– Это не то. Моя мама работала в той мастерской. – Она показала рукой куда-то назад. – С другими нелегалами горбатилась на жулика в Чайнатауне.
– И что?…
– Она вас видела. Каждый день, когда сидела за своей дурацкой швейной машиной и молилась, чтобы ей не отхватило половину руки, как это бывало с другими. Вы удивляетесь, почему я делаю то, что делаю?
Я покачал головой.
– Вы не сказали, чем занимаетесь.
– Не притворяйтесь. Она видела, как вы возвращаетесь домой на большом блестящем мотоцикле. Она думала, что вы смельчак, раз работаете в таком районе. И еще…
Она шагнула вперед и посмотрела мне в глаза.
– Она вас видела с ними. С вашей женой. Красивой маленькой женщиной. Моя бабушка, Лао Лао, рассказывала мне об этом много раз. Мама видела и вас, и вашу жену, и вашего мальчика, и она думала… Когда-нибудь и у меня так будет. Я добьюсь этого для себя. У меня будет такая семья. Такой дом. И все это будет моим.
– О! – сказал я.
Причина была где-то здесь.
– Почему ваша бабушка так часто обо мне говорила?
– Она меня воспитала. Она хорошая женщина, даже если и думает, что я недочеловек, потому что моя мама связалась с белым парнем, который сел на поезд, как только увидел, что тестовая полоска окрасилась.
– Ну ладно, Элис. Назовите вашу фамилию.
– Лун. Не просите ваших друзей из полиции наводить обо мне справки. Я у них не числюсь. Ничего интересного обо мне не найдете.
– Хорошо. Кстати, в полиции у меня друзей нет.
Я протянул ей руку для рукопожатия. Она взяла ее и рассмеялась.
– Можно вас попросить за эти деньги сделать еще и небольшую уборку? – спросил я.
– За эти деньги я сделаю, что…
– Нет.
Я не хотел, чтобы она говорила это. Даже в шутку.
– Уберите мел, хорошо? Отовсюду. Чтобы нигде не было полицейской разметки. Это дом, а не площадка для телешоу.
Мириам никогда не жила прошлым. Она считала это грехом. Тогда мне казалось это сумасбродством. Человека делает опыт, иногда, правда, ломает. Только теперь я ее понимаю.
– Никаких голубых линий, – настойчиво сказал я.
Мои веки были тяжелыми, как свинец. Голова болела. Я мечтал о спокойной ночи на большой мягкой софе на нижнем этаже.
– Никакой пыли. Никакой паутины. Сегодня я восстал из мертвых, Элис.
– Что? – спросила она, изумленно раскрыв зеленые глаза.
– Это – личная шутка. Когда-нибудь я ее объясню. Куда вы?
Я видел, как она бросилась в кухню, и подумал, что это могла быть Мириам. Увы! Это была отчаявшаяся молодая женщина, которую Стэплтон принудил делать то, что, возможно, ее не слишком интересовало.
Зачем? Этого я никак не мог понять.
Она остановилась и оглянулась на меня через плечо. Мириам никогда этого не делала. Она всегда поворачивалась к человеку лицом. Эти женщины были разными. Да и нет на планете двух одинаковых людей.
– Вам понадобится подушка, Бирс. Даже на такой софе, как эта.
Лицо ее выразило неуверенность.
– Вы не станете возражать, если я буду спать наверху? – спросила она. – В большой комнате? Если вам это неприятно…
– Нет, не возражаю.
– Привидений я не боюсь, – сказала она и исчезла из виду, оставив меня возле цветущей яблони.
В ярком свете прожекторов звенели в танце комары.
Когда вошел в дом, подушка лежала на софе. Я так устал, что ничто в мире не могло бы заставить меня бодрствовать.
Я ошибся.
Проворочавшись около часа, поднялся по знакомым скрипучим ступенькам. Что-то случилось. Обошел этаж, прежде чем войти в спальню. Меловые метки исчезли вместе с полицейской лентой. Элис Лун поработала, прежде чем пойти спать. По правде говоря, этого я не ожидал. Стало быть, она еще не успела снять свои джинсы и футболку. Я вошел в нашу старую комнату.
