце заднего вида.
- Уж очень авантюрно все это, а, Матвей? - спросил Андропов, вглядываясь вперед, в снежно-мглистую бесконечность.
- А что в нашем деле не авантюра, Юрий Владимирович? - тихо отозвался Тополев. - Все удачно задуманные операции авантюрны заведомо. Возьмите подрыв англичанами операции "Морской лев" или высадку американцев на Сицилии, или даже акцию Моссада в Гавре... Посмотреть на замысел - чистое безумие. Зато какие результаты!
- А неудачно задуманные операции?
- О них просто никто не знает.
- Вот-вот, - хмыкнул Андропов. - О нашей тоже никто не узнает. И не только о самой операции, но и о тех, кто ее задумывал. То есть о нас с гобой. Причем я заработаю хоть некролог в "Правде", правительственные похороны, гроб на орудийном лафете и место у Кремлевской стены. О твоей же смерти, Матвей, известят в "Вечерке", а на поминки придут несколько соседей да приятель по институтскому драмкружку.
- Господи, Юрий Владимирович, неужели даже вы чего-то боитесь?
rial com direitos autor
- А тебе, Матвей, это чувство неведомо?
- Я как-то особенно не задумывался, но...
- Странно, - выдохнул Андропов. Почувствовав, что в машине становится жарко, он снял толстый шарф и аккуратно расправил его на коленях. - Ты же умница, Тополев, а отсутствие чувства страха сродни кретинизму. Может, ты и боли не чувствуешь? А как насчет ревности, зависти, честолюбия? Знаешь, Матвей, что касается изучения личности, все библиотеки мира, включая самые древние и бесценные, - ничто, мусор в сравнении с нашим архивом. Это какая-то Антибиблия. Постигаешь человека со всеми его потрохами, причем с такой пугающей глубиной, что даже на лысине волосы шевелятся. Года два назад я набрел на удивительный документ - рапорт какой-то "шестерки" из личной охраны Ленина. Он, понимаешь, был в аппаратной, когда Ленин приказывал расстрелять царскую семью, а потом увидел, как вождь вышел в коридор, прислонился лбом к стене и заплакал. Ты думаешь, из жалости к Николаю и его детям? Из страха, Матвей, из животного страха перед будущим. Потому что Ленин был умен и понимал, что эта зарубка ему еще зачтется. Но повезло старику - вовремя умер...
- Все неоднократно просчитано, Юрий Владимирович, - Тополев взглянул на наручные часы. - Авантюрен только замысел, но отнюдь не его реализация. Вы же знаете...
- Будем надеяться, - пробормотал Андропов.
Миновав границу Большого кольца, Тополев
прибавил газ. Какое-то время оба молчали, каждый думал о своем. Доехав до указателя с надписью "Международный аэропорт Шереметьево", Тополев еще раз взглянул на часы и вжал педаль газа до пола. Стрелка спидометра прыгнула за цифру 130, и машина с форсированным двигателем понеслась сквозь ночь. Тополев включил дальний свет, который выхватил из тьмы контуры каких-то складских помещений и одинокую фигуру милиционера, стоявшего на обочине с поднятой рукой.
- Что? - спросил Андропов, услышав, как его помощник чертыхнулся себе под нос.
- Гаишник... Вышел заработать на бутылку...
- Ты циник, Матвей. Он, может, вышел, чтобы выполнить свой долг в борьбе за безопасность движения?
- Как же, - хмыкнул Тополев, - в такую ночь только об этом и думает родная ГАИ. Будем останавливаться, Юрий Владимирович?
- Езжай!
Не снижая скорости, Тополев промчался мимо отскочившего милиционера и взглянул в зеркальце.
- Связывается по рации? - не поднимая головы, спросил Андропов.
- Естественно. Ушли от останавливающего жезла. Теперь уже бутылкой не отделаешься...
- Впереди еще есть пост?
- Да, на подъезде к Шереметьеву.
- Черт, который час?
- У нас десять минут, Юрий Владимирович. А вот, кстати, и препятствие...
Впереди уже вырисовывались подсвеченные изнутри контуры Шереметьевского аэропорта. Дальний свет "Волги" четко выхватил в заснеженной мгле внушительный контур памятника герою-освободителю в офицерской шинели и белой портупее, возвышавшийся на середине шоссе, - ноги широко и уверенно расставлены, правая рука поднята вверх, подбородок гордо вздернут и как бы символизирует непоколебимость советской власти. На обочине притулилась канареечно-желтая машина ГАИ с мигающими сине-красными огнями.
- На капитана нарвались! - усмехнулся Тополев. - Может, остановим, а, Юрий Владимирович?
- Некогда, - буркнул Андропов, не меняя бесстрастного выражения лица.
Тополев продолжал путь. Расстояние между машиной и капитаном неумолимо сокращалось, однако мужественный офицер ГАИ и не думал освобождать проезжую часть. Мало того, в руках у него появился мегафон:
- Водитель "Волги" номер 33-18 МОС, немедленно остановитесь!
