Свой взвод я отправил на спуск по склону, значит, и мне следовало направляться туда же. Желание с внушением не расходились. При этом что-то заставляло меня поторопиться и на значительное время опередить взвод. Откуда-то закладывалась в голову, по большому счету, слегка крамольная мысль: "А что, один боишься туда попасть?" И именно эта мысль меня насторожила. Она по своему тону была мне не свойственна в принципе. По моим морально-волевым характеристикам мне было чуждо так думать. Я сам о себе имел достаточно ясное представление. Я хорошо знал, что я не трус, но я был в полном соответствии с делом, которым занимался, прагматиком и отлично понимал, что если погибну я, может погибнуть и весь взвод. По крайней мере, если и не погибнет, то не сможет выполнить задание, которое на него возложено и которое знаю только я. Именно по этой причине я предпочту не "подставляться" под опасные обстоятельства, если нет уверенности в положительном результате. И уж бахвалиться своей отвагой, что-то кому-то доказывать – это совсем не в моем характере.
И я постарался этому влиянию шлема сопротивляться. Несколько раз я на высокой скорости пролетел над своим взводом, видел, что солдаты не особенно спешат, не создают сами себе угроз, поскольку спуск со склона дело всегда нелегкое, и тогда прикинул время и решил "съездить" к месту, куда должны были приземлиться летчики со сбитых самолетов. У меня была мысль только глянуть на них и убедиться, что там все в порядке. Для этого я поднялся выше, выбрал направление и стрелой пронесся по небу, не поднимаясь, естественно, к низким облакам. Самые высокие горы и даже самые высокие хребты были окутаны облаками. И, пролетая через них, всегда можно было нарваться на какой-нибудь одинокий пик, разбить средство передвижения и собственную голову. Памятуя опыт Икара, лучше уж летать пониже.
До нужного места я добрался достаточно быстро благодаря скорости небесного мотоцикла. Сам я на этой скорости словно по земле ехал, пригибался к рулю, где находилось невысокое, косо наклоненное защитное стекло. Стекло рассекало встречные потоки воздуха и защищало меня от ветра, хотя даже при улучшенной обтекаемости никак не влияло на скорость. Наверное, сказывалась естественная высотная разреженность воздуха. Место я определил правильно и легко заметил три парашютных купола, висевших на елях. Вероятно, их специально оставили для поисковиков как опознавательный знак. А скоро увидел и столб белого дыма, что выходил из-за одного из ближайших лесистых хребтов. Где-то там жгли большой костер. Тоже, видимо, подавая сигнал. Обычно, насколько я знаю, упавших летчиков ищут сразу же вертолетами. Но сейчас в воздухе, сколько я ни смотрел по сторонам, не было заметно ни одного вертолета. Тем не менее летчики подавали сигналы. Я направил свой воздушный мотоцикл в сторону костра. При этом управлял им не мысленно, а реально поворачивал руль, словно по земле ехал. И на поворотах даже вбок наклонялся. "Мотоцикл" слушался. И сверху я легко рассмотрел четверых людей в меховых летных костюмах, что таскали к костру свежесломанные еловые лапы. Видимо, у летчиков не было инструмента, чтобы спилить или срубить лапы, и они, как могли, руками ломали их. А в теплых летных костюмах днем, пусть уже и во второй половине дня, они наверняка чувствовали себя не слишком уютно. Но продолжали работать интенсивно. И все только ради того, чтобы подать сигнал. О том, что недалеко находится мой взвод, они могли и не знать, как могли не знать, что взвод, изначально направленный на их поиск, получил другое задание. А сигнал они должны были дать вертолетам, которые обязаны их искать. В том, что их будут искать, летчики скорее всего не сомневались. Но знали они или нет, что их радиомаяки не работают? И еще, как я предполагал, после уничтожения трех истребителей летное командование может попросту не пустить в этот район еще и вертолеты. Слишком велика вероятность новой потери.