Она стояла возле моей старой двуспальной кровати, оглядываясь на меня и держась руками за пояс. Она была озадачена.
– Это могло подождать до завтрашнего дня, – сказал я. – Но все равно – спасибо.
– Я должна была раньше это сделать. Не сообразила.
– Нет, что ты…
– Я хотела, чтобы вы проснулись завтра для нового дня, – прервала она меня.
– Спасибо. Почему тебя воспитывала бабушка? – спросил я.
– Запоздалый вопрос.
– У меня тогда другое было на уме. Так почему?
Элис Лун уселась на кровать и посмотрела на меня. В этот момент она была похожа на подростка.
– Должна ли я рассказать это сейчас, Бирс?
– Да.
– Почему?
– Потому что ты в моем доме, и это важно.
Должно быть, в моем голосе появились интонации полицейского, и это ей не понравилось.
– Пожалуйста, – прибавил я.
Она сложила руки. Они были тонкими, но и сильными.
– В тот день, когда кто-то убил твою семью, убили и мою маму. Бабушки тогда не было дома, она работала. Мама тогда отпросилась с работы, потому что я то ли простудилась, то ли голова у меня болела…
– Прошу прощения, – сказал я. – И?
– Кто-то забил ее до смерти кувалдой. Так же, как здесь. Она, похоже, знала, что это произойдет. Мне было три года. Она затолкала меня в шкаф и приказала молчать, даже не дышать, пока она не скажет, что все нормально.
Элис сделала глубокий вдох.
– Я прислушивалась, а потом крепко зажала уши руками. Просидела в шкафу три часа. Так сказала бабушка. Я не кричала, пока она не пришла и не нашла меня. Я мало что помню, а то, что помню… не знаю, было это на самом деле или нет.
– Мне очень жаль.
Элис поднялась и встала передо мной. Она и в самом деле была миниатюрной и юной, младше своих двадцати шести лет.
– Ты уволена, – сказал я.
– Что?
– Ты слышала. Я нанял тебя для уборки дома и для того, чтобы ты одолжила мне мотоцикл. Я не хочу, чтобы кто-то совал нос в мои дела, думая, что личные причины дают ему на это право.
– Бирс!
– Ты можешь переночевать. Утром я хочу, чтобы ты ушла.
– Послушай…
Она покачала головой, подыскивая слова. На ее глаза избежали гневные слезы.
– Ты самодовольный динозавр. Тебя не было в нашем мире более двадцати лет. Ты понятия о нем не имеешь. Ты чужой.
Я развел руками.
– Это мой город. Я здесь родился. Я знаю его.
– В самом деле?
Она вышла на лестничную площадку, приблизилась к кладовке, которую мы использовали для хозяйственных надобностей, перешагнула через коробки на полу. Я следовал за ней, смотрел, как она раздвигает занавески. Молча ждал, и тут у меня перехватило дыхание. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дрожать. В это время думал только об одном: как было бы хорошо вновь оказаться в Гвинете, в той же камере, десять на двенадцать, находившейся в нескольких шагах от операционной Мартина-медика.
До сих пор помню вид из окна, когда были живы Мириам и Рики. Окна смотрели на зеленую лужайку, остаток пастбища старого Эдема. Да ведь это было не так уж давно. В окрестностях города паслись коровы. На лужайку падали тени: с одной стороны – от высоких стен склада, с другой – от какой-то хозяйственной постройки. Тем не менее там была трава, настоящая трава, и позади нее не было ничего, кроме одноэтажных домиков и сараев.
Трава исчезла. Моргая, я смотрел на море огней. Они уходили в небо, этаж за этажом, – жилые дома, офисы. Массивные стены из стекла и камня там, где не было ничего, кроме кустов и ребятишек, гоняющих мяч.
Элис вернулась от окна и ткнула в меня пальцем.
– Я нужна тебе, Бирс.
– Меня поздно переубеждать. Мой ответ – нет.