...Капитан буквально выпорхнул из-под колес, когда Тополев уже поверил было, что этот балбес решил совершить ратный подвиг в мирное время ради посмертной медали "За отвагу". Сработал, видимо, инстинкт самосохранения.
Сворачивая к служебному отсеку аэропорта, Матвей бросил взгляд назад и увидел мчавшуюся вслед за ними машину ГАИ.
- Останови, - приказал Андропов. - Я выйду здесь. Тебе, чтобы разобраться с этим остолопом, ровно минута. Потом догонишь меня. Понял?
- Так точно.
- Выполняй, - с этими словами председатель КГБ вышел из машины и направился в одноэтажное здание поодаль от основного комплекса аэровокзала. А еще через несколько секунд рядом с "Волгой" взвизгнула тормозами машина ГАИ.
- А ну выходи, пока я тебя на месте не пришил! - трубным басом взревел капитан с пистолетом в руках. Он рванул на себя водительскую дверь "Волги" и схватил Тополева за плечо: - Кому сказал, урод, выходи!
Матвей спокойно взглянул в налитые кровью капитанские зенки и тихо, с нарочитой расстановкой произнес:
- Спрячь ствол, свинья. Потом посмотри на номер машины. Затем успокойся и напряги мозги. После этого засунь свой грязный язык в задницу и рви когти, пока погоны не отвалились! Понял, баран?
Немая сцена длилась ровно пять секунд. Затем капитан вытянулся как струна, рявкнул: "Виноват!", круто повернулся через левое плечо и строевым шагом направился к патрульной машине.
5
Москва. Международный аэропорт Шереметьево
Ночь с 24 на 25 ноября 1977 года
Подняв воротник легкого плаща и чуть не задохнувшись от порыва морозного ветра, словно настоянного на сухом льду, Энрике Суареш Кошта с сожалением покинул теплую утробу "Боинга-707" и осторожно, будто прокладывая тропу в минном поле, ступил на шаткую металлическую ступеньку трапа. То ли от ветра, то ли от множества пассажиров, хлынувших вниз, на землю, трап ощутимо дрожал.
Открывшаяся перед Коштой картина - полуосвещенный коробок Шереметьевского терминала, пустынное, как будто пересыпанное серой мукой поле и замотанная в белый пуховой платок женщина без возраста, приглашавшая пассажиров рейса Токио Москва - Мадрид занять места в автобусе, - навевала тоску, и Кошта съежился еще больше.
Их набили в автобус так тесно, что в пах Кошты вонзилось чье-то костлявое колено, после чего под непонятные, но злобные крики водителя и визгливые реплики женщины без возраста двери со скрежетом сомкнулись и всех куда-то повезли. Разглядеть маршрут следования не было никакой возможности - даже изнутри окна автобуса были покрыты толстой коркой льда.
Наконец автобус дернулся, отрыгнул клубы сизого дыма и затих. Ведомые все той же "белой дамой", пассажиры попали в просторный зал, являвшийся, судя по всему, багажным отделением. Отсюда по лестнице с выщербленными ступенями они перешли в другой зал, отгороженный от внутренней части аэровокзала дощатыми щитами. Здесь, благодаря мягким креслам и полированной стойке бара с полупустыми полками, кратковременные гости загадочной России почувствовали себя чуть более уютно.
- Дамы и господа! - на довольно сносном английском провозгласила провожатая, скинувшая с себя пуховой платок и оказавшаяся молоденькой девушкой. - Заправка вашего самолета продлится двадцать пять минут. О посадке будет объявлено по радио. К вашим услугам туалетные комнаты в конце зала, бар и валютный магазин "Березка". Убедительно прошу быть внимательными и не пропустить сообщение о посадке. Желаю всем приятно провести время в аэропорту Шереметьево. Благодарю вас!
Засидевшаяся в десятичасовом перелете из Токио разноязыкая толпа мгновенно рассыпалась по залу. Кошта скептически оглядел открывшееся взору убожество, пожал плечами, отыскал свободное кресло и, откинувшись в нем, закрыл глаза.
Ему было сорок девять - для политика возраст расцвета. В свое время он блистал на футбольном поле, играл за профессиональный клуб "Коло-Коло" и даже входил в национальную сборную Колумбии, но тяжелый перелом ноги - проклятие, как считал сам Кошта, и знамение свыше, с точки зрения его жены Матильды, - прервал многообещающий взлет спортсмена, став, правда, началом карьеры будущего политика. Отец Кошты, бизнесмен португальского происхождения, владелец полудюжины малых горнообогатительных предприятий в Колумбии и соседнем Перу, скончался несколько лег назад. Как выяснилось при оглашении завещания, состояние Кошты-старшего больше подтверждало доброе имя этого джентльмена, нежели богатство его наследников. Впрочем...
- Простите, сэр!
Кошта вздрогнул, открыл глаза и увидел перед собой молоденькую служащую, выглядевшую без этого нелепого платка весьма привлекательно.
