После этого мы изучили все, что нашли среди частных файлов моего адвоката. Решили, что каракули на третьем отчете окружного прокурора не представляют большого интереса.
– Это просто машина, Бирс, – сказала Элис и зевнула.
Я не мог не заметить, что при этих словах она взглянула на кровать. Она заметила, что я заметил, и мы оба притворились, что этого не было.
Я вынул из кармана жемчуг и протянул ей.
Она посмотрела на ожерелье, в этот раз внимательнее. Должно быть, уже не ассоциировала его с Сюзанной, как тогда в "вольво".
– Красивое, – сказала она, не в силах отвести взгляд. Я надел его ей на шею. Ожерелье уютно легло на гладкую смуглую кожу.
– Оно в миллион раз лучше на тебе, чем на бывшей владелице, – искренно сказал я. – Оставь его себе, если захочешь.
Мы встали и посмотрели в щербатое зеркало мотеля. Элис выглядела изумительно. Умна, спокойна, уверенна. Рядом с ней я выглядел старым, неуместным, и это стало для меня шоком и разочарованием.
– Я подумаю об этом, – сказала она, проводя пальцем по блестящим бусинам. – Завтра…
Завтра у меня была назначена встреча.
– Поговорим об этом за завтраком, – сказал я. – А сейчас, Элис, мне нужно поспать.
В ее глазах снова мелькнуло подозрение, и она хотела, чтобы я это заметил.
– Ты останешься здесь?
– Где же еще?
– Не знаю. От тебя всего можно ожидать.
– Ну уж нет. Я старомодный человек, – сказал я. – Мне казалось, ты это заметила.
Я помедлил. Мне нужно было это сказать.
– У тебя есть пистолет, – сказал я. – Я увидел его в твоей сумке сегодня вечером. В "вольво". Раньше его там не было.
Она мигнула, сняла с плеча маленькую пластиковую сумку, открыла ее и вынула старый пистолет.
– Мне его дала Лао Лао, – сказала она. – Она подумала, что мне он может пригодиться.
– Боишься меня? Или кого-то другого?
Элис вздохнула.
– Сколько раз мне нужно будет спасти тебя, прежде чем ты выкинешь из головы эти фантазии? Если б я захотела застрелить тебя, то сделала бы это в первый же вечер.
Она убрала пистолет в сумку. По неизвестной причине я почувствовал страх. Элис в этот момент казалась такой беззащитной. У меня было ощущение, что она собирается что-то мне сказать, и я не хотел этого слышать. Не надо признаний. Не надо откровений. В моем поврежденном мозгу начал формироваться какой-то план, и совершалось это с таким трудом, что я не хотел, чтобы что-то – особенное и личное – могло помешать этому процессу.
– Ты не тот человек, которого я ожидала увидеть, – начала она. – Ты не…
Прежде чем она произнесла еще хоть одно слово, я поцеловал ее очень быстро, в щеку, а затем, еще быстрее, и полные розовые губы. Надеялся, что выразил тем самим свое расположение.
Спокойной ночи… – прошептал я, и, к моему облегчению, она ничего не сказала.
Я дождался, когда дверь соседней комнаты закроется, и только потом открыл компьютер, стараясь вспомнить все, что она мне сказала. Затем отыскал электронный адрес Маккендрика и начал медленно отыскивать нужные клавиши:
Кайл! Ты, подонок, выстрелил в моего жалкого родственника (он все еще жив, тебе следует взять уроки стрельбы).
Связался с моей женой! Как тебе это удалось? Клюнул на платье с разрезом? Нет? Это твой секрет. Держи его при себе. Я и понятия не имел, ни малейшего. Правильно говорят, что копы – тупицы. Еще одно. Мне плевать. Если Мириам захотелось обмануть меня, это ее право, а мое право сказать: черт с ней. Так ей и надо.
Все это в прошлом. Я – человек незлобивый. И я тебе все прощаю. Почти все. Сходи-ка в свое коррекционное заведение, поешь там, посмотрим, как тебе это понравится.
