При этом я продолжал, не прерываясь, докладывать обстановку командующему, который повторял мои отдельные слова, как я понял, кому-то, находящемуся рядом с ним. Видимо, пара наушников была одна на двоих, и, хотя громкость выведена на полную мощность, второму человеку было плохо слышно. Это если в момент, когда шлем на голове сидит, включишь наушники на полную мощность, кажется, что оглохнуть можно. А когда наушники просто лежат на столе, вынутые из шлема, то голос едва доносится. Я сам проверял это.
Наконец я закончил доклад и перевел дыхание. Говорить на ходу долго было сложновато даже мне при моей физической подготовке. Все-таки мы двигались быстрым маршем и не по ровному асфальту. Полковник это, видимо, почувствовал и с высоты своего опыта все понял.
– В марше идете? – спросил коротко.
– Так точно, товарищ полковник. По крутому склону поднимаемся.
– Извини, старлей, что мешаю. Еще только пару минут. Вот со мной рядом сидит человек, который уполномочен задавать вопросы. Он интересуется, каким образом твои видеозаписи появились на американском телеканале раньше, чем они попали к нам. Ты кому-то отсылал их, кроме майора Ларионова?
– Никак нет, товарищ полковник. Только майору Ларионову. А он, насколько мне известно, передавал в штаб антитеррористического комитета.
– Нехорошо получается, что и ГРУ, и ФСБ России видят твою съемку по американскому телеканалу, который откровенно радуется сбитым российским самолетам и считает, какие убытки понесла Россия из-за таких потерь. Запись последних событий ты Ларионову не отослал?
– Еще не закончил монтаж, товарищ полковник. Приходится слишком много вырезать, потом накладывать звуковой ряд. Первые два сюжета ушли без монтажа, но они были короткие.
– А жене или тестю сюжеты не отсылал? – Полковник повторил, видимо, вопрос, который прозвучал со стороны. Похоже, мой разговор с майором Ларионовым прослушивался, несмотря на кодирование канала связи, и командующий знал больше, чем показывал, – привычка разведчика. Хотя он может просто моими анкетными данными поинтересоваться. Возможность такую имеет…
– Никак нет. Я за все время командировки с ними не общался. Только по прибытии в Махачкалу отправлял эсэмэс сыну с напутствием – у него соревнования, и все, товарищ полковник.
– Хорошо. Не отправляй Ларионову. Отправь сразу мне. Через узел связи, как сейчас с тобой разговариваем. По тому же каналу. Если майор будет настаивать, скажи, я запретил. Если будет дальше настаивать, скажи, что я в этом случае грозился отстранить его от должности. Пожестче с ним. А я подумаю о необходимости нашему спецназу иметь таких офицеров, как Ларионов. Короче говоря, жду твоего видеосюжета, старлей. Когда сможешь закончить?
– Мы, товарищ полковник, уже приближаемся к костру летчиков. После встречи с ними, когда дополню видеосюжет новым материалом, за десять минут закончу монтаж и сразу отправлю.
– Хорошо. Я буду ждать. А ты там держись. Положение твое не из самых приятных, но мы постараемся тебя из этой зоны вытащить.
– У нас, товарищ полковник, нормальная боевая обстановка. Мы не страдаем…
– Ты что, не знаешь новостей?
– Никак нет, товарищ полковник. Мы телевизор с собой не носим.
– Два района России и один район Грузии в приграничной полосе официально объявлены Землей Отчуждения. Туда и оттуда запрещен проход и въезд. Всем без исключения. Даже мирным жителям четырех населенных пунктов, попавших в зону, и жителям военных городков двух погранотрядов, в том числе женщинам с детьми. О самих пограничниках я уже не говорю. Они просто продолжают службу. Сюда же относятся и военнослужащие радиолокационной станции, что стоит неподалеку от границы. Что еще важно знать для безопасности… Вокруг Земли Отчуждения создана пятикилометровая Полоса Отчуждения, по периметру которой выставляются с нашей стороны посты погранвойск и полиции, а с грузинской – посты международных сил ООН, которые спешно отправлены на место. До прибытия и размещения их заменяет грузинская полиция. Пограничникам, полицейским и "голубым каскам" дан приказ стрелять на поражение по всем, кто попытается нарушить режим Отчуждения, вне зависимости от национальности и социальной принадлежности. И даже животных приказано отстреливать. Полеты любых летательных аппаратов над Землей Отчуждения запрещены.
– Так мы что, заперты наглухо в этой резервации? – спросил я с возмущением.
Честно говоря, возмущение свое я показывал слегка наигранно. Сам я отнесся к известию, понятно, без радости, но я офицер спецназа и обязан демонстрировать свое умение адаптироваться к любой ситуации. В том числе и свою психологическую адаптацию проявить обязан. А вот с солдатами, особенно с солдатами срочной службы, сложнее…
– Да, старлей. Держись. По мере возможности мы будем помогать…
В голосе командующего чувствовалось сочувствие, которого я, впрочем, не просил.