Меня летчики сразу не увидели, хотя звук двигателя "мотоцикла" был очень громким и катился по воздуху. Но он, похоже, уносился ветром в сторону. Да и костер, в который клали свежие ветки, чтобы дым был погуще, сильно трещал. И лучше бы они меня не видели. Потому что, когда один из них все же голову задрал, показал на меня пальцем, все четверо вытащили пистолеты и стали в меня стрелять. Хорошо еще, что летал я быстро и высоко, и попасть в меня было труднее, чем в летящую ласточку. Тем не менее это было неприятное испытание.
А я думал о том, почему летчиков только четверо, куда делись еще двое. Но под выстрелами снижаться и искать других не стал, облетел этих четверых по большому кругу и направился в обратную сторону. Однако этот большой круг дал мне новую информацию.
Я, конечно, не забыл, что в окрестностях бродит наполовину разгромленная банда эмира Арсамакова. И я увидел ее. Вернее, сначала я увидел небольшой дымок за одним из склонов. Очень аккуратный дымок, какой могут давать только сухие дрова. Или просто у дыма кончалась сила. Огонь прогорел, и теперь лишь угли дают дыму жизнь. Думая, что кто-то из летчиков по непредсказуемому замыслу ветра мог угодить так далеко, я направил туда свой "воздушный мотоцикл".
Однако, приблизившись, понял, что ошибся. Вблизи даже цвет дыма был иным – сиренево-химическим. На земле зияла большая яма, в которой догорало что-то блестящее – должно быть, останки подбитой боевой машины, может быть, даже российского самолета. Но сегодня сбивали не только российские самолеты. Окинув взглядом горизонт, я заметил еще пять точно таких же сиреневато-химических дымков и один отличающийся по цвету.
Я направился именно к нему, поскольку он больше походил на дым от костра. Это действительно был костер. И у костра находились люди, которых я очень желал встретить совсем недавно – то, что осталось от банды эмира Магомета Арсамакова. Даже издали я рассмотрел длинные бороды на физиономиях бандитов. Костер был разложен на дне ущелья рядом с ручьем. Как мне подумалось, я свернул в сторону очень вовремя, пока меня не успели заметить. Но, облетев банду по кругу, понял, что это они понадеялись, что я их не заметил, и, лихорадочно и быстро, кто чем мог, даже камуфлированными кепками, таскали воду из ручья и заливали костер. И стрелять они в меня не стали как раз потому, что надеялись остаться незамеченными. Меня же совсем не вовремя вдруг взволновал странный вопрос: что подумали сначала летчики, а потом бандиты, увидев человека, летающего по небу на мотоцикле! Впрочем, после наблюдения воздушного боя инопланетных сил удивить и тех, и других было, наверное, трудно. Если бы я летел на драконе, который посылает хвостом на землю снопы молний, они удивились бы не больше.
Бандиты были недалеко от летчиков. Судя по тому, что они устроили привал, они не видели дыма летчиков. Но если банда двинется не по ущелью, а через хребты, что вполне возможно, поскольку я не знаю направления их движения, то обязательно увидит белый столб дыма и устремится туда. Бандиты догадаются, что такой костер может быть только сигнальным. Если, конечно, не наткнутся на догорающие останки еще какого-нибудь летательного аппарата или не случится что-то непредвиденное. Например, не появится рядом мой взвод.
