А тут еще Гусиная Лапа затеял какое-то странное дело - заставил долбить стену в подвале. Что было там, за ней, никто не знал. Гусиная Лапа только загадочно усмехался, когда его об этом спрашивали, и неопределенно, но многозначительно говорил: "Увидите, жорики. Не пожалеете. И жить будем и гулять будем,- потом с угрозой добавлял: - Но если кто стукнет или волынку начнет тянуть - разговоров не будет, со дна достану". И никто не смел его ослушаться, знали, что это не пустые слова. Гусиная Лапа был способен на все. А каждый хотел еще пожить на этом свете. Вот только Генка... Мысль о нем тоже не давала покоя Карцеву.
Да, тот самый молчаливый Генка Фирсов по кличке Харя, рыжий, щербатый парень с лошадиным лицом, на второй вечер, как стали они долбить эту проклятую стену, вдруг выкинул номер. Никто и ожидать не мог от него такого. И исчез Генка. Никто не знает, что с ним случилось. Но в тот вечер Гусиная Лапа о чем-то шептался с Розовым. Карцев слышал только обрывок фразы: "...Подальше уедем...", и, неизвестно почему, у него вдруг озноб прошел по спине. Страшный человек Гусиная Лапа, и никто из ребят о нем ничего не знает, даже как его настоящее имя. Вот разве только один Розовый...
После той памятной ночи, когда они пытались взломать палатку, а потом избили человека, Карцев по возможности сторонился Розового. Но и открыто ссориться с ним он не решался. А тот вел себя так, будто между ними ничего не произошло. Когда смены их совпадали, они вместе выходили с завода, шли со всем рабочим людом, солидно обсуждая, какой сегодня попался наряд, сколько выгнали деталей и прочие заводские дела. Потом прощались коротким кивком, и Розовый многозначительно предупреждал: "К вечеру, значит, чтоб был". И Карцев приходил...
Родителям он говорил, что они на заводе готовятся к вечеру, репетируют. Отец верил и рассеянно кивал головой. Он был вечно погружен в свои дела. Они там, в институте, разрабатывали какой-то новый проект, но пока неудачно, с ним были одни неприятности, и отец ходил угнетенный и озабоченный. Да и вообще у Толи не было желания поделиться своими мыслями с отцом. Далекий он какой-то. Вот мать, она определенно что-то чувствует, часто плачет ночами, и в глазах ее столько страдания и укора, что душа переворачивается. Но и ей ничего не говорил Карцев, нельзя, страшно.
...В тот день они работали в одной смене. Розовый подошел к Карцеву и отозвал в сторону.
- Слышь, Профессор,- сказал он небрежно.- Тут одна красоточка помирает по тебе.
- Знаю я твоих красоточек.
- Не. Эта не из таких,- заверил Розовый, оживляясь.- Культурная. Сердечный друг ей, понимаешь, нужен.
- Вот бы и стал.
- Не. Ей такие не нужны. Папаша-то небось профессор. Вот ты ей в самый раз будешь. А уж красотуля...- Розовый даже зажмурился от восторга и прищелкнул языком.- Поискать - не найдешь. Эх, мне б культурности - ну, все тогда.
- Откуда же ты ее знаешь?
- Одним глазом видел. А так подружка ее рассказывала. Ну, а я ей про тебя выдал на всю железку. Вот у той и загорелось. Хочу, говорит, этого Толика окрутить.
Розовый лукаво подмигнул.
И Карцеву вдруг стало весело. Что ж, в самом деле? Почему бы и не встретиться? Пусть попробует его окрутить. Вообще надо в конце концов рассеяться. А то можно, пожалуй, и свихнуться от всех этих дурацких мыслей и сомнений. Если же она еще и в самом деле красотка...
- Какая же она из себя? - как можно более равнодушно спросил он.
- Значит, так... - со вкусом начал Розовый. А кончил деловито, как о чем-то решенном: - Зовут ее, между прочим, Раечка. Встречаемся сегодня вечером. Готовь монету.
И он снова, уже заговорщически, подмигнул.