– И долго такой режим продлится?
– Трудно не только сказать, а даже предположить. В зоне аварии на Чернобыльской АЭС Зона Отчуждения существует до сих пор. А у вас ситуация серьезнее. Там на территории АЭС после аварии даже люди работали. Со всей страны. И миграция животных и птиц проходила постоянно и сейчас проходит. И никто этому не препятствует. А все потому, что там было изученное явление радиации, с которым трудно, но все же можно бороться. У вас же непонятно что происходит. Последствия неизвестны. Над территорией Земли Отчуждения, согласно данным спутников, было сбито семьдесят два летательных аппарата внеземного происхождения. Там большое космическое Бородино состоялось. Они друг друга сбивали и разбивали. Разные стороны конфликта. Останки падали на землю, и непонятно, что они несут и что уже принесли. Кто-то кого-то победил, а мы даже не знаем, кто с кем и за что воевал. Возможно, кто-то планировал нашествие на Землю, кто-то, возможно, Землю защищал. Одно хорошо, что подразделение военной разведки у нас случайно оказалось на данной территории. Мы сможем хоть что-то узнать. Другие, боюсь, этого сделать не сумеют. Даже разведка пограничников с такой задачей не справится. У них нет навыков выживания спецназа ГРУ.
– Я сомневаюсь, товарищ полковник, что это хорошо для самих бойцов подразделения… – скромно заметил я. – И для их командира в том числе. Я сам уже не по годам поседел, и один из моих солдат-срочников тоже.
– Ну, я не думаю, что вы застряли там на несколько десятилетий. Держитесь пока… А там что-нибудь придумаем. Сейчас уже обсуждается вопрос о создании карантина для тех, кто выходит. Как раз для того, чтобы люди имели возможность возвращаться к полноценной жизни. Пока вопрос обсуждается в правительстве, потом, предположительно уже нынешним вечером, правительство выйдет с предложением в Совет Безопасности ООН. У нас уже будет вечер, а у них только рабочий день начнется. Обсудят в соответствующем комитете, предложат меры принять или не принять. Хотя, думаю, примут однозначно. И скорее всего это будет международный карантин, с международными специалистами. Вот еще мне подсказывают. Важный момент. В район Грузии, вошедший в Землю Отчуждения, возможно и даже вероятно, будет высажен американо-грузинский научный десант при поддержке американского же спецназа, составленного из лучших бойцов корпуса горных стрелков. С ними большая группа роботов. В случае чего тебе, старлей, ставится задача помощи пограничникам. На нашу территорию американцев не пускать ни под каким предлогом – ни под научным, ни под военным. Ни живых людей, ни роботов. Это категоричный приказ. Если смогу, пришлю тебе подкрепление. Только добровольцев. Надеюсь, найдутся. Вероятно, это будет ОМОГ. С офицерами одной группы я уже беседовал. Они выразили согласие, но еще не окончательное. Будет доформирование и усиление этой группы. В любом случае ОМОГ – это мощная сила, как сам понимаешь. Приказать другим подразделениям в такой ситуации я права не имею. Но набор добровольцев уже объявлен. Будь готов принять пополнение. Я все ясно объяснил? Вопросы?
– Множество, товарищ полковник. Но их все следует сформулировать.
– Если что, вызывай по связи. Смогу – отвечу… Но что-то самое главное есть?
– Пока только одно. Деловое. Я докладывал, что собрал для анализа некоторый материал. Образцы металла, остатки едкого следа. Как бы мне передать его ученым для исследования?
– Я созвонюсь с экспедиционной группой Академии наук – такая срочно создана и готовится вылететь на место. Возможно, будет с тобой тесно взаимодействовать. И вместе с учеными мы что-нибудь придумаем. Пока образцы никому не показывай и тем более не передавай. В них, возможно, скрыты новые, пока недоступные для нас технологии. И с твоей помощью они станут доступными. Наших ученых уже заинтересовали кадры, где космолет защищается каким-то облаком, и крылья его тем же облаком укрыты.
– Своего рода динамическая защита, – сказал я.
– Не знаю, какая защита, но – надежная. Только не против лазерных пушек, которые стреляют, видимо, с большого расстояния.
– Мне показалось, они стреляют вообще ниоткуда. Из чистого неба. И моим бойцам так же показалось. Мы дважды такую стрельбу наблюдали. И предположили, что лазеры работают.
– Ученые, а я с ними уже разговаривал и буду разговаривать еще, когда ты пришлешь и новые, и старые записи, говорят, что выстрелы лазерами произведены из-за пределов земной атмосферы. Откуда-то из ближнего космоса. И потому лучи становятся видимыми только в момент пересечения атмосферы.