– Тот, кто убил твою семью, убил и мою мать, – сказала она.
– Заяви об этом в полицию.
– Полиция знает! Им и тогда это было неинтересно. Так с какой стати они сейчас заинтересуются? Всем плевать. Мы для них просто животные.
Должно быть, существует какая-то причина, по которой меня выпустили. Часть меня – думающая часть – кричала, что я должен сосредоточиться на этом. Найти виновного. Другая часть предупреждала, что нужно быть осторожным с Элис Лун. Возможно, все это игра. Стэплтон нанял ее с какой-то целью.
Мне неважно было, что со мной произойдет, лишь бы кто-то поплатился за Мириам и Рики, если этот "кто-то" еще жив. Но других трупов на совести мне не надо.
– А что, черт возьми, по-твоему, я могу сделать? – спросил я.
– Я хочу знать, кто они. Если они до сих пор живы. Хочу посмотреть им в глаза и спросить: почему? Разве ты этого не хочешь?
Я на мгновение закрыл глаза и подумал об этом доме в счастливые времена. И о большой черной дыре в моей памяти. Незнание может свести с ума, но убить не может.
– Я знаю, что мои жена и сын мертвы. Знаю, что я к этому не причастен.
Элис стояла в тени, и я не видел ее глаз. Она спросила:
– Ты уверен в этом?
– Да.
Мой ответ прозвучал не слишком убедительно.
– Ты это знаешь. А помнишь ли, что это был не ты?
Я не хотел подобных вопросов: их задавали мне в тюрьме более двадцати лет.
Огни меня раздражали. Я задернул занавеску, но они были такими яркими, что светили сквозь ткань.
– Знаю. И этого достаточно.
Я врал ей. И себе – тоже. Иногда, когда до смерти устанешь, трудно говорить.
– Сомневаюсь, – спокойно сказала она.
Элис Лун не была проституткой. Теперь я это знал, однако она отдалась бы мне сегодня ночью, если б понадобилось. Элис вышла на площадку.
Я ждал, прислушиваясь к шагам по скрипящим доскам. Дверь спальни закрылась со знакомым стоном. Воспоминания резанули по сердцу.
Спустился в гостиную, лег на софу и закрыл глаза.
Двадцать три года. Сменилось поколение за то время, пока я бился головой о стену в вонючей камере Гвинета. Мне пятьдесят два. Много ли у меня шансов?
Среда
Когда мы впервые переехали на Оул-Крик, мертвецов к телеграфным столбам еще не прибивали. Не занимались этим и в худших местах Сент-Килды, где бездомные коты, стараясь держаться в тени, крадучись пробирались от одной помойки к другой.
Я живу в меняющемся мире. Об этом мне несколько раз напомнили Элис Лун и человек, которого я все еще мысленно называю Стэпом. И все же ни он, ни она не подготовили меня к тому, что я увидел утром в первый день свободы, когда автомобильный клаксон разбудил меня кошачьим воем и заставил выскочить из дверей.
Было светло, так светло, что глазам стало больно после долгих лет, проведенных в застенках. Я увидел полицейский автомобиль, более грязный и побитый, чем тот, что сохранился в памяти. Две сутулые обезьяны в мешковатой полицейской форме топтались возле телеграфного столба, справа от заброшенного склада. Вспомнил, как Рики, загибая пальчики, включал этот столб в перечень, когда учился считать.
"Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор…"
Входная дверь числилась у него под десятым номером.
Воспоминания возвращались медленно, по собственной, неведомой мне воле.
Это был мой первый день после двадцатитрехлетнего сидения в одиночной камере. Я отметил, что утро замечательное. Впрочем, летом так и положено. С океана долетал прохладный бриз. Соли и озона в нем было достаточно, чтобы перебить запах заводских труб. Это был вкус свободы, и душа не осталась к нему безучастна.
