– Ты моего хвоста никогда не видел, – говорит Стэп, посмеиваясь, мне показалось, что он подмигнул Мириам. – О, прошу прощения.
Он достает что-то из кармана своего черного пиджака. Этот предмет размером с кирпич. Черный, с белыми кнопками и номерами.
Стэп отходит от нас и начинает в этот кирпич что-то говорить.
Я злюсь.
– В чем дело? – спрашивает она.
– Что за манеры!
– Это же телефон, Бирс. Говорят, у всех нас со временем будут такие.
– Только не у меня.
– А почему?
В ее голосе усталость и раздражение, близкое к гневу.
– Каждому человеку нужно место, где он может побыть один, – замечаю я. – Личное пространство. Место, где можно подумать.
– Каждому человеку нужны деньги. Как думаешь, сколько он получает на своей секретной службе?
– Понятия не имею. У нас ведь есть дом.
Она оглядывается на белый фасад и быстро меня целует.
– Милый пещерный человек. Когда ты начнешь таскать меня за волосы?
– Он что, этого еще не делает? – спрашивает Стэп.
Он закончил разговор. Он по-прежнему держит в руке черный кирпич.
– Только наедине, – отвечает Мириам. – Как ты обычно предпочитаешь?
Он улыбается, и от этой улыбки мне делается тошно.
– Иногда хорошо, когда медленно, – говорит он. – Иногда – когда быстро. Сегодня…
– Ридли! – говорит она смеясь. – Я имела в виду кофе.
Я не могу поверить в то, что слышу. Он знает ее интимную фразу.
– Дай мне это… – говорю я и пытаюсь вырвать телефон из его рук.
– Бирс… – взвизгивает Мириам.
– Дай мне это!
Я хватаю большой уродливый пластиковый аппарат и швыряю его на землю. Он подпрыгивает на мягкой траве. Рики с приятелями, по-прежнему на велосипедах, смотрят на это. В его глазах шок и недоумение.
Я пинаю телефон ногой и кричу. Остальные, незнакомые мне люди, замолкают. Они смотрят на меня в ожидании. Я держу что-то в руках.
Это – кувалда.
Я и не знал, что она у нас есть. Понятия не имею, откуда она взялась. Все же…
Взмахиваю ею. Она ударяет по бруску на нашей садовой дорожке, по тому месту, где сейчас лежит телефон. Над землей поднимается пыль и грязь, образуя маленькую грозовую тучу в неестественно теплом весеннем воздухе.
– Человек должен знать свое место, – слышится позади меня голос Стэпа.
Я смотрю на телефон. В этот раз кувалда не промахнулась. Телефон разлетается на миллион кусков. Дешевый пластик, провода, кнопки…
Забавно, что из покореженного аппарата брызгает кровь. Сливается в ручейки, маленькие реки. Я чувствую горячие липкие пятна на своем лице, ощущаю запах крови.
Останавливаюсь в изнеможении. На теле выступает холодный пот.
– Мириам? – бормочу я и закрываю глаза.
Когда снова их открываю, они исчезли. Все мертвецы пропали. В ушах звучит ее холодный голос.
– А ты думал, что знаешь меня? – спрашивает она, словно поддразнивая.
Я сидел в кухне, настоящей кухне. Передо мной в чашке холодный кофе. Я не прикоснулся к нему и не доел яблоко.
Я трясусь, мне страшно.
Звонит маленький розовый телефон. Смотрю на него. Жаль, что у меня нет сейчас кувалды.
Затем беру его в руку.
– Бирс? С тобой все в порядке?
– Лучше не бывает, – отвечаю я после долгой паузы. – А у тебя?
– Хорошо, – отвечает Элис. – Думаю, мы готовы. А ты?
В тени яблони я вижу какое-то движение.
Задерживаю дыхание. Большой серый кот спрыгивает с нижней ветки и хватает воробья, клюющего полусгнившее яблоко. Птица дергается в его острых когтях. Я вижу облачко мягких перьев, перепачканных кровью.
– Готов.