– Нам бы такие лазеры на спутники…
– У нас такое оружие разрабатывается для самолетов шестого поколения, но еще, естественно, не опробовано, поскольку и самолетов шестого поколения пока не существует. Это вопрос, возможно, полутора десятилетий.
– А разница в цвете лучей?
– У нас с тобой, Троица, одинаковые вопросы возникают. Я тоже об этом спрашивал. Ученые говорят, это разница в технологии изготовления боевых лазеров, и только. Луч вообще можно сделать невидимым. Наша наука сейчас как раз разрабатывает такую лазерную пушку…
Глава пятая
Я не стал сразу "убивать" своих солдат сообщением о том, что мы застряли в Земле Отчуждения на неизвестное время, возможно, на несколько десятилетий. Такое сообщение в состоянии сломить дух любого человека. Это примерно то же самое, что сейчас объявить всем, что каждый из моих бойцов приговорен судом к двадцатилетнему как минимум заключению. Только за то, что они оказались здесь. Без их личной вины в том. Пусть здесь и не тюрьма, тем не менее у всех есть семьи, родные, любимые, которые ждут. У всех есть планы на устройство в будущей жизни. Все они молоды и полны надежд на будущее.
Даже мне сообщение ударило по голове. Чувствовалось, как в моем мозгу зарождается сильный жар. Я вернулся на место ведущего, сменив старшего сержанта Камнеломова.
– Что с вами, товарищ старший лейтенант? – спросил Камнеломов.
– А что? – поинтересовался я, как ни в чем не бывало. – Снова волосы почернели?
– Нет. Лицо, как помидор, красное…
– Жарко, наверное. Кавказ…
Жарко-то было жарко, против этого старшему сержанту и возразить было нечего. Вторая половина дня на Кавказе, даже на Северном, всегда переносится труднее, потому что солнце и скалы, и камни прогревает, и они жаром дышат. И скорее всего жарко было всем. Но покраснело лицо только у одного меня. Я сам это почувствовал. Оно не только покраснело, но и налилось чем-то тяжелым, стоило большого труда не открывать рот, потому что челюсть просилась оторваться.
Но я только головой помотал, расслабился, хоть и мысленно, но достаточно жестко приказал своему организму – и почувствовал, что жар уходит. Чувство ответственности за судьбу бойцов взвода не позволяло мне плохо себя чувствовать. Сработала саморегуляция организма. Отработанный и почти всегда действенный механизм. И жар из головы очень быстро стал уходить. Наверное, вместе с краснотой на лице. Спрашивать об этом старшего сержанта я не стал, чтобы не заострять лишнее внимание.
Однако сам Камнеломов то ли мне не доверял, то ли просто опасался моего состояния и потому старался держаться неподалеку. Я никогда не страдал ни гипертонией, ни гипотонией, но Камнеломов этого не знал и взялся за мной тайком посматривать. Я не забыл включить внутривзводную связь и, когда мы поднялись на последний по пути хребет, всех предупредил:
– Соблюдаем повышенную внимательность. Допускаю, что банда Арсамакова уже здесь и ждет или нас, или вертолеты, чтобы напасть.
– А когда вертолеты должны быть, товарищ старший лейтенант? – спросил младший сержант Рахметьев.
– Да кто их сейчас сюда пустит… – за меня попытался ответить ефрейтор Ассонов. – Чтобы еще и вертолеты подбили? Не раньше чем завтра или даже послезавтра. Когда все успокоится. А то и неделю ждать придется.
Иногда нас с операции тоже снимали вертолетами.
– Резонно мыслишь, – согласился я. – Но хватит болтать. Всем соблюдать повышенную внимательность. При виде летчиков – тоже. Они могут с перепугу начать стрелять. Стреляли же в меня, когда я над ними летал.
– Они вас, товарищ старший лейтенант, за НЛО приняли, не иначе, – пошутил Камнеломов.
Пресекая дальнейшие разговоры, я не ответил и поднял бинокль с включенным тепловизором. Но команду отдать все же пришлось:
– Включить тепловизоры на прицелах. Бандиты могут быть поблизости. Могут даже на нас засаду устроить. Продвигаемся тройками…
Летчики, как я помнил, жгли костер в самом начале склона, в месте, где не было крутого подъема и деревья росли не плотно. Метрах в тридцати от галечного дна ущелья. То ли соображения безопасности заставили летчиков выбрать это место, то ли еще какие-то соображения, не знаю. Хотя я бы лично предпочел зажечь костер прямо на дне ущелья, среди камней, а потом устроить засаду на того, кто пожалует, заняв места в кустах по тому и другому склону. Стрельба с двух сторон в этом случае была бы безопасной, потому что пули летели бы сверху вниз, а не в одной плоскости. И свои в своих попасть не могли бы. Но это мои силы позволяли засаду устроить, а силы летчиков – едва ли. И мы продолжили острожный спуск.