Главное то, что я жив, и хотел бы, чтобы так и осталось. Поэтому предлагаю тебе сделку, самую лучшую в твоей жизни.
Ты переведешь миллион долларов на мой счет в Лихтенштейне. Подробности сообщу тебе в конце этого письма. Сделаешь это с самого утра. Затем около полудня сообщу тебе маленький секрет, тот, которого ты от меня ждешь. Видишь ли, магический укол очкастого доктора подействовал. Если бы мне не подоспели на помощь, рассказал бы тебе все на чердаке авторемонтной мастерской "Шангри-Ла". Ты бы меня выслушал, записал и пристрелил, как Шелдона. Только лучше.
Такова судьба. Сейчас я снова почувствовал, что значит быть живым, и мне это понравилось. Я хочу от тебя гарантий: как только каждый из нас получит то, что хочет, никто не станет меня больше разыскивать с пистолетом, шприцем или чем-то еще в этом роде. Я узнал о твоем статусе из чудесной игрушки под названием Интернет. Ты, я вижу, человек известный. К тому же благотворитель, у тебя связи с ведущими политиками, ты присутствуешь на множестве скучных обедов. Желаю тебе удачи в твоих свершениях. Если ты нарушишь предложенную мной сделку, последует расплата. Как обычно. Появятся компрометирующие тебя документы, история о моей жизни. В мельчайших подробностях. Если со мной что-либо случится, все средства массовой информации в последующие десять лет будут кричать об этом.
Поскольку ты богат, в тюрьму тебя не упрячут. Но вот что плохо. Ты будешь парией. Подумай об этом. Не будет больше приемов, бесплатного шампанского. Не будет ложи в опере. Утром, открывая почту, ты будешь видеть не приглашения, а счета. Станешь таким же, как все мы. Ужасно, правда?
Я закажу столик в "Лумис энд Джейк" на половину первого (хочется поскорее забыть вкус тюремной пищи). Если проявишь сговорчивость, все будет кончено. Жди звонка.
Твой Бирс.
P. S. Омар за твой счет.
Я отправил письмо. Интересно, сколько времени понадобится на то, чтобы оно дошло до адресата? Сам ли Кайл открывает почту или секретарь читает ему вслух с компьютера?
Как бы быстро это ни происходило, я не думал, что в половине первого ночи он дожидается моего послания. У меня было время подумать и подготовиться.
Кайл Маккендрик вряд ли положит миллион долларов на банковский счет в Лихтенштейне. Прежде всего он мошенник, а уж во вторую очередь – бизнесмен. Если бы приоритеты сложились иначе, все могло быть по-другому.
Все же мне следует заручиться гарантией, что я и Элис Лао Лао безопасно покинем город, хотя даже сейчас эта идея меня не привлекала. Я никогда не жил где-то еще. Куда я поеду? К тому же я заслужил обед в "Лумис энд Джейк". Это место было связано с воспоминаниями, а реклама в ресторанном путеводителе, который я нашел в своем жалком номере, их оживила. Ресторан даже не сменил вывеску – плохо нарисованные омары и крабы. Реклама обещала лучшую еду в городе, приготовленную семьей, работающей здесь почти восемьдесят лет. Отец Микки Карлуччо, моего школьного друга, владел этим заведением наряду с городским рыбным рынком. Подростком я зарабатывал там себе на карманные расходы. У Карлуччо были и другие связи, о которых я узнал позже. Мы с Мириам ходили туда обедать еще до нашей свадьбы, когда с деньгами было получше. Один или два раза брали туда Рики, когда он немного подрос. Заказали ему его любимое чоппино, и он измазал себе лицо томатным соусом. Ресторан стоял на берегу более пятидесяти лет, из окон были видны лодки и паромы, тюлени и чайки. Невозможно представить себе наш город без "Лумис энд Джейк", для меня они, во всяком случае, связаны воедино. А когда со всеми неприятностями будет покончено, прежде чем решу, что делать дальше, устрою Элис Лун хороший дорогой обед.