Карцев с нетерпением стал ждать вечера. Девушка, очевидно, была действительно красива, судя по описанию Розового. К тому же, как он выразился, "культурная". Возможно, из интеллигентной семьи. Странно, между прочим, откуда у Розового такие знакомства? Может быть, она тоже одинока? Впрочем, какое ему до этого дело? Сейчас он хочет только одного - развлечься. И ему нет никакого дела до ее переживаний. Интересно, как она себя поведет с ним, эта красотка.
Домой Карцев вернулся необычно возбужденный, даже повеселевший. Мать встретила его, как всегда, настороженным, вопрошающим взглядом. Отца дома не было.
Матери он бодро сказал:
- В общем, мамочка, жизнь - штука сложная. И пожалуйста, выше голову,- потом чмокнул ее в щеку и просительно добавил: - Ты мне рубашку не погладишь?
Немцого спустя Марина Васильевна услышала из кухни, как сын в комнате пропел:
Помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела...
И слабо улыбнулась. Что это с ним? Все дни был такой угнетенный, раздражительный. И вдруг... Но спросить побоялась.
В назначенный час Карцев встретился с Розовым.
- Ну, где твоя красотка? - спросил он, усмехаясь.
- Будет, в лучшем виде будет,- пообещал тот.
Потом к ним присоединился Йашка, и они уже втроем направились к месту встречи.
Раечка Туманова, маленькая, изящная, черноволосая девушка, хохотушка и проказница, с пикантно вздернутой верхней губкой, точеным носиком и веселыми карими глазами, уже почти год работала чертежницей. "Карманный вариант,- с улыбкой говорили о ней молодые конструкторы и обычно добавляли: - Неплохое тонизирующее средство при усталости или неприятностях с начальством".
Всерьез, однако, Раечку никто не воспринимал, и к ее беззаботному щебетанью относились скорей снисходительно, чем одобрительно. К тому же работник она была неважный, чертежи выходили у нее небрежными, с ошибками. Когда ей начинали выговаривать за это, Раечка виновато моргала своими громадными ресницами, а глаза наполнялись слезами. "Просто детский сад какой-то",- раздраженно ворчал начальник группы. Ее, наверно, давно бы уволили, если бы не покровительство главного конструктора, старого друга ее отца.
Год назад Раечка провалилась на вступительных экзаменах в медицинский институт. Отец ее со свойственной ему грубоватой прямолинейностью объяснил это так: "Редкая форма легкомыслия и безответственности, осложненная фантастической ленью. Иного от нее и не ждал". Раечка плакала навзрыд, уткнувшись в подушку. Мама тоже плакала, давала ей успокоительные капли, пила их сама и укоризненно смотрела на отца.
Раечка собиралась пропустить год и снова сдавать экзамены. Но отец решительно заявил: "Хватит. Пусть ума сначала наберется и жизнь узнает. Я не вечен".
И вот она очутилась в этом конструкторском бюро. Первое время у Раечки буквально голова распухала от ненавистных чертежей, от всех этих деталировок, ^лов, нормалей, проекций, разверток, аксонометрий. И только природная ее жизнерадостность да еще тайное покровительство матери позволяли ей сравнительно легко переносить все неприятности.
Знакомые мальчишки наперебой приглашали ее на танцы и вечеринки, ухаживали там за ней, и Раечка веселилась, забывая обо всем.
Когда-то в школе ей нравилось затевать походы, участвовать в горячих диспутах, играть в драмкружке. В школе она чувствовала себя равной со всеми и всем нужной. Ее энтузиазм и увлеченность зажигали других, и Раечка все время что-то придумывала и организовывала. Здесь же, в конструкторском бюро, все были старше и серьезнее ее, здесь она чувствовала себя маленькой и неопытной. Она не решалась просить поручений, и ей не решались их давать, ведь поручение - это ответственность, это серьезное дело. Ну, а разве можно что-то серьезное поручить этой легкомысленной девочке?
Так разделилась у Раечки жизнь на нудную, противную работу среди взрослых, неинтересных, снисходительных, очень скучных людей и на влекущую радость вечеринок, танцев, где все были свои, и мальчишки и девчонки, веселые, влюбленные, беспечные.