Продвижение тройками на сегодняшний день считается самым прогрессивным видом продвижения в опасной местности. Три бойца становятся во фронт. Перед каждым зона ответственности в семьдесят градусов, и в этой зоне боец обязан даже летящую птицу подстрелить, даже брошенный кирпич. При этом все трое захватывают сектор в двести градусов, а не в двести десять. И контролируют часть сектора соседа – центрального бойца – вместе с самим соседом, с которым идут плечом к плечу.
Работа в тройках впервые в истории спецназа была применена при штурме Дворца президента Амина в Кабуле в декабре тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Потом в советском спецназе об этой методике успешно забыли. Исключение составлял спецназ ГРУ, который взял работу тройками на вооружение. Однако западные специалисты, внимательно изучив материалы о штурме Дворца Амина, когда горстка бойцов взяла хорошо укрепленный и тщательно охраняемый Дворец, сразу за эту идею ухватились, и спецназ многих западных стран взял ее себе на вооружение. И только после этого, уже повторяя западную методологию, тройки стали широко применяться и в среде российских спецназовцев разных ведомств.
А дает такая тактика многое. Мне рассказывали, как во время боснийско-сербской войны на стороне сербов воевал так называемый русский черный батальон. Так вот, этот батальон однажды, разбившись на тройки, вытеснил из городка Соколац боснийский полк, состоящий из трех батальонов. Причем сам не имел потерь убитыми, только шесть человек получили легкие ранения и контузии. Мой взвод в работе тройками тренировался постоянно. Тройки были стабильные, устоявшиеся, где бойцы хорошо чувствовали соседа, знали, кто как стреляет, кому в какую сторону и на какую высоту бывает удобнее стрелять, обязательно друг друга подстраховывали и всегда действовали успешно. Другое дело, что применялась эта тактика нечасто. Но тому есть объективные причины. Просто не было необходимости в таких действиях, наиболее эффективных в городах и лишь частично эффективных в лесу и в горах. Сейчас мы именно так начали спуск в ущелье.
Я не случайно дал такую команду на спуске. На этом хребте спуск позволял идти, не держась за стволы деревьев, и даже позволял к прицелам прикладываться, чтобы осмотреть участки впереди себя и по флангам. Но когда бойцы смотрели в прицелы, останавливалась одновременно вся тройка, чтобы не сбивался строй и не нарушался принцип работы этой системы.
– Вижу летчиков, – сообщил ефрейтор Ассонов, переводя прицел своей винтовки на небольшой угол. – Четыре человека. Вооружены пистолетами. Другого оружия у них не вижу. Сидят по кустам в боевой позиции. Словно ждут нападения.
– Они что, с пистолетами собираются противостоять банде Арсамакова? – удивился старший сержант Камнеломов. – Их же перебьют за минуту.
Коля хорошо знал тактику боя. И понимал, что Арсамаков в этой ситуации поступил бы просто – разделил бы своих людей на две группы: одна вела бы плотный заградительный огонь, не позволяя летчикам поднять голову для прицельного выстрела, а вторая под прикрытием огня подобралась бы ближе и расстреляла летчиков практически в упор. Эмир всегда такой тактикой пользовался, когда ему малые силы противостояли. Правда, применить данную тактику против нас эмир не мог просто из-за того, что мы изначально были равны по численности с его бандой. И он не рискнул, поскольку на его плотный огонь мы могли бы открыть свой, не менее плотный.
Я понял своего заместителя, хотя он ни слова не сказал о своем предположении. Это было тем проще, что я сам его многому учил, а до меня учили в той же системе, где и меня.
Но у летчиков не было вариантов для организации сопротивления. Или сдаваться без боя в плен, на муки и издевательства, в надежде, что тебя когда-нибудь выкупят, или с честью погибнуть в бою. Вот только два пути, можно выбирать любой. И они, кажется, выбрали, понимая, что плен – это не только обязательное унижение, моральное и физическое, для офицеров это только маленькая возможность выжить, и гораздо большая возможность быть после издевательств убитым. Быть убитым после издевательств или быть убитым в бою, но с честью не расставшись – летчики видели в этом разницу и сделали достойный выбор.
– Они что, нас заметили? – спросил я, поскольку мне самому не видно было летчиков даже в бинокль с тепловизором. Лишь край костра просматривался из-за камней, да над камнями светилось в тепловизоре тепло от того же костра. – Почему они в боевой позиции? Куда смотрят?
Ассонов, занимающий самую высокую позицию из всех бойцов взвода, долго водил прицелом, переходя с одного летчика на другого.
– Нет, товарищ старший лейтенант, они в сторону каменного "языка" смотрят. Справа от нас. Мы там не были. Не дошли.