К телеграфному столбу (в перечне Рики он значился под номером, один) был пригвожден мертвый человек. Я подошел поближе. Несколько людей проводили меня взглядом, однако у них явно не доставало энергии двинуться или сказать что-либо. Через щиколотки и ладони мертвеца был пропущен ржавый металлический штырь, удерживающий человека на черном деревянном столбе. Он висел в забрызганной кровью футболке и бесформенных джинсах. Мясистый подбородок опущенной головы лежал на серой, костлявой, волосатой шее. На голове – черный капюшон, похожий на бархатный мешок. Такие мешки надевали на людей перед повешеньем, во всяком случае в кино. В наши дни этого уже не делают. В современном цивилизованном мире эту функцию исполняет Мартин-медик.
Тем не менее в этом было нечто новое. Как и голос, отложившийся в закоулках моей памяти. Это был голос Рики, и он пел:
"Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы…"
"Помолчи, Рики, – попросил я. – Не мешай папе думать".
"Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек…"
"Ну не надо. Ты ведь тоже мертвый. И твоя мама – тоже. Может, это я убил тебя. Может, не я".
"Столб, шиповник, мусорный контейнер…"
А если не я убивал, то кто это сделал? В голове пустота. Не помогла и долгая ночь, проведенная в доме после двадцатитрехлетнего отсутствия. Воображение охотилось за фактами, стремилось заполнить черную дыру. По правде говоря, уверен я был только в том, что произошло после странного спектакля, устроенного в операционной Гвинета. Стэп вел себя так, словно делал то, что было ему ненавистно. Он и меня ненавидел по неведомой мне причине. Деньги, однако, передал и домой отправил.
Ясно вспоминались лишь неприятные, досадные мелочи. Каждая из них была незначительной сама по себе, но, связанные воедино, они вызывали дрожь, похожую на ту, которую я должен был бы испытывать в операционной, когда Мартин-медик выискивал место в вене, куда ввести иглу.
Я вспомнил себя лежащим на стальной кровати в ожидании смерти, увидел в своем воображении огромные желтые зубы Мартина… Умирать мне было не страшно: за два с лишним десятка лет я к этому подготовился. В некотором роде это было естественно. Кто-то, возможно, почувствовал бы разочарование, если шоу отменят.
Но сейчас…
Сейчас мне было страшно.
Я слышал, как мой ребенок распевает у меня над ухом смеющимся тонким голоском, звучащим над могилой, которой я не видел.
"Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…"
В моем доме находилась хорошенькая молодая женщина, наполовину китаянка, по имени Элис Лун. Явилась неизвестно откуда, предложила мне свое тело и неправдоподобную историю о маме. Кивнула, как собачонка, когда я ответил отказом. Хорошо, что смыла мел, очертивший силуэты скорченных трупов моей жены и ребенка.
Я чувствовал себя голым и глупым, самым глупым человеком на свете, болваном с мишенью на груди. Меня мог обмануть всякий, кто оказался бы у меня на пути, будь то Стэп, Элис или какой-нибудь злобный подонок, которого я еще встречу в странном и незнакомом мире.
К тому же – это было самым ужасным – впервые за двадцать три года я увидел мертвого человека. В тюрьме покойников убирали в мешки и относили в морг, как мусор, который надо убрать. Когда я носил полицейскую форму, вид трупа был не таким уж редким явлением. Покойники, разумеется, не лежали на улице, никто о них не спотыкался, тем не менее иногда они становились частью пейзажа. Мертвецы лежали, устремив в небо незрячие глаза. Я читал в них немой вопрос: за что?
Но здесь, на убогой улочке, рядом с моим домом… это было неправильно. Свой дом я обязан защищать. Город никогда не был добрым или сочувствующим. И все же он держался в рамках, а прибивание тел к столбам из этих рамок выбивалось.
Я взглянул на несчастного, на эту боль, кровь и агонию, и снова увидел нечто оттуда, нечто болезненное. Прислушался…
"Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…"
…и увидел пригвожденным самого себя в тот жаркий день. Мне придали такую позу, чтобы я все видел и взял на себя вину за то, чего, возможно, не делал.