Однажды на танцах она познакомилась с высокой белокурой девушкой, очень красивой, очень уверенной и смелой, веселой и циничной, знавшей и испытавшей, как вскоре поняла Раечка, многое такое, чего ей еще неизвестно и что ей страстно хотелось узнать. Она с удивлением и радостью увидела, как заинтересовалась ею эта девушка. Так возникло знакомство. Раечкой при этом двигало любопытство, ее новой подруге было приятно это любопытство удовлетворять. Они теперь часто появлялись вместе. Внешне девушки были так несхожи, что это удачно оттеняло привлекательность каждой из них, и Раечка это инстинктивно чувствовала.
В тот день Галя, так звали ее новую подругу, позвонила ей на работу и весело сказала:
- Раек, освободи сегодня вечер. Надо вскружить голову одному мальчику. Только ты это можешь. В общем, повеселимся.
Раечка обрадованно прощебетала:
- Чудесно! Мы так давно не болтали с тобой.
Только что она получила новый "влет" от руководителя группы за не вовремя сданный чертеж и ощущала острую потребность повеселиться.
...Они встретились в центре, возле большого кинотеатра. Раечка с подругой и трое парней, из которых один сразу обратил на себя ее внимание - высокий, чуть сутулый, лицо тонкое, умное, со смелым разлетом бровей и темными, загадочными глазами. Парня звали Толей. Он решительно, даже развязно, хотя и не очень умело, взял ее под руку. Они ушли немного вперед, и Карцев, наклонившись, со снисходительной усмешкой спросил:
- Нельзя ли узнать, в какой области лежат ваши интересы?
- А ваши? - смутившись, спросила Раечка.
- В области внешних сношений.
- Вы дипломат? - робко спросила она.
- О нет.- Карцев снова усмехнулся.- Я, видите ли, свободный художник. Почти абстракционист. Вас это не пугает?
Раечке стало весело, и она кокетливо стрельнула глазками.
- Совсем не пугает. Даже наоборот.
- Привлекает?
- Ну, пожалуй, если вам так хочется.
- Да, самое главное чуть не забыл,- иронично произнес Карцев,- вы ведь, кажется, собираетесь кружить мне голову? Каким именно способом?
"Какой он оригинальный",- подумала Раечка и лукаво спросила:
- Откуда вы это взяли?
- Абстракционисты основывают свое искусство на впечатлении, непонятном для окружающих. Разве я ошибся?
Девушка все больше ему нравилась, и Карцев изо всех сил стремился произвести впечатление.
- Возможно, что и ошиблись,-кокетливо улыбнулась Раечка.
- Очень жаль. Мне так давно не кружили голову.
Потом они сидели в ресторане. Кашвв бцл в ударе и непрерывно острил. Девушки хохотали, Розовый в восторге хлопал себя по коленям, а Пашка все больше мрачнел.
- Предлагаю выпить за теплое отношение к женщине!- кричал Карцев.
Он был уже изрядно пьян, но все же заметил, как Раечка покраснела и опустила глаза. "Я пошляк,- вдруг совершенно отчетливо пронеслось у него в мозгу.- Боже мой, какой я пошляк!" Он сбился на полуслове, а потом с неестественной поспешностью объявил:
- Всем танцевать! Джентльмены, приглашайте дам!
И протянул Раечке руку.
"В этой девушке что-то есть,- с внезапным волнением подумал он.- Под всем, что снаружи, что-то есть еще, лучшее,- потом вдруг мелькнула неожиданная мысль: - А ведь у меня тоже".
Они закружились, лавируя среди других пар. Карцев вел Раечку, улыбаясь ей и ловя ее ответную, неуверенную улыбку. Девушка казалась в этот миг удивительно хрупкой и доверчивой. Ему вдруг захотелось, чтобы она была счастлива. Наклонившись, он погрузил лицо в ее пушистые волосы и, понизив голос, спросил:
- Раечка, вы сейчас счастливы?
Она подняла глаза, засмеялась и шаловливо ответила:
- Сами догадайтесь.
