- Старик! - оскорбленно воскликнул Ксенофонтов. - Я скоро потрясу тебя таким фельетоном, что все твои убийцы померкнут.
- Неужели кто-то опять общественную клумбу оборвал? Нет? А может, дружинники задержали пешехода, который перешел улицу на красный свет?
- Мимо бьешь, старик, мимо. Твои ядовитые стрелы только тешат меня и смешат. Представь себе - сговариваются два директора магазинов. Один руководит обычным гастрономом, а второй - коопторговским. И что злодеи делают? Товары, которые поступают в гастроном, перевозят и продают в коопторговской лавке. А цены там почти вдвое выше. Усек? Все просто, средь бела дня, даже обвешивать несчастного покупателя нет никакой надобности.
- Сам догадался? - скучая, спросил Зайцев.
- Грузчик из магазина письмо в редакцию прислал.
- Что же он, с директором поссорился?
- Точно! Тот его за пьянку выгнал, а грузчик в отместку - письмо.
- Так это, - Зайцев проводил взглядом девушку, которая шла им навстречу, - это… Ведь маловато письма-то, документы нужны. Смотри, а то грузчик возьмет да помирится с директором, грузчики нынче в цене. А от письма отречется. История знает такие случаи. Документы нужны, - повторил Зайцев.
- Да есть кое-что… Не только ты, старик, воюешь, мы тоже не в сторонке стоим.
- Ну, будь здоров. - Зайцев пожал крупную ладонь Ксенофонтова. - Не забудь вечерком-то пивка купить. Какой-никакой, а все же гость придет. Денег у тебя полные карманы, скупиться негоже.
Зайцев, не торопясь, пересек улицу, прошел мимо больших витрин, изредка поглядывая на себя придирчиво и удовлетворенно. Чего уж там, собственная внешность нравилась Зайцеву. Правда, он не стал бы возражать, если бы у Ксенофонтова кто-то взял пять сантиметров роста и дал их ему. Войдя в тень, Зайцев вдруг заторопился, словно вспомнил об оставленных делах. В подъезд он почти вбежал, оставив за спиной залитую солнцем улицу и разомлевших от жары прохожих.
А Ксенофонтов, войдя в свой кабинет, сбросил пиджак на спинку стула, со вздохом окинул взглядом свой стол, заваленный письмами. Да, вести оживленную переписку, чтобы знать запросы, боли и радости читателя, - это входит в обязанности журналиста.
Где-то через час пришла старушка и, усевшись на предложенный стул, долго рассказывала, как тяжело ей жить в коммунальной квартире среди чужих людей, которые относятся к ней пренебрежительно, надеясь в конце концов занять ее комнату, рассказала, как часто она болеет и что нет даже человека, который бы подал ей стакан воды. Старушка всплакнула, рассказывая о своих горестях, и Ксенофонтов вынужден был сбегать за водой.
Потом пришел начинающий автор и принес стихи, потом пришел автор совсем не молодой, но тоже начинающий, и принес басню про лисицу, которая очень плохо относилась к окружающей среде и за это была наказана зайцем. Потом редактор всех собрал на летучку. Когда Ксенофонтов вернулся в свой кабинет, то застал там двух милиционеров, старушку из коммунальной квартиры и еще двух типов, которые смотрели на него с нескрываемым отвращением.
- Это он? - спросил милиционер у старушки.
- Он, батюшка, он!
- И куда положил?
- В карман, куда же еще… В пиджаке сидел, вот и сунул в карман.
- Что происходит? - спросил Ксенофонтов, чувствуя, что назревает что-то неприятное.
- Эта гражданка утверждает, что вы потребовали у нее сто рублей.
- Ложь! - закричал Ксенофонтов.
- Спокойно, гражданин, - холодно сказал милиционер. - Она была у вас на приеме?
- Была. Ну и что?
- Вы обещали ей помочь с жильем?
- Обещал. Ну и что?