Я поехал сквозь туман. Передвигался по памяти и по звуку трамваев, прислушивался к клацанью железных колес, дребезжанью старых звонков на невидимых улицах Эдема. Выехал в Вестмонт… Огромные черные лимузины выпускали из своих недр чиновников, готовых распоряжаться городом и судьбами людей.
Эти улицы были когда-то моей жизнью. Здания из красного кирпича в викторианском стиле, длинные узкие переулки с деревянными жилыми домами и магазинами. Серое одеяло мешало мне что-либо увидеть, но я знал, что все изменилось. В Вестмонте высились темные монолиты, сквозь туман смутно просвечивали желтые огни офисов. Возможно, там вообще не спят. В мое время здесь росла трава, ходили коровы. Улица с двухрядным движением соединяла Эдем с портом. Там, где когда-то были стоянки и склады и куда не заглядывали здравомыслящие люди, сияли неоновыми вывесками магазины, торгующие видеотехникой, и кафе фастфуда.
Мимо меня проносились машины. Я был для них невидимкой. "На велосипедах теперь передвигаются только представители среднего класса", – подумал я. Работу они начинают поздно, а на пирсе сейчас будет совсем мало народу.
Изменения начались во времена моего детства. Верфи становились все беднее и опаснее. Город утрачивал свое "наследие". Профсоюзы теряли власть. Все больше кораблей прибывали из Японии и Европы, привозили груз в контейнерах. Это требовало меньше рабочих и меньшей территории. Тридцать семь пирсов стали не нужны. Поэтому от них избавились, оставили первые девятнадцать, снесли двадцатый и двадцать первый и построили на этом месте новый концертный зал. Назвали его "Пирсы".
Сюда подходили паромы, привозили рабочих с островов и пригородов. Остальную территорию отдали под развлечения туристам: рестораны, бары, ярмарки, магазины, торгующие всем – от китайских игрушек до русских мехов.
Только двадцать шестой пирс остался таким, как прежде. Он стоял здесь три четверти века, и рыболовные суда привозили сюда улов. В большом стеклянном зале рыбного рынка местные жители и приезжие покупали лосося и треску, моллюсков и устриц. Известность росла, и сюда начал поступать более экзотический товар – крабы с Аляски, омары из штата Мэн, южноамериканская тиляпия и красный люциан с Ямайки.
Я со школьных лет знал это место. Во время каникул приходил сюда по утрам подработать. Чистил моллюсков, вынимал мясо из только что сваренных крабов. Затем, по окончании работы, ждал вознаграждения. Это было рагу из морской рыбы с помидорами, чесноком и вином. Мама такого никогда не приготовит, а хозяева угощали тех, кто хорошо потрудился.
Меня каждый раз кормили, и я всегда зарабатывал деньги. Здесь у меня был лучший друг, он-то и привел меня в это маленькое сообщество, почти исключительно итальянское. Звали его Микки Карлуччо. Он был сыном владельца этой части города.
Семейство Карлуччо являлось вторым поколением семьи, приехавшей сюда из Саленто в Апулии, и этим онигордились. Они владели двадцать шестым пирсом и магазинами с конфетами и напитками для туристов.
Если вы хотели торговать на двадцать шестом пирсе, вам надо было встретиться с отцом Микки, Артуро, крупным улыбчивым мужчиной. Каждый раз при встрече он трепал меня по волосам.
А те, кто хотел торговать своим товаром в розницу, сбывая его приезжим, праздно шатающимся вдоль берега, тележку тоже нанимали у Карлуччо. Нарушение этих правил каралось тем, что вас немедленно выпроваживали. У Карлуччо был также ресторан "Лумис энд Джейк". Назван он был так в честь Лумиса, выкупившего его у партнера за карточные долги. Это было еще до меня, но все говорили, что еда здесь и раньше была отменная, но стала еще лучше, когда во владение рестораном вступили Карлуччо.
В тот месяц, когда стало известно о беременности Мириам, носильщик, пришедший за получкой, обнаружил Артуро за столом на пирсе двадцать шесть. Выстрелом в упор ему разворотило лицо. Прежде чем это случилось, кто-то отхватил ему пальцы громадным кривым ножом, которым Артуро обычно потрошил большую рыбу – тунца и палтуса. Артуро нравилось угождать покупателям.