Мысль в голову пришла только одна: летчиков надо выручать! Беда им грозит однозначно, и беда серьезная. Хотя может и не грозить. Это вопрос их везучести. Но мною уже был получен приказ исследовать место падения инопланетного летательного аппарата и не отвлекаться на поиски летчиков. Да и взвод мой уже, наверное, на подходе к месту падения неизвестного летательного аппарата. Вот-вот завершит спуск. Как бы там еще чего не случилось… Понимая, что без взвода я только один-единственный автоматный ствол, хотя и достаточно опасный, я описал в воздухе крутой вираж, какой невозможно было бы выполнить ни на одной земной площадке, не перевернувшись, и на полном газу рванул вперед. Скорость полета была сумасшедшая, невероятная для земных дорог, я сбросил ее только при приближении к месту. Увидел, что взвод спустится на дно не раньше чем через десять минут, приземлился рядом с ручьем, неподалеку от ямы, уже заполненной водой из ручья. И при торможении не сделал акробатическое сальто, как делал это до меня рядовой Пашинцев. Умудрился легко затормозить и спокойно поставил мотоцикл на складные упоры-ножки. Выбравшись с сиденья, сделал десять шагов вперед, внимательно осматриваясь вокруг.
И сразу за густыми кустами увидел Его…
Первое впечатление было такое, что передо мной не разумное существо, а хищный паук, лохматостью и мощными лапами похожий на птицееда, но только гигантских размеров. То есть передо мной был неприкрытый враг. Но, имея лишь смутное понятие об арахнологии, я не брался утверждать это точно. Однако помнил, что читал когда-то в детстве: все пауки, за исключением одного паука-скакуна, – хищники. Следовательно, от них следует держаться подальше. Мне не слишком хотелось, чтобы это иноземное существо закусило мной. Надежда была только на автомат, который я не выпускал из рук с момента приземления.
Симпатии паук не вызывал. Любоваться им было сложно. Диаметр окружности, образованной его распростертыми в разные стороны лапами, составлял не менее трех метров. Паук, как мне показалось, подыхал. Его округлое тело состояло практически из одного только живота. К нему без шеи крепилась голова, в два раза превышающая по размерам мою.
Однако при моем приближении паук пошевелил одной из восьми своих конечностей. Той, что была ко мне ближе других.
– Дай… – прогремело, словно гром с неба. – Отдай его мне…
Паук, оказывается, умел разговаривать по-человечески. Мне совсем не хотелось спрашивать, что я должен ему дать. Из огромного зубастого рта вываливалась густая, смешанная с кровавой пеной слюна, что-то прорывалось сквозь нее, звучно и неприятно булькая. Быть съеденным таким ртом мне совсем не нравилось, и я опустил предохранитель автомата в положение автоматического огня, предполагая, что паук пожелал затребовать себе мое тело. Я был не жадным человеком, но тело могло еще и мне самому послужить.
Но тут опять сказал свое слово шлем. Вернее, он говорил со мной не словами, а понятиями, как выразился рядовой Пашинцев. Но дело было не в терминологии. Я ощутил, что должен отдать пауку именно его, шлем. Вполне справедливое, мне показалось, требование, поскольку именно ему шлем, как я подумал, и принадлежал. Долго не думая, я снял шлем с головы и вложил в длинную лохматую конечность, к которой не побоялся приблизиться – положил прямо под пять длинных и острых хищных когтей. Одновременно подумал, как паук натянет такой маленький для него шлем на такую большую голову.
При этом я никак не показывал, что опасаюсь этого чудовища. Я, естественно, был настороже, готовый в любой момент и в сторону отскочить, и автомат вскинуть к поясу. "Планшетник" на моей груди, как и во время полета на мотоцикле, продолжал вести съемку. Но с такой дистанции стрелять с пояса даже удобнее, чем от плеча. Лапа, получив шлем, сначала в судороге дернулась, сжимая его, словно оживала, а потом зашевелилась быстрее, ей тут же помогла вторая передняя, и вместе они без проблем водрузили шлем на громадную голову паука. Причем налез он легко и, кажется, пришелся как раз впору.
– У-у-уф-ф-ф… – опять прогрохотало громом по дну ущелья, но лес на склонах погасил начавшееся было эхо.
Паук сделал глубокий вдох, потом сильный выдох, и изо рта у него вывалился большой кусок пены. Но пена эта уже была без крови.