- В таком случае позвольте заглянуть в карман вашего пиджака. Понятые, - милиционер обернулся к двум парням с отвратительными взглядами, - прошу быть внимательными. - Милиционер оттеснил Ксенофонтова в угол и извлек из его кармана сотню.
- У меня и номерок записан, - проговорила старушка, протягивая милиционеру замусоленную бумажку. - Вдруг, думаю, сгодится.
- Сгодится, мамаша, все сгодится, - заверил ее милиционер. - Ну что ж, будем составлять протокол. Факт взятки установлен.
- Ить, что, подлец, делает, - снова заговорила старушка, - вчера полсотни взял, позавчера полсотни, а сегодня уж, говорит, всю сотню давай. Во как! Но я все номерки записала…
Обернувшись к раскрытым дверям, Ксенофонтов увидел, что в коридоре столпилась едва ли не вся редакция, на него смотрели скорбно, будто прощались навсегда, а Ирочка-машинистка смотрела на него так грустно, будто в этот миг рушились все ее возвышенные представления о мире, и ответственный секретарь смотрел, и художник, и даже завхоз редакции смотрел, но спокойно, поскольку все его возвышенные представления были давно разрушены.
А милиционер за его столом, его шариковой ручкой, на бумаге, выданной завхозом, составлял протокол. Старушка сидела у стены, и лицо ее было огорченным, - вот, дескать, какие люди на белом свете попадаются, но что делать, в меру сил будем с ними бороться…
- Я могу позвонить? - спросил Ксенофонтов.
- Никаких звонков! - ответил милиционер.
- Но я хочу позвонить в прокуратуру!
- Уж и в прокуратуру проникли! - запричитала старушка. - Видать, делился, нешто можно одному за такое браться! Неплохо бы и у его прокурорского знакомого по карманам пошастать.
- Пошастаем, мамаша, - заверил ее милиционер. - Будьте спокойны. У всех пошастаем.
Ксенофонтов ужаснулся, вспомнив, что у Зайцева остались две пятидесятирублевки.
- Я вам больше не нужен? - спросил Ксенофонтов у милиционера.
- Ишь шустряк! - непочтительно воскликнула бабуля. - На свободу захотел. Его только выпусти, он такого натворит, такого натворит…
- Должен вас задержать, - заявил милиционер, - чтобы предотвратить дальнейшие преступления. В таких случаях обычно конфискуется имущество, нажитое незаконным путем. А ловкачи успевают все по приятелям разнести… Бывает, что, кроме раскладушек, и конфисковать нечего.
- Вы и так, кроме раскладушки, ничего не конфискуете, - горько рассмеялся Ксенофонтов.
- Прошу! - милиционер показал на дверь. - Машина подана, гражданин взяточник!
- Только суд может признать меня виновным! - вдруг закричал Ксенофонтов, но тут же устыдился своего неприлично тонкого голоса.
- И за этим делом не станет, - успокоил его милиционер. - Граждане, прошу освободить проход. К задержанному не подходить, с ним не разговаривать, ничего не передавать. Все необходимое он получит на месте.
Выйдя на улицу, Ксенофонтов оглянулся на окна родной редакции и нескладно полез в машину с зарешеченными окнами.
А вечером друзья, как обычно, сидели в ободранных креслах Ксенофонтова, перед ними на журнальном столике стояла бутылка пива, а в блюдце были насыпаны брусочки соленых сухариков. Пил, правда, один Зайцев. Сославшись на плохое самочувствие, Ксенофонтов отказался. Он выглядел каким-то встрепанным, хотя уже принял душ, сменил рубашку, побрился и причесался, пытаясь соскоблить с себя гнусные впечатления от служебных помещений правосудия.
Зайцев же, наоборот, был оживлен, рассматривал стакан на свет и вообще давал понять, что весьма доволен собой и окружающей действительностью.