В суд мы, естественно, не обратились. Ходили слухи, что одна из больших криминальных группировок, настоящая банда, потребовала, чтобы Артуро перевез на его судне партию наркотиков. У Артуро была семья численностью с маленькую страну. Возможно, с Лихтенштейн. Я помнил о нем немногое, но наркотики он обходил за милю.
Поэтому они отрезали ему пальцы, а потом выстрелили в лицо. Вспомнив это, я подумал, что в мое время тоже было не только солнце и лимонад.
Еще до тюрьмы я потерял связь со своим школьным другом Микки. Когда выбрал себе профессию, отношения охладели с обеих сторон. Но я позвонил ему после убийства Артуро Карлуччо и спросил, могу ли прийти на похороны. Я всегда любил его отца, особенно после того, как потерял собственного. Он был забавным. Живым и настоящим, как и большинство итальянцев с двадцать шестого пирса. Больших денег у них не было, а то, что зарабатывали, тратили на еду, выпивку и детей.
Микки сказал, что лучше мне не приходить. Я понял намек. Насколько нам в полиции было известно, никто не приходил к нему и не просил быть "крышей" операции по выявлению наркотиков. Если только Микки не сильно изменился с годами, он должен был послать их подальше, особенно после того, что случилось с отцом.
Никогда не угрожайте "салентини", сказал мне как-то Артуро после нескольких бокалов вина. Это бесполезно.
Ему было пятьдесят четыре, когда его убили. "Другое поколение", – думал я, подъезжая на велосипеде к порту.
Этот человек был двумя годами старше меня сегодняшнего.
У времени есть привычка подкрадываться незаметно.
Я прислонил велосипед к ржавой металлической ограде рынка и заглянул внутрь. Была половина восьмого утра. В это время здесь бывают только профессионалы: торговцы рыбой, рестораторы, пришедшие за лучшим товаром, пока его не раскупили другие, и стаи белых чаек, охотящихся за рыбными потрохами.
Запах сырой рыбы и моря ударил мне в лицо и отбросил на сорок лет назад. Если бы во мне была унция итальянской крови, пожалуй, устроился бы здесь на работу, под крылом Микки. И что бы тогда случилось?
Может, было бы еще хуже.
Вошел в ворота. Люди торговались у белых подносов с рыбой, морепродуктами и устрицами. Все было, как прежде. В углу, где готовили рыбное рагу, кто-то уже жарил помидоры и лук. Большой котел, черный и обугленный у основания, казалось, был тем самым, в котором Артуро когда-то тушил куски рыбы, он распевал итальянские песни, не выпуская из левой руки бутылку с дешевым вином. У меня невольно забурчало в животе.
Контора Карлуччо помещалась в том же самом месте: на первом этаже, высокие окна смотрели на двор. Интересно, что скажет Микки, когда человек, которого он не видел почти тридцать лет, войдет в дверь. Человек, которого он считает покойником.
Я все еще раздумывал, когда чья-то рука схватила меня. Эта грубая и твердая рука потащила меня за собой так быстро, что я даже не запротестовал.
Обернувшись, чтобы узнать, что происходит, обнаружил, что меня прижали к металлическому столбу. О такие столбы в прежние времена итальянцы зажигали спички, прежде чем закурить.
Человек, которого я не узнал, держал меня за горло. Он был старым, почти лысым, с красным, изрытым оспой лицом и водянистыми глазами. Тем не менее сильным и большим. Я не мог сдвинуться с места.
– Бирс? – спросил он, по-прежнему меня не выпуская.
– Микки?
– Кто ж еще?
– Извини. Столько…
– Да, давно не виделись.
– Вот именно. Знаешь, что меня поражает? – спросил я.
Он покачал головой.
– Почему все стареют? А я не меняюсь.
– Может, потому, что ты умер, – сказал он.
Он ослабил хватку, и я протянул ему руку.
– Разве не так? – спросил он.
– Да. Может наконец поговорим?