И вдруг, словно что-то особое почувствовав в его вопросе, она прибавила уже совсем другим тоном:
- Если по правде, то только сейчас...
Когда вышли из ресторана, Галя отозвала Раечку в сторону и лукаво спросила:
- Втюрилась?
- Очень симпатичный,- ответила Раечка.
- А он в тебя?
- Не знаю...
- Учти, Раек,- вдруг с угрозой произнесла Галя,- если этот малый не будет вон того слушаться,- она кивнула на Розового,- у него могут быть большие неприятности, и даже хуже. Догадываешься? Так что воздействуй, если хочешь закрутить всерьез.
- Что ты говоришь?! - ошеломленно произнесла Раечка.- Что ты только говоришь!..
Галя сухо отрезала:
- Знаю, что говорю.
Карцев проводил Раечку до ее дома. Ему было удивительно легко и радостно, как не было уже давно. И причиной этого - маленькая девушка, которая шла сейчас рядом с ним. Он только не мог понять, почему она вдруг стала такой молчаливой, почему глядит на него так испуганно и тревожно.
В подъезде Толя попытался обнять ее, но Раечка смущенно отвела его руки.
- Вы меня боитесь, Раечка?
- Нет,- она покачала головой.- Я за вас боюсь. Очень...
Карцев улыбнулся.
- А я за вас.
Она вдруг припала к его груди и, еле сдерживая слезы, спросила:
- Толя, почему в жизни все так непонятно?
Он осторожно погладил ее по голове, хотел пошутить, но вдруг почувствовал, что шутка не получается.
- Ну, не так уж все непонятно,-пробормотал он.
- Вы просто ничего не знаете! - чуть не плача, воскликнула Раечка.-А мне страшно. Просто страшно, вот и все...
Они долго, обнявшись, стояли в подъезде, притихшие, встревоженные, но почему-то еще и счастливые в этот миг. Кто-то вошел в подъезд, кто-то спустился по лестнице- они никого не замечали.
...А в эго время Галя прощалась с Пашкой во дворе своего дома. Там сейчас было темно и пусто, в ветвях над головой свистел ветер, и желтые блики от фонаря скользили по снегу и по лицу Гали, и от этого она казалась Пашке еще прекрасней. Ветер раскачивал фонарь, причудливые тени метались вокруг Пашки, и голова его сладко кружилась от выпитого вина, от близости Гали, от ее поцелуев, и он чувствовал, что нет ему в этот миг ничего дороже этой девушки.
В который раз уже жарко поцеловав его, Галя сказала:
- Я, Пашенька, люблю смелых ребят, отчаянных. А ты такой, я вижу. Как ты тогда от инспектора...
- Никто пока трусом не назвал,- усмехнулся Пашка.- Езжу нормально.
- Ах, мне бы с тобой. Люблю так...
- А чего? Куда хочешь махнем.
- И ночью можно? - задорно блеснула глазами Галя.
- Можно. Диспетчер свой, договоримся.
- Ой, правда?!
- Точно. Скажи только когда.
- Ну вот, например...- Галя чуть помедлила,- например, в среду?
- Все. А куда?
- Далеко. Не побоишься?
- Да с тобой куда хочешь, Галочка...
Он жадно обнял ее и стал целовать в губы.
Высвободившись, Галя моментально сказала:
- А на своей лучше, правда, Пашенька?
- Будет и своя. Погоди. Вот деньжат только поднакоплю.
Галя лукаво улыбнулась.
- Деньги быстро заработать можно, если не бояться
И Пашка так же лукаво ей ответил:
- Это мы тоже умеем. Будет случай, не упустим.
- Будет, Пашенька.- Галя многообещающе кивнула головой.- Может... может, как раз в среду и будет. Не побоишься тогда?
- Да ты что? За кого меня принимаешь?
- Ой, какой ты у меня отчаянный!..
Галя крепко обняла Пашку и прижалась губами к его губам.
Они долго целовались.
Потом Галя, зябко поведя плечами, сказала:
- Побегу, Пашенька. Холодно.
- Что ж поделаешь, иди,- вздохнул Пашка.
