Дальше было дерево, хлесткие удары ветками по телу и конечностям, хруст сучков и хвои и много-много запахов сырой почвы. Сергачев как плюхнулся на тюк, прикрепленный к груди, так и остался лежать минут десять, пока гробовая тишина не ударила в уши.
* * *
Сержант Машков немало струхнул, когда из ближайшего куста, чернеющего между двух сосен, послышался хриплый голос:
– Хальт! Хенде хох, хунде.
– Сам ты собака драная, чертяка гребаный! – верховой убрал руку с уже открытой кобуры и тяжело выдохнул. – Вылазь уже, хрен собачий. Я те щас подниму руки… так, что в гроб не влезешь потом с ними. Шишка, ты, что ли?
– А то кто же? Я, товарищ сержант, прошу прощения, что напугал… Не разобрал сначала, кто на кобыле тащится по лесу.
Рядовой Шишкин вышел из укрытия, опустил ствол пулемета и расплылся в радостной улыбке:
– Как я рад, Васек, тебя видеть живым! Прям слезы выступили, и колики в паху начались.
– Ты это… про колики свои мне тут не свисти, – сержант слез с лошади, подошел к товарищу, – а то подумаю, что скучаешь и хочешь меня. Привет, что ли, боец?!
Они обнялись, пожали руки, присели на хвою. Ночь затмила все напасти и изъяны чужой земли, в лесу пахло шишками и свежестью, одинокая птичка недалеко периодически вскрикивала, обозначая свои владения.
– А если бы я пальнул от бедра? Где положенный сигнал совы?
– Дык… Чего ухать, если не врубился, свой или чужой прет?! Понял уже, когда ближе разглядел, решил шуткануть. Курить будешь, Василий?
– Давай.
– Накроемся?
– Не, тут точно никого на ближайший километр. Давай подымим.
Они закурили, сержант отпил из фляжки воды и недоуменно спросил:
– Ты какого здесь один? Неужели лейтенант в дозор водилу послал?! Где наши-то?
Шишкин опустил голову, и угрюмый вид его насторожил сержанта.
– Что? Кто-о?
– Матвеич.
– Твою-ю ма-ать! Как же так? От ран умер? – Машков перестал пыхтеть папиросой и пристально вгляделся в лицо друга.
– От фрицев уходили по ту сторону железки. Командир приказал. Матвеич к станкачу встал, отбивал наседавших штурмовиков. Ну… и срезало его. Сам еле отбился, машине крындец, фрицы одолели, чуть за жопу не схватили. Унес ноги и все, что смог. Броневик уничтожил. Матвеич там остался. Вот…
– А остальные что? Где лейтенант, Лиза, наши?
– Не знаю. Сам ищу, вот… вышел в квадрат, как уговаривались. Там рота штурмовиков насела, часть я увел… С остальными командир схлестнулся. Кажется, со старшиной он прикрывал Лизку и пленных. Селезень с Пешковой вроде как должен… Вась, боюсь, накрыли их! Там такая пальба стояла, гранаты ухали, бой долго шел, пока я глубоко в лес не свалил. Вот уже час тут околачиваюсь. Около часу бегал по чаще, отрываясь от уродов этих. Вась! Если мы литерный не найдем, а потеряли всех, хана нам…
– В смысле?
– Да я не за себя боюсь, – Шишкин нервно затряс рукой, окурок светлячком загорелся в ночи, как в брачную ночь, – за дело. Че, зря, что ли, положили головы, чтобы ни с чем остаться?
– Кто зря положил? Ты, Шишкин, не каркай тут. Ишь, орел, так и воробьем недолго стать! Я издалека тоже слышал взрывы, а еще самолеты наши. Один даже сбили.
– Я два сбитых насчитал. Один туда, другой обратно. "Пешка" вроде как. Наши бомбили чего-то. Недалеко. Гром стоял как в грозу хорошую. Вась… А, Вась? Может, литерный накрыли бомберы наши, а? Ну, не свинарник же пруссаков они колотили?!
– Литерный цел. Не его они бомбили.
– Что?
– Говорю, не литерный бомбили "пешки", – задумчиво прошептал сержант, докуривая и пряча окурок в кулаке от ветра и лесной темноты, – а вот что или кого, хрен знает. Я нашел грызуна.
– Что-о?! – Шишкин даже привстал и сделал удивленную мину. – Шутишь?