Через пять минут я сидел в конторе Микки Карлуччо. Передо мной стояла большая чашка с дымящимся капуччино. На тарелке лежал теплый хлеб чиабатта. На стене – портрет отца. Контора совсем не изменилась. Хороший кофе, хорошая еда и маленькая удобная комната остались такими же, как в моем детстве. Я мог бы остаться здесь до конца жизни.
Я рассказал Микки столько, сколько считал благоразумным. Он внимательно слушал, кивал головой, думал. Он тоже не изменился. Те же жесты, та же манера не перебивая выслушивать собеседника. Он просто постарел, только и всего. Это было особенно заметно на моем фоне. Я сохранил и волосы, и зубы, и фигуру. Возможно, благодаря тюремному режиму и регулярным медицинским проверкам. Думаю, они накачивали меня наркотиками по расписанию: им было важно понять, как я реагирую на нагрузки.
Микки жил все эти годы в реальном мире. Для него это означало два брака. Оба к настоящему моменту закончились. В этих браках он родил шестерых детей. Всех горячо любил. Сейчас у него была молодая подруга, работавшая менеджером в "Лумис энд Джейк". Я не спросил, как все случилось: встретил ли он ее на работе или потом взял к себе.
Когда я закончил, он допил кофе, покачал головой и сказал:
– Почему ты, Бирс? Вот чего я понять не могу. Из всех людей, которых я знал, ты казался самым правильным. Я думал, что ты выйдешь в отставку в пятьдесят пять, заживешь на хорошую пенсию и будешь радоваться внукам. Твоя жизнь казалась такой устоявшейся.
Пару раз мы с Мириам обедали вместе с ним и его первой женой.
– Не знаю, – честно ответил я. – Жил себе, думал: все хорошо, и вдруг…
Он перестал качать головой, встал, отошел от меня к высокому окну.
– Мне она никогда не нравилась, – сказал он, по-прежнему повернувшись ко мне спиной.
– Кто?
– Твоя жена.
Микки вернулся, сел и посмотрел мне в лицо.
– Она все время словно ждала чего-то. А ты для нее был чем-то вроде разогрева. Не знаю. Может, я глупость сказал. Я ведь ваших дел не знал.
– Нет, нет, мне интересно.
Я рассказал ему о том, что некоторые моменты моей жизни стерлись из памяти.
– Мы с ней часто ссорились? – спросил я.
Он энергично замотал головой.
– Нет. Ничего подобного. Должно быть, я что-то наплел, Бирс. Попроси меня заткнуться.
– Я не хочу, чтобы ты заткнулся. Был ли я когда-нибудь с ней жесток?
– Ты? Бог с тобой. Не помню, чтобы ты кого-то обидел. Не такой ты человек. Помню, когда нам с тобой было по десять-одиннадцать лет. Вокруг школы слонялись хулиганы. Я тогда был маленький. Не такой толстый, как сейчас. Ты меня защищал. И для этого тебе не надо было бить кого-то. Ты просто предупреждал: мол, им не поздоровится, если они не отстанут. Этого было достаточно.
Я порылся в памяти.
– Не помню.
– А я помню. По этой причине я с тобой и сдружился. И еще ты потрошил камбалу в два раза быстрее всех. Я эту работу терпеть не мог. И до сих пор не люблю.
Я невольно рассмеялся.
– А когда ты услышал о гибели Мириам и Рики?
Он заерзал в капитанском кресле, покачал его из стороны в сторону, поиграл авторучкой. Вылитый отец, хотя вряд ли он знал это.
– Ни одной секунды не верил в то, что ты мог убить ребенка, Бирс.
– А Мириам?
В этот раз ответ пришлось вытягивать.
– Как я и говорю, мне она не нравилась. Могу представить, что она способна свести человека с ума. Возможно, даже тебя. Она из той породы женщин, которые умеют красиво улыбаться, перед тем как разденут человека до нитки. Хочешь знать, что я думал?
– Да.
– Я думал, может, она что-то сделала с твоим ребенком. А то, что случилось после, явилось следствием. – Он вздохнул. – Это возможно?
– Не думаю. Нет, не думаю, что это возможно.
– Тогда… извини. Чего ты хочешь? Денег? Возможности уехать? Кто ты сейчас такой? Скрываешься или как?