На пути к этому имелось лишь одно препятствие.
Я не имел ни малейшего представления, чего так хотели от меня Стэп и Маккендрик. Почему готовы были убить за это кого угодно?
Завлечь Маккендрика в ловушку я надумал, вспомнив отца. Он говорил о бешеных собаках: никогда не вступай с ними в драку, не пытайся убежать. Просто найди такого же бешеного пса, и пусть сами между собой разбираются.
Такой совет я дал бы Рики, когда бы мальчик подрос. Отцам положено так поступать, хотя сомневаюсь, что в реальности кто-то последовал такому совету.
Были ли эти люди и в самом деле бешеными? Если нет, то можно ли отыскать логику в их поступках? А что, если они понравятся друг другу и объединятся против тебя?
В голове зазвучала песня Флитвуда Мэка, которую я слышал на берегу.
"Иди своей дорогой".
Это я и пытался делать. То, чего Стэп и Маккендрик не ожидали. У этих двух людей были деньги, за ними стояли организации, у них был доступ к оружию. Все то, что пещерный человек из восьмидесятых годов и вообразить себе не мог. Я не мог играть с ними по их правилам. Мне нужно было заставить их играть по моим.
И в этом все дело. Во многих отношениях я был плохим полицейским: не мог стрелять. Плохо проявлял себя в драке.
У меня был единственный талант: я умел говорить с людьми – высокопоставленными и из низов, большими и маленькими, честными и мошенниками. И это было существенным достоинством по очень важной причине. Когда я стал полицейским, то очень быстро заметил одну вещь. Пока люди говорят с тобой, они не стреляют. За оружие хватаются, когда разговору приходит конец.
Поэтому я постарался развить в себе способность убеждать. Пришло время проверить, не утратил ли я свой талант в тюрьме.
Вышел из комнаты с бьющимся сердцем. Подошел к ее номеру и дважды тихонько постучал, чтобы не разбудить соседей. Подождал.
Лао Лао отворила дверь. На ней была фиолетовая длинная ночная рубашка. В одной руке у нее была сигара, в другой – бокал с янтарной жидкостью.
– Чего явился? – пробормотала она и впустила меня в комнату.
– Вы верите в призраков? – спросил я.
– К чему такой вопрос?
– Да просто так, – пожал я плечами. – Могу я называть вас Лао Лао, как Элис? Мне так будет проще.
– Конечно, можешь. Я и сама хотела предложить.
– Вы хорошо говорите по-английски.
– Когда хочу. Полезно прикидываться тупой китайской старухой. А Тебя как называть?
– Зовите Бирсом.
Она уселась на кровать, вытащила из-под матраса сумку, вынула бутылку дешевого виски и налила в пластиковый стаканчик, стоявший у стула.
Я вежливо отказался.
– Утром мне понадобится ясная голова. Большой день.
– Каждый день – большой день.
– Некоторые больше других. Вы не ответили на мой вопрос.
Она глотнула виски и поморщилась.
– Многие китайцы верят в призраков. Что до меня, то не знаю. Кто-то сказал: если верите в них, то они существуют. Если нет, они вас не побеспокоят. Почему спрашиваешь?
Скрывать не было смысла.
– Мне является жена.
Лао Лао с интересом на меня взглянула.
– Она что-нибудь говорит?
– Ничего полезного.
Старушка смяла вонючую сигару в раковине возле кровати.
– Элис говорит, что у тебя плохо с памятью. Может, это единственный способ ее улучшить.
– Я тоже об этом думал.
– Тогда прислушайся. Заставь ее говорить.
– Как?
Она подняла бутылку.
– В меня, Лао Лао, столько всего вкачали, что вы и представить не можете. Не помогло. И больше мне не хочется.
Она ссутулила спину и уставилась на свои колени.
– Что действительно поможет, – продолжил я, – так это информация.
– Я всего лишь старая женщина. Зачем ты мне это говоришь?
– Затем, что все, что случилось, началось в клубе, созданном Джонни и Мэй. В "Сестре дракона".