– Что-что? Капшто… Сыскал я литерный, напоролся на него в двух кэмэ отсюда. Там ветка тупиковая или какая, хрен их разберет, они туда-сюда, кажись, его таскают, не пойму только зачем. Поди, стоял в ветке этой в маскировке, а на ночь вывели на магистралку. Боюсь, уйдут дальше на восток, пока мы тут жопы отсиживаем да наших ждем. Одно не пойму – где они литерный укрывали. Просто стоял в тупике, ничем не прикрытый? Бред. Авиация бы днем увидела. Тоннелей тут нет, ангаров и депо тоже… И еще… Шишка, ты за эти часы хоть один поезд или товарняк видел на магистралке?
– Нет. Ни одного. Раз дрезина только проплыла, и все.
– Вот то-то и оно, рядовой! Я тоже не слышал и не видел никаких поездов, – Машков затушил остаток папиросы о голенище сапога, сморщил лоб, – а почему? На фронт должны состав за составом чесать, грузы и солдат везти, а тут словно вымерли все. Неужели чисто под грызуна отдали перегон?
– Днем несколько эшелонов прошло. А ночью ни-ни.
– Вот же… Получается, днем фрицы разрешают гнать поезда на восток, а ночью нет. Почему? А, видать, днем литерный отстаивается… э-э… не на самой магистрали, а на ветке, не мешаясь проходящим составам, чтобы ночью выходить на главный путь и по нему двигать.
– Точно, Василий! Ну, ты голова-а! Это же элементарно, – Шишкин даже похлопал товарища по плечу.
– Чего ты радуешься, рядовой? А какого черта паровозы двигали его не в сторону границы, а, наоборот, на запад?
– Ты серьезно? Не ошибся?
– Нет. Какое тут. Пока эсэсовцы мне втолковывали про запретную зону и материли, помахивая стволами, я воочию убедился, что "Крыса" на платформах, а спарка паровозов тянет его влево… на запад.
– Может, маневры? Откатка, загон?
– Может, и маневры. Хрен их разберет.
– В любом случае сейчас легче будет – литерный ты нашел, квадрат знаем. Дождемся сейчас наших, к утру в тумане выйдем на литерный, сфотографируем, отметим, нашим доложим…
– … Голубя почтового отправишь? Или сам посыльным побежишь? – съязвил сержант, сплюнул и обнял колени. – Рации нема. Да и средств уничтожения тоже. Так бы самим вдарить по литерному.
– Чем? Вась, чем ты огромный танк с его полуметровой броней собрался пробивать? Охраны там много?
– Батальон, судя по всему. Не считая зениток.
– Да-а, рацию бы достать… Но ты уже герой, тебе орден полагается и увольнительная домой за обнаружение литерного. Красава!
– Ага… орден горбатого и путевка в жизнь. В Магадан, бляха муха! Тут разобраться бы… чую, что-то здесь не так… Как-то все у них открыто и замысловато. Нет чтобы скорее доставить "чудо-оружие" до фронта, они уже месяц в Пруссии околачиваются. Обратно таскают его. Будто специально навлекают авиацию и нас, диверсантов, на свою штучку. А, Шишкин?
– Да уж… Как-то странно все это, товарищ сержант.
– Ладно, лейтенант разберется. Нам нужно провести ревизию снаряжения и выработать варианты получения рации. Чего языками молоть зазря?! Пока наших ждем, хоть что-то сделаем.
– Правильно. Но… – Шишкин улыбнулся, пожал плечо товарища. – Рад встретить тебя, Вась! И молорик ты, что литерный нашел. Полдела уже в кармане.
– Ага. Что там у нас с оружием и припасами?..
* * *
"Пе-2" догорал в поле, вокруг суетились немцы, лаяли собаки. Виднелись пара верховых, три-четыре мотоцикла, одна бронемашина и взвод солдат. Мысль о том, что самолет разбился вместе с пилотами и волкодавами НКГБ, а он, ветеран-железнодорожник, остался один на этой проклятой чужой земле, гнобила Сергачева пуще любой другой.
Он не умел воевать в тылу фашистов, не знал, куда ему идти, что именно делать – голова будто распухла и стала не своей. Ничего здравого не лезло в нее, руки-то тряслись, как у немощного старца, а тут еще немцы. Вон они, во всей своей красе, – важные, деловые, грозные! У себя на земле, в глубоком тылу, бравые и смелые, когда сбивают самолеты и тешатся над трупами летчиков.