Я пожал плечами.
– Я мертв. На бумаге. Так что если двое людей придут и сделают это по-настоящему, кто узнает?
– Это все, что мне нужно. Я тебя отсюда вывезу.
– Пока не надо, – спокойно сказал я.
– Бирс!
– Есть люди, которые знают, что случилось. Думаю, один из них в этом замешан. Я не могу этого оставить.
Он простонал.
– Что за люди?
– Половина из них бандиты, хотя представляются бизнесменами.
Микки Карлуччо выругался. Видно, знаком с этим не понаслышке. Интересно!
– А вторая половина?
– Какая-то правительственная группировка. Секретная служба, наверное. Люди, о которых никогда не слышишь, даже когда… дело доходит до суда. Они существуют. Не любят, когда кто-то становится у них на дороге.
Он примолк.
– Микки? – сказал я.
Он молчал.
– Ладно, – сказал я. – Понимаю. Глупо было с моей стороны приходить и надеяться. Глупо и грубо.
Я встал. Микки положил руку мне на плечо. Он был сильный человек.
– Не торопи меня, – проворчал Микки. – С нашей дороги тоже нужно кое-что убрать.
Вид у него при этом был не слишком счастливый.
– Знаю, ты думал, что моя семья была замешана в той истории. Все не так просто. Бандитом отец не был. Он едва коснулся этого. Ну кто он такой? Маленький человек, готовивший для людей хорошую еду. Он был при них шутом. Ничего серьезного не делал. Шутил и болтал лишнее, когда вино развязывало язык.
Микки посмотрел на фотографию на стене.
– Как-то раз два человека послушали его пьяную болтовню, явились сюда и спросили то, чего у него никогда не было. Разозлились и убили. У меня шестеро детей, две жены, подруга. Всех надо кормить. Я не хочу той же судьбы.
– Я это понимаю, – произнес я сочувственно. – Мне твоих денег не нужно. Просто хочу, чтобы ты немного помог. У меня скоро должен состояться разговор с очень важным человеком.
Я взглянул на часы.
– Точнее, через тридцать пять минут.
– Ого! Как мне нравится, когда меня предупреждают заранее!
– Я – мертвый человек, Микки. Хочу, чтобы этому разговору не помешали. Твои ребята могут это устроить. Особенно в такую погоду.
– Никакой стрельбы, – сказал он. – Никаких смертей.
– Это я тебе гарантирую. Если все пойдет хорошо, после половины девятого этого человека на твоей территории не будет.
– А если плохо?
– Тогда кто знает? Меня точно не будет. А китайцы болтать не станут.
Его глаза тревожно сверкнули.
– Китайцы! Они-то какое имеют к этому отношение?
– Пусть это тебя не волнует. Они что, такие плохие?
– Откуда мне знать? Зачем на нашу голову еще и китайцы? Ладно, пусть только выметаются побыстрее!
Он решительно на меня взглянул. Мне нравился нынешний Микки. Он стал властным и авторитетным человеком. Настоящим хозяином.
– А что еще?
Я развел руками.
– Что ты имеешь в виду?
– Не может быть, чтобы ради такой мелочи ты явился ко мне на рынок с самого утра. Уж больно вид у тебя виноватый и напуганный.
– Только ради этого. У меня запланирована встреча за ленчем в половине первого. "Лумис энд Джейк". Столик на троих.
– Да у тебя губа не дура. Я распоряжусь подать отличную еду. Вино из моего личного подвала. В магазинах ты итальянского вина не увидишь. Ленч за мой счет.
– За столом будут мужчина и женщина. О женщине можешь забыть. Мужчина – человек известный, и к нему нужен особый подход.
– Можешь быть спокоен, Бирс. Тебе положен бесплатный ленч и лучшее вино.
– Я хочу, чтобы твои ребята обеспечили защиту этого человека, похитили бы его, свели бы его с другим человеком, чтобы мы решили дело между собой.
Микки заерзал на стуле, потер лоб большим кулаком.
– Мне нужно, чтобы ты сделал еще кое-что, – добавил я.