- Да?
- Господин Энрике Суареш Кошта?
- Да. В чем дело?
- Пройдите, пожалуйста, со мной к представителю таможенной службы.
- Какие-нибудь проблемы?
- Думаю, ничего серьезного, сэр. Насколько я понимаю, отметка таможни токийского аэропорта Ханеда поставлена не там, где надо. Но в любом случае эту формальность нельзя уладить без вашего присутствия...
Кошта тяжело поднялся во всю высоту своих ста девяноста четырех сантиметров и молча последовал за девушкой в конец зала ожидания. Пройдя через короткий коридор с низким потолком, где Коште пришлось по-черепашьи втянуть голову в плечи, девушка легонько постучала в массивную дверь с черной табличкой и, не дожидаясь ответа, открыла ее.
Кошта очутился в тесном кабинете, половину которого занимал массивный письменный стол, заваленный какими-то папками и бумагами. Из пластмассовых стаканчиков торчали остро отточенные разноцветные карандаши. Над всем этим возвышался крупный пожилой человек в форменном синем кителе с золотыми пуговицами и нашивками.
- Господин Кошта? - таможенник поднялся из-за стола, продемонстрировав солидное брюшко. - Присядьте, пожалуйста. Хотите кофе?..
- Нет, спасибо, - Кошта опустился на сиденье жесткого стула, с любопытством изучая хозяина кабинета. - У меня такое впечатление, что вся Россия говорит по-английски.
- Не только, - пожал плечами таможенник, - мы ведь с иностранцами работаем... Ну, к делу. Одну секундочку, сейчас я принесу ваш билет и паспорт...
Обладатель форменного кителя исчез. Кошта нашарил в кармане плаща пачку "Pall-Mall", щелкнул зажигалкой и с удовольствием вдохнул ароматный дым. Окно кабинета выходило на летное поле, однако и здесь, как в автобусе, стекла совершенно промерзли и были мутными, как бычий пузырь.
- Сеньор Кошта?
- Си, - автоматически ответил колумбиец и только потом сообразил, что и вопрос, и ответ прозвучали на испанском.
Перед ним стояли двое мужчин - пожилой, с одутловатым интеллигентным лицом, и довольно молодой человек в короткой дубленке.
- В чем дело? - ощущая нарастающую тревогу, осведомился Кошта. - Мои проблемы настолько сложны, что ими занимаются уже три человека?
- Сеньор Кошта, - начисто проигнорировав вопрос, на чистейшем кастильском диалекте продолжал молодой, - я хочу представить вам председателя Комитета государственной безопасности СССР господина Юрия Владимировича Андропова.
Пожилой мужчина в очках сдержанно улыбнулся и протянул Коште белую ухоженную руку.
- Чему обязан?
Кошта умел владеть собой, своим лицом. В конце концов, пятнадцать лет политической деятельности не прошли для него даром. А иначе - чего бы он стоил в джунглях власти, где змеи из конгресса и правительства, маскирующиеся иод лианы, норовят ужалить, стоит только зазеваться, в самое незащищенное место? А чувство опасности Кошта вынес еще из футбола, когда по дыханию соперника в затылок безошибочно определял, собирается ли тот просто отобрать мяч или готов нанести подлый удар по ногам.
В этой тесной комнатке опасность излучало буквально все, даже шариковая ручка нелепого розового цвета, воткнутая в стилизованную голову какого-то диковинного зверька.
- Я являюсь доверенным лицом и переводчиком господина Андропова, - сказал молодой тихо, но очень внятно, словно вколачивая каждое слово в сознание колумбийца. - Я буду синхронно переводить ваш диалог, так что в дальнейшем можете не обращать на меня внимания...
- А вы уверены, что этот диалог состоится? - спокойно спросил Кошта, сохраняя вежливо-иронический той.
- А что может помешать ему? - по лицу Тополева скользнула тень искреннего удивления.
- Ну, такая, скажем, мелочь, как мое нежелание разговаривать с этим господином, - Кошта кивнул в сторону Андропова. - Если ваши люди на таможне еще не успели сделать какую-нибудь пакость с моим паспортом, то я по-прежнему подданный иностранного государства, следовательно, обязан подчиняться только законам моей страны, а не вашей.
- Господин Кошта, - все так же тихо ответил Тополев, - ваш самолет дозаправляется еще двадцать минут. Потом будет объявлена посадка, и только от вас зависит, пригласят ли вас в самолет вместе с другими пассажирами или оставят здесь на веки вечные.
- Вот даже как, - казалось, Кошта размышляет вслух. - Вы готовы пойти на политический скандал, на...
- Не тратьте свое и наше время, - бесцеремонно оборвал его Тополев. - Мы готовы на все. Надеюсь, вы не думаете, что председатель КГБ СССР приехал глубокой ночью в международный аэропорт, чтобы поинтересоваться, как здесь обслуживают иностранных пассажиров?
- Нет, я так не думаю, - улыбнулся Кошта. - Что же вам угодно?