– Спасиба! – внезапно сказал паук с сильным кавказским акцентом, одним упругим прыжком вскочил на все восемь лап, сразу поднявшись на пару метров над землей, и заставил меня вскинуть к поясу автомат.
– Не надо стрэлай… – снова с тем же акцентом сказал он голосом джинна из лампы Аладдина. Признаться, я в этот момент слегка опасался за свои барабанные перепонки и держал рот раскрытым, чтобы звуки в голове не застревали, но не дал очередь даже тогда, когда паук стремительным прыжком перелетел через меня и уселся в то, что только что было моим воздушным мотоциклом. Только теперь мотоцикл превратился в сильно обтекаемый по форме аппарат, довольно большой по размеру и с крышей, которая сама собой захлопнулась над головой паука.
– Спасиба за моя скутер… – Из внутренностей машины голос звучал менее угрожающе.
Я бы и еще поговорил, и задал бы несколько волнующих, наверное, не только меня вопросов. Но скутер сразу сорвался с места и устремился ввысь. Скорость стартового полета была такая, что глаз едва ухватил это движение. Я повернулся так, чтобы объектив моего "планшетника" захватил отлет паука…
Глава третья
– Товарищ старший лейтенант, все нормально? – услышал я за спиной голос старшего сержанта Камнеломова.
– Нормально, Коля, нормально…
– Что это такое было? Вернее, кто это?.. – спросил Рахметьев, снимая с плеча широкий ремень "РПГ-7". За неимением "выстрелов" к "Вампиру", младший сержант собирался стрелять в паука из другого гранатомета. Хотя и это оружие готовить к стрельбе следовало раньше, когда паук был еще здесь, на земле.
– Спроси что полегче. Я вот на видео все заснял, пусть теперь ученые разбираются.
Тут я вспомнил, что запись веду уже давно, аккумулятор мог основательно подсесть. До того подсесть, что запись могла и остановиться. А запасной аккумулятор разряжен ранее, а мне еще следует отправлять материал майору Ларионову. Я поднял "планшетник", перевернул, выключил съемку и только после этого посмотрел на индикатор. Аккумулятор, к моему изумлению, был заряжен полностью, словно я ничего и не снимал. Вспомнилось, что говорил про аккумулятор своей трубки рядовой Пашинцев. Я вытащил из внутреннего кармана свой смартфон, посмотрел – стопроцентная зарядка.
Весь взвод собрался под склоном. Автоматные стволы смотрели мне за спину, хотя паука там уже не было.
– Всем проверить аккумуляторы! – скомандовал я.
– Полная зарядка… – удивленно сообщил старший сержант Камнеломов.
То же самое было у других бойцов. Признаться, это радовало. Сначала я подумал, что помогала близость кресла-мотоцикла-скутера или шлема, и зарядка будет только у меня и у рядового Пашинцева. Но, видимо, близость от места аварии помогает всем аккумуляторам зарядиться точно так же, как кресло. К сожалению, у меня не было с собой никакого прибора, измеряющего радиационный фон. Как-никак, мы имели дело с Неведомым, и оно, возможно, было опасно. Однако раздумывать над этим времени не было. Как не было времени обследовать место падения боевого космического корабля. Пока срочно следовало добраться как минимум до банды эмира Арсамакова, а потом и до летчиков.