Я закрыл глаза и увидел себя на столбе, а рядом – Мириам. Она смотрела на меня молча, а выражение ее лица говорило: "На этот раз ты действительно попал".
Это была правда. Я "попал". И всегда буду попадать. Лучше бы они в Гвинете вкололи мне нужную ампулу, потому что в каком-то смысле я уже умер. Все, что произошло после… голоса, воспоминания, Элис Лун, Стэп и безобразные копы, пыхтящие возле зловонного трупа, прибитого к старому столбу, все это было… неважно. Меня интересовало только одно. Я хотел знать, что случилось. Что я сделал или чего не делал. Может, я что-то могу исправить.
Все остальное значения для меня не имело.
Я посмотрел на полицейских и сказал:
– Добрый день, господа. Чудесный солнечный денек. Не могли бы вы не шуметь? Спать невозможно.
Копы были одной комплекции: оба толстые, с одинаковыми пустыми злыми лицами и мертвыми, усталыми глазами. Возможно, на операционном столе хирургическим путем кто-то убрал то немногое очарование, ум, душу, отпущенные им природой, а взамен не оставил ничего, кроме тика, скривившего на сторону рты, так что лица их застыли в постоянной гримасе, словно бы вопрошавшей: "Чего?"
В современном мире – я узнал это в тюрьме в те немногие моменты, когда удавалось поговорить с вновь прибывшими заключенными – вопрос этот обыкновенно был риторическим. Я знавал таких людей и в прежние дни. Они не задавали вопросов. Ждали, что ответы свалятся на них с неба с криком: "Смотри на меня! Смотри на меня!"
Забавно, что тик, поразивший их лица, был симметричным: один рот кривился на левую сторону, другой – на правую.
На них были толстые черные кожаные ремни. Такие носят электрики, обслуживающие линии высокого напряжения, правда, у этих людей были большие пистолеты, баллончики с каким-то нехорошим содержимым, рации и другие предметы, которые я раньше не видел. Все это висело на аккуратных зажимах. Раньше так подвешивали молотки и отвертки. Прогресс. Мне захотелось поскорее вернуться домой, войти в спальню и залезть под одеяло. Правда, там уже была Элис Лун.
– М-м?
Полицейский с правым тиком зол был не на меня. Он был зол на все, что его окружало.
– Здесь жилой дом, – сказал я. – Помнится, я читал, что по правилам вы можете включать сирены и мигалки, когда едете на помощь к живым людям. А здесь…
Я посмотрел на тело, прибитое к столбу. Пятна крови высохли и почернели. Тело застыло. Шел девятый час утра. Рассвет наступил задолго до семи. Он провисел здесь, как пугало, при свете дня добрых полтора часа, прежде чем кто-то – лица, выглядывавшие из разбитых и пыльных фабричных окон, подсказали мне, кто это был, – вызвал полицию.
– Я не являюсь экспертом в таких вопросах, но что-то подсказывает мне, что этот парень мертв.
Они едва смотрели на человека, прибитого к столбу. Складывалось впечатление, что они привыкли к таким вещам.
– О'кей, – сказал я. – Я только что приехал, и тут такая история. Это не моих рук дело, клянусь честью. Могу ли я теперь идти?
Полицейский с левым тиком хлопнул толстой рукой по жезлу. Показалось, что он сейчас меня им ударит. В это жаркое утро, при свете дня я вдруг почувствовал, что дрожу.
– Неплохая идея, – пробурчал он. – Мы как раз ждем титиктивов…
Слово "детективы" он произнес как маленький ребенок.
– Вам нечего скрывать?
– Господа, – сказал я, разведя руками, – если бы я был тем самым человеком, вышел бы я сюда говорить с вами?
Они переглянулись.
– А почему вы здесь? – спросил полицейский с правым тиком. – Говорите правду. Мы все равно выясним.
Я улыбнулся, стараясь казаться безобидным простаком.
– Я прожил спокойную жизнь. Ни разу не видел мертвеца. Во всяком случае, убитого человека, но здесь – мне подсказывает инстинкт – человек вряд ли сам себя пригвоздил к столбу.