- А ты, Пашенька, на среду готовь машину, на вечер. А завтра днем ко мне загляни. Я тебе кое-чего еще скажу. Хороший ты мой...- И она нежно провела рукой по его лицу.
Пашка снова было рванулся к ней, но Галя, улыбаясь, ловко выскользнула из его рук и, отбежав, тихо спросила:
- Значит, договорились?
- Все будет,- твердо сказал Пашка.
Так в страшном плане Гусиной Лапы появилось последнее звено...
Глава VI. Волк
Каждый раз, когда он задевал этим пальцем за что-нибудь и ощущал боль, легкую, как укол, он вспоминал тот случай в вагоне, вспоминал то с усмешкой, то с раздражением, то со злостью - в зависимости от настроения. Но вспоминал...
Это было почти год назад. Он появился в вагоне сибирского экспресса, запорошенный снегом, окоченевший, небритый, с ввалившимися щеками и голодным, лихорадочным блеском в глазах. Чужая шинель колом стояла на спине, было трудно шевельнуть стянутыми плечами. Чемоданчик он нес неуклюже и непривычно. Из-под серой ушанки вылезали недавно лишь отросшие, свалявшиеся волосы. Вид был дикий, подозрительный, и он это понимал.
Перво-наперво надо было бы побриться. Но он не знал, есть ли в чемоданчике деньги или бритва, в карманах шинели денег не было, и он боялся, что они остались в гимнастерке того солдатика. В кармане шинели оказался только билет, а в другом - чистый, аккуратно сложенный носовой платок, красный в белую клетку.
Хорошо еще, что поезд проходил полустанок ночью. В вагоне уже все спали. Он разыскал свое место - это была верхняя полка,- закинул туда чемоданчик и тяжело залез сам. Проводница спросила: "Постель нужна?", он буркнул в ответ: "Не надо". И скрючился на голой полке, не снимая шинели, разомлев от тепла, от густого, плотного воздуха. И уснул как убитый.
Проснулся он от света, от голосов вокруг, от стука колес под полом вагона. Долго не мог сообразить, где находится, и боялся открыть глаза. Его вдруг охватил страх, он давно уже не слышал так близко человеческих голосов, а тут их было много, они, казалось, окружили его, и бежать от них было некуда. "Конец",- вдруг мелькнула мысль, он вздрогнул и, кажется, застонал, заскрипел зубами, потому что кто-то рядом вдруг сказал: "Ох, видать, снится ему чегой-то страшное. Слышь?"
А он продолжал лежать спиной ко всем, все так же скрючившись, уткнув лицо в грязный рукав шинели.
Потом пришли воспоминания. Сначала самые недавние, вчерашние.
Он вспомнил кромешную, глухую тьму ночного леса, скрип снега и хруст раздавленных сучьев под ногами, хоть он старался идти неслышно, вспомнил упругие ветви кустов на опушке, которые били его по лицу, или упрямо, злобно лезли в глаза, как ни защищался он руками.
Потом в серой, предрассветной мгле он различил недалекую платформу - ровный слой снега на коротких черных столбиках и черный силуэт домика дежурного с одиноким желтым окошком и струйкой дыма над крышей. Потом он увидел фигуру человека на другом конце платформы. Тот неподвижно сидел на чемоданчике, подперев голову руками, и, казалось, дремал.
А он сам лежал в снегу за кустами и смотрел на человека, сначала лишь настороженно и злобно, как зверь. Потом в голове тяжело, медленно зашевелились мысли, как проржавевшие, чугунные шестерни.
Он давно уже жил только инстинктом. Как зверь, издали чуял жилье человека и всякий раз бежал от него в таежную глушь. Там инстинкт толкал его разгребать снег и выискивать ягоды, горькие твердые шарики, траву трилистника, выковыривать корни, отдирать кору; с молодых деревьев и пробовать есть все это. Иногда его рвало, и он без сил валился на снег, а потом, когда снова голод разрывал внутренности, тот же инстинкт уже не позволял ему прикоснуться к некоторым из трав или ягод. Он потерял счет дням, сколько скитался таким зверем - неделю, год, всю жизнь?..