Я коротко поставил взводу задачу. Мой заместитель, памятуя мои недавние резкие слова, самостоятельно, не дожидаясь подсказки, выставил головное и боковые группы охранения. Времени на отдых я своим бойцам не дал, хотя они только-только спустились с опасного склона – торопливо спустились, спешили прикрыть своего командира, хотя необходимости в этом не возникло. Но это не их вина, как и не их заслуга. С боевым пилотом межпланетного корабля мне удалось легко договориться. К счастью, он владел русским языком. Только я не понял, почему слова он произносил с кавказским акцентом. Но, видимо, учитель у него был такой, что не умел говорить чисто. При этом паук даже не припомнил мне, что именно мой гранатометчик пустил в брюхо его кораблю мощную гранату, которая его и продырявила. И, возможно, "Вампир" нанес боевому космическому кораблю больший урон, чем фиолетовый луч, вылетевший из абсолютной пустоты. После попадания белого луча боевой космический корабль еще пытался выровнять полет, и, возможно, сумел бы это сделать. По крайней мере, в наш хребет он не врезался, хотя сначала, кажется, это было неизбежно. Но он начал выравнивать полет, пока не получил гранату "Вампира" в брюхо. Видел это паукообразный пилот или не видел, я не знал. Но он никак не отреагировал на этот случай при моем появлении. И вообще зачем стрелял в него младший сержант Рахметьев, мне было непонятно. Скорее всего это была истеричная реакция на происходящее над нашими головами.
Мы двинулись вверх по склону. Я быстро обогнал взвод, чтобы самому устанавливать темп передвижения, да и направление я знал лучше других. Но за мной увязался старший сержант Камнеломов, и я несколько раз поймал на себе его взгляд.
– Что ты, Коля? – не выдержал я наконец и спросил.
Камнеломов, не останавливаясь, снял лямки рюкзака и вытащил из кармана то самое зеркало, что недавно давал Пашинцеву. Молча протянул мне. Я посмотрел на себя и не узнал, так же как недавно рядовой. Из зеркала на меня смотрел мужчина лет сорока пяти, если не старше. Полностью седой, с седой же щетиной на подбородке. А я все себе подбородок почесать пытался. Не понимал, почему чешется. А борода, когда растет, всегда чешется. По закону вредности, естественно, больше всего чесалось под ремнями крепления шлема.
Я внимательно осмотрел лицо Камнеломова. На нем таких признаков не было.
– А другие? – спросил я.
– Только вы и Пашинцев. Двое летали, и шлем оба носили… Видимо, это…
Меня, признаться, изменение внешнего вида совсем не пугало. Я вообще в зеркало смотрел только тогда, когда брился. Меня пугали настоящие возрастные изменения, если они произошли. Тот темп, что я мог задавать и без проблем выдерживать в свои двадцать шесть лет, никогда не будет под силу мужчине сорока шести лет от роду. Да и реакция в сорок шесть уже совсем не та, даже если постоянно тренироваться. Нашему комбату сорок шесть. Помню, как подполковник пришел к нам во взвод на занятия по рукопашному бою. И пожелал поработать со мной в паре. Не для показа своих возможностей, а просто ради тренировки. Потом жаловался мне:
– Все вижу, все чувствую, все осознаю. Каждый удар вижу, когда ты еще только подумаешь о нем, а вот среагировать, принять контрмеры не успеваю. Если бы молодому мне так же видеть, как сейчас, так чувствовать… Или сейчас бы добавить молодую реакцию… Это было бы дело…
Вот оказаться в таком положении после поездки на воздушном мотоцикле я и опасался. Хорошо, если просто седина вылезла. Видел я в своей жизни седых людей в разном возрасте. Помню, у меня одноклассник был, я только на выпускном вечере в школе заметил, какой он седой. А встретил его через несколько лет и удивился еще больше. Узнал с трудом. Так изменила человека седина. Как меня сейчас…
Жена у меня постоянно красит волосы, чтобы не было заметно седину. А седина уже из корней лезет. И приходится закрашивать снова и снова. А она ведь моя ровесница. Но она седеть начала, когда я стал в командировки на Северный Кавказ ездить. Переживает, нервничает.
А что со мной и с рядовым Пашинцевым произошло? Я не могу знать, как он нервничал во время полета. Может быть, и сильно. Но я на земле, внизу, из-за него нервничал сильнее, чем тогда, когда сам летал. Но на земле же я не поседел!