Семен Степанович опустил бинокль, уткнулся лицом в мокрый мох. "Что делать? Как быть? Я один… Один!.. Кого бомбили в полночь? Где остальная авиация? Вот позор! Вот же, будь неладна эта… Эта… Кто? Командировка? "Крыса"? Война?! Чего они стреляют? В кого? Поди, добивают раненого пилота… Сволочи! Мразь фашистская. Не-е, нужно вам задать урок… Нужно выполнить задание Родины. Собраться… Соберись, тряпка! Вспомни инструкции… Что сначала необходимо сделать? Давай, пенсионер, думай, вспоминай…"
Сергачев еще раз посмотрел в бинокль, убедившись на этот раз, что гитлеровцы не бегут к нему и не собираются убить черт-те как спасшегося простачка. В желтом рапсовом поле при бледном свете луны и в лучах фар место падения бомбардировщика в оптику было видно нормально даже на расстоянии одного километра. Тем более кто-то редкими выстрелами отвлекал фашистов, уводя их в противоположную от поля и лесополосы с лежащим Сергачевым сторону. Он еще не знал, что это был один из выживших пилотов "Пе-2", выбросившийся с парашютом вслед за "пассажиром". Но если затяжной прыжок Сергачева и черный купол его парашюта немцы не заметили, то белое полотно долго снижающегося летчика они засекли. И теперь, прибыв на место гибели самолета, бросились к осиновой роще, откуда летчик начал стрелять по ним, учуянный собаками. Пилот будет отстреливаться до последнего, а потом пустит пулю в висок, чтобы не попасть в лапы СС.
– Собаки! Вот же срань. Точно! – Семен Степанович вспомнил наставление инструктора по выживанию и занялся первичной маскировкой.
Поначалу его действия были сумбурными, хаотичными, суетливыми, но постепенно превращались в более уверенные и размеренные. Он стянул с себя очки, шлем и лямки парашютного комплекта, смотал стропы и скомкал полотно черного купола, затем спрятал все это под корнем липы, выпирающим из земли над ямкой с лужей. Вынул и обильно посыпал схрон и место своей лежки специальным порошком от собак, немного оставил в пакете на будущее. Перевесил амуницию удобнее, переведя экипировку из десантного положения в походное. С сожалением обнаружил неисправность новенького пистолета-пулемета Судаева, причиненную осколком зенитного снаряда. Оружие не могло стрелять, поэтому пришлось его спрятать туда же, куда и парашют, предварительно отсоединив рожок. Запасные магазины от "ППС-43" Сергачев не стал прятать, надеясь, что они каким-то образом еще пригодятся в дальнейшем. Но желание распрощаться с бесполезным четырехкилограммовым боекомплектом, конечно же, возникло – на теле пожилого десантника и так покоилось около двадцати пяти кило снаряжения. Одна рация "Север" со всеми причиндалами весила с десяток килограммов. А еще пистолет с запасными обоймами, сидор с пайками, аптечкой, формой прусского железнодорожника, бинокль, нож "Вишня", средства маскировки и пара новейших средств сигнализации "Блеск". Обращению с последними лично Судоплатов обучал ветерана целых два часа. Разработанное на базе магнитной мины и дымовой шашки средство "Блеск", прикрепленное к металлической части танка или паровоза, после активации начинало источать тонкую струю ядовито-желтого дыма и тем самым позволяло на протяжении часа отслеживать источник задымления с самолета-разведчика или НП диверсантов, снабженных оптикой. Одни эти шняги весили по два кило.
Сергачев вздохнул, поправил пилотку и зашагал в глубь лесополосы. Нужно было уйти подальше от поля с немцами, выстрогать слегу, проверить по карте свое местонахождение, еще раз посыпать следы спецпорошком, выйти на воду и направиться в нужный квадрат. Потом найти литерный, целый или разбитый ночной бомбардировкой, определить его состояние и доложить на Большую землю. Совершать простые манипуляции с радиостанцией, которую хвалили все разведчики СССР, Сергачева тоже учили на базе НКВД под Москвой. Настроить на нужную частоту, выдать в эфир заранее заготовленную спецами разведшколы "рыбу", обозначавшую живучесть грызуна и его координаты не составляло труда – все было просто и понятно. Семен Степанович не с луны же свалился, в технике мал-мало понимал, да и в годы расцвета НЭПа интересовался достижениями советской промышленности и народного хозяйства. Даже на ВДНХ три раза посылался в качестве командированного делегата уральских мастеров, передовиков производства.
Теперь он уже не был пенсионером-железнодорожником и ветераном из уральской глубинки. Сергачев числился техником-лейтенантом Главного Управления наркомата путей сообщения, по совместительству старшим маршагентом РДГ, выполняющей задание особой важности и секретности в тылу врага. И это очень придавало сил новоиспеченному диверсанту.
"Не дрейфить, не сдаваться!" – говорил сам себе Сергачев и все более уверенно шагал по лесу, обдумывая план дальнейших действий.