Она помахала сморщенным кулачком.
– Это только Джонни. Мэй тут ни при чем.
– Она была там. Лицензия оформлена на ее имя.
– Нет! Она лишь оказала услугу своему глупому брату. У нее было доброе сердце. Как и у ее дочери.
– Клуб убил ее. Убил их обеих. И мою жену. И моего сына.
По выражению лица Лао Лао я понял: она жалеет, что впустила меня в комнату.
– Чего ты хочешь от меня, Бирс?
– Того, что поможет мне понять: чего хотят эти люди.
– Они считают, что ты сам знаешь!
Мне стало ясно, что Элис сказала своей бабушке гораздо больше, чем дала мне понять. Либо… Я не хотел задумываться об альтернативе.
– Они ошибаются. А завтра я должен им что-то сказать. Не знаю что. Этому должен быть положен конец. Мы уедем отсюда, спрячемся и рассоримся друг с другом.
– Ты иногда бываешь неглуп, – сказала она, что, как я понял, было редким комплиментом.
– Я много лет провел в тюрьме за то, чего не делал. По-вашему, это умно?
– Ты бы видел подонков, которых она приводила домой. С моей внучкой что-то не так. Ты для нее слишком хорош.
– С ней все в порядке. У меня сейчас не то на уме. Мне нужна помощь.
Она поерзала на кровати. Видно было, что собирается сказать что-то неловкое.
– Ты должен запомнить, Бирс. Я приехала сюда нелегально сорок четыре года назад. Мэй тогда было два года, а ее брат – на два года старше. Я думала, что муж приедет следом через несколько месяцев. А этот дурачок взял да и помер. Я осталась одна, без всякой помощи. Ни от полиции, ни от родственников. Для меня это был хороший урок. Выучилась держаться в тени. Притворяться дурочкой перед незнакомыми людьми. Сделалась невидимкой.
– Я могу это понять, – согласился я.
– Да, а вот дети этого не понимали. Джонни и Мэй не считали себя китайцами. Думали, что они дома. Делали то, что хотели. Правда, они тоже были на нелегальном положении. Просто не знали этого. Притворялись теми, кем не были. Когда все пошло наперекосяк, у них ничего не осталось. За исключением матери, которая на них орала. Что еще я могла сделать?
Она отставила стакан. Лао Лао была интересной женщиной. Впрочем, это меня не удивило.
– Послушай, Бирс, говорю это единственный раз. Я пыталась наставить их на истинный путь. Затем сдалась. Когда твои дети идут по неправильной дорожке, можешь кричать на них, пока голос не потеряешь. Если ничего не получается, все, что остается, – это ждать и надеяться. Я не могла исправить Джонни. Неудачником был, неудачником и остался. Никогда ни для кого ничего не сделал. А вот Мэй – прекрасный ребенок. Всегда старалась выручить его из беды, а от него – ни слова благодарности. Ничего. Вот такой она была. Все ее любили. Она была бы хорошей, если бы выбросила из головы всю чепуху. Мэй очень исправилась, когда родила дочку. Элис вся в нее. Но несколько лет назад ты бы ее не узнал. Она была бездельницей и жила с бездельниками. Потом изменилась.
Я догадывался, в чем тут причина.
– Когда решила, что ей нужно узнать о своей маме? – спросил я.
– Ну вот, я же говорила, что ты неглуп.
– А если ей это не удастся?
Она снова взяла стакан с виски и посмотрела на меня.
– Элис не все мне рассказывает. В этом отношении удалась в мать.
Мне это тоже приходило в голову.
– У нее сейчас проблемы?
– Сейчас у всех у нас проблемы, разве не так?
– Вы знаете, что я имею в виду, Лао Лао. Ведь это Элис ко мне пришла, а не я к ней.
Она глотнула еще виски.
– Я тебе уже сказала, Бирс. Если ребенок не хочет с тобой делиться, его не заставишь. Не получится.
Этот путь был для меня закрыт, хотя Лао Лао прекрасно знала, о чем я говорю. Я попытался подойти с другой стороны.
– Кто дал деньги Джонни на клуб? – спросил я.
– Не знаю.
– Если вы говорите неправду, я никому не смогу помочь. Ни Элис, ни себе, ни вам. Будет слишком поздно.
Понимаете?
– У нас есть деньги. Можем куда-нибудь переехать.
– Но тогда Элис так ничего и не узнает. А люди, на которых она работает, совсем озвереют.
– Не запугивай меня, Бирс.
– Но это важно. Вы любите Элис. Она любит вас. Это важнее всего на свете.
– В самом деле? – взъярилась она. – Что ты любишь? А? Ты и себя-то не любишь. Куда все это тебя заведет? Исправь прежде себя, а уж потом исправляй всех нас.
– Я такой же, как Элис. Хочу знать, что случилось, – сказал я растерянно. – После… – На эту тему я, по правде говоря, не думал, но нельзя было позволить ей выгнать меня из комнаты, прежде чем не нажму на нее еще немного.
– Джонни связался с плохой компанией. Элис мне так сказала. Кто ему дал деньги на клуб? Местные преступники? Кайл Маккендрик?
Она рассмеялась.
– Кайл Маккендрик! Этот надутый белый господин в модном костюме. Я – китаянка, Бирс. У нас есть преступники. Настоящие бандиты. Эти люди могут схватить Маккендрика за ноги прямо сейчас и бросить в океан. А белые люди… хотят быть одновременно и мошенниками, и знатными господами. Китайские преступники знают, кто они такие. Им не нужны званые обеды с политиками, чтобы тешить собственное самолюбие.
Я понял, что Лао Лао пытается мне на что-то намекнуть.
Я работал в этой части города. Знал четыре соперничающие группировки, которые хотели управлять Чайнатауном. До сих пор помню их имена. Такие вещи не забываешь: Во Шин Во, Сан Йи Он, 14К-Хау и 14К-Нгаи.
– Значит, если ресторан открыт не на деньги белых мошенников, то, может, его открыли на деньги китайских мошенников?
– Это же Чайнатаун! Половина ресторанов и баров были открыты на деньги мошенников. Неужто думаешь, что меня это беспокоит?
Все мои предположения рассыпались.
– Сдаюсь. Что осталось? "Национальная стрелковая ассоциация"? "Опус деи"? Бойскауты?
Она смотрела на свои старые с раздутыми суставами пальцы, и вид у нее был жалкий. Мне было стыдно давить на нее, но выбора не оставалось.
– Скажите мне, Лао Лао, сейчас, или я выйду из этой комнаты, навсегда уеду из этого города. У меня была жена, она меня обманывала. Я тогда этого не знал, но это нас всех и погубило. Стоило жизни и ей, и моему ребенку. Возможно, и Мэй убили за то же самое. Этого я не знаю. Знаю лишь одно: обмана я больше не потерплю.
Я уселся рядом с ней на кровать, взял ее старые руки и заглянул в лицо.
– Все так и будет, – сказал я.
Она вытащила свои руки и сгорбилась.
Затем взглянула на меня с горестью и облегчением, потому что было видно: Лао Лао сама не любила этот секрет.
– Это было правительство, – пробормотала она и налила себе еще виски.
Вид у нее был испуганный. По-настоящему испуганный. Это чувствовалось даже в ее речи, потому что она перешла на ломаный английский, который, по всей видимости, использовала в разговорах с белыми людьми.
Мне хотелось стукнуть себя по лбу. Лао Лао с самого начала пыталась мне это сказать. Она до сих пор считала себя нелегальной иммигранткой. Она и умрет с этим убеждением. Такая женщина, как она, плюнет вслед мошеннику, такому как Кайл Маккендрик. Возможно, она распивала чаи с женами и матерями главарей четырех китайских группировок. Слушала, как те жалуются: трудно, дескать, отстирать пятна крови с одежды их мужчин. Когда все другие возможности отпадают, следует посмотреть на самую невероятную.
– Расскажите, – попросил я.