Глава 12
Два один в пользу диверсантов
Район железнодорожного перегона Шталлупенен – Кибартай, Восточная Пруссия, 12 июня 1943 г.
Обескураженные трагическим известием Селезня бойцы застыли истуканами, понуро свесив головы и сжимая кулаки. Никто из них не мог принять гибель командира и старшины, да еще такую ужасную – в окружении фашистов в горящей мельнице. Да и сам снайпер не верил в то, что с ними больше нет и уже никогда не будет строгого, но правильного лейтенанта и бывалого, проницательного Васюкова. Слезы душили парня, Лиза бессильно опустилась на землю и уткнулась зареванным лицом в сидор.
– Ты уверен? Может быть, выбрались, спаслись? – бледный Машков потирал красный бинт на бицепсе и печальным взглядом буравил молодого разведчика.
Селезень кивнул, потому что говорить больше не мог. Он отвернулся и впечатал кулак в кору дерева так, что закровили косточки фаланг.
– Суки! – вдруг прошептал Шишкин, невидяще глядя на пленных. – Я ж рвать вас буду даже на том свете, падлы! Вы у меня кровью умоетесь, твари-и…
Он кинулся с ножом на ближайшего немца, но чуткий Машков перехватил бросок друга, вывернул в хитром приеме его руку и отобрал нож. При этом раненое плечо заныло еще больше, сержант заскрипел зубами:
– Отставить, Шишкин! Не время сводить счеты с этими уродами. Они нам еще, возможно, понадобятся.
– Зачем? Ты же нашел литерный, половина группы погибла, рации нет. Зачем нам эта сволота?! – почти закричал рядовой.
– А ну… – сержант оттолкнул товарища, нахохлился, строго взглянул на него… – Не тебе судить, сколько им жить. Командир держал их, вел, берег… значит, они еще сгодятся. Будет худо нам, умирать будем, тогда и кончим гниду эсэсовскую. Я тоже придушить их готов, но, блин… Леха, держи себя в руках!
Шишкин уселся на хвою и бросил сучок в лицо Гейнца, мраморным лицом уставившегося на русских диверсантов. Грязный, изможденный, связанный офицер СС с окровавленными руками, ногой и надорванным ухом представлял жалкое зрелище. Но вдруг с неожиданной стороны проявил себя рыжий пленник, быстро затараторив.
– Лизка, че он несет, скотина конопатая? – бросил через плечо Машков.
– Тише ты… – сказала на русском Пешкова, рукавом утерла глаза, ненавистно глядя на испуганного агента Абвера, а затем по-немецки приказала: – Медленней говори, нечего чесать тут. И учти, солжешь – я сама тебе пулю меж глаз пущу. Понял? Повтори сначала.
Хельмут затрясся, завидев в руке радистки пистолет, стал заикаться, но что-то рассказывать. Ему вторила Пешкова, переводя и играя в воздухе оружием.
– Не убивайте нас, не убивайте меня. Я не СС. Я хочу жить!
– Какого хрена, твою мать?! – зло выпалил Шишкин. – Мы уже слышали это вчера. Сержант, дай я ему язык вырву…
– …Дальше. И по существу, ржавчина недоделанная, – спокойно сказал Машков, щурясь в предутренней мгле.
– Я слышал, я понял, что вы нашли литерный. Да, он тут недалеко, так и есть…
– Проклятье, Хельмут! – прервал товарища Гейнц, шипя сквозь выбитые зубы. – Какого дьявола ты несешь?! Сейчас же замолчи, трус. Не смей выдавать координаты "Крысы" и тайну операции "Ул…
– …Рот свой закрой поганый, иначе я стволом вот этого "парабеллума" заткну тебе его! – сурово проговорила Лиза, в этот момент похожая на валькирию.
– Томас, я не скажу им ничего большего, чем можно для их русских мозгов, – сказал на чистом французском Хельмут, косясь на Пешкову, – уж этот язык они точно не знают, времена Толстого и Пушкина прошли, когда царский бомонд отлично владел французским. Поэтому будь спокоен, я не выдам ничего лишнего. Тем более они никогда не смогут передать в Москву никакую информацию, потому что у них нет рации. Нет и не будет…
– … Лизка, че это он? – Машков наморщил лоб, не понимая речи рыжего агента, но догадываясь, что тот сменил родной язык на другой.
– Они нас за пустышек держат, товарищ сержант. Эта конопатая сволочь на французском трещит, что черта с два выдаст нам истинный секрет литерного и операции, – прищурив глаза, сказала Пешкова и затем повторила эти же слова на немецком и ломаном французском.