- Вот смотрю я на тебя, Ксенофонтов, и думаю, - произнес он, но тут что-то снова отвлекло его. - Так вот, смотрю я на тебя и думаю… Ты ведь можешь стать неплохим газетчиком, Ксенофонтов. У тебя и рост приличный, и голос обладает необходимой зычностью, и весь ты из себя довольно мм… представительный. - Зайцев почесал кота за ухом. - На демонстрации ты можешь поднимать щиты с итогами выполнения обязательств гораздо выше других контор. Но это все, что я могу сказать хорошего о твоих способностях, это все, Ксенофонтов.
- Спасибо, не так уж мало.
- Тебе нужно работать над повышением образования, читать художественную литературу, классиков. И это… - Зайцев вышел на кухню, взял в холодильнике бутылку пива, принес ее, не торопясь, открыл, наполнил стакан. - Хорошее пиво, - сказал он, дождавшись, пока осядет и уплотнится пена. - Очень хорошее. В нем чувствуется приятная свежая горечь. А цвет, ты посмотри на цвет! Так о чем это я… А, вспомнил! Слушай, тебе нужно бороться с корыстолюбием. Да, алчность тебя погубит, запомни это.
- Кто жадный? Кто алчный?! - Ксенофонтов вскочил, воздел руки, но, наткнувшись ладонями на потолок, устыдился и снова рухнул в кресло.
- Видишь, как ты воспринимаешь дружескую критику, - рассудительно заметил Зайцев. - С таким отношением к недостаткам тебе трудно будет рассчитывать на какой-то рост… Я имею в виду духовный, нравственный…
- Я эту старуху видел первый раз в жизни!
- Напрасно. Надо изучать своих героев… Вот я, например, до сих пор помню этого… машиниста… Нет, таксиста. Как его… Во! Твой Апыхтин до сих пор стоит у меня перед глазами, как живой. Если мне предложат персональную машину, а я этого не исключаю, и если у меня спросят, кого бы я хотел видеть своим водителем, отвечу не задумываясь - только Апыхтина! А что касается пекаря Фундуклеева…
- Ты что-то хотел сказать об изучении героев.
- А, верно… Вот ты утверждаешь, что видел старуху первый раз в жизни. Верю. Но это плохо. Ведь она - родная тетя того самого директора гастронома, о котором ты собирался писать.
- Так это провокация?! - вскричал Ксенофонтов так, что дети, которые играли во дворе, подняли головы к окнам девятого этажа.
- Конечно, - кивнул Зайцев. - Но до чего же ты беспомощен, Ксенофонтов, если какая-то старуха в два счета обвела тебя вокруг своего немытого пальца! Срам. Какой раз убеждаюсь - деньги до добра не доводят. Чуть зашевелились зелененькие в твоих руках, и все, кончился журналист Ксенофонтов.
- Между прочим, эти зелененькие ты тут же заменил мне на красненькие. Тоже, видно, к ним неравнодушен, а?
- Я спас тебя! - торжественно сказал Зайцев. - А ты на меня бочку катишь. У старухи были записаны номера полусотенных. И останься они у тебя, ты бы сейчас смотрел на свой любимый город не с девятого этажа, а из полуподвального помещения.
- Ты хочешь сказать, что мне эти деньги подбросили?
- Ксенофонтов, ты соображаешь, как… Как твой кот, который изодрал всю мебель и превратил эту комнату в камеру. И по внешнему виду, и по запахам, и по тем истошным воплям, которые слышны по ночам даже на улице.
- Значит, ты хочешь сказать… - Ксенофонтов уставился напряженным взглядом в стену. - Ты хочешь сказать…
- Слушай меня, Ксенофонтов, и не говори потом, что не слышал. Я все понял, как только ты показал мне вторую пятидесятирублевку. Неужели ты такой дурак, что воображаешь, будто судьба гоняется за тобой по пятам, подбрасывая купюры зеленого цвета?! Если бы судьба относилась к тебе именно так, твоя девушка не вышла бы замуж за алкоголика.
- Не трожь мою девушку! - некрасиво завизжал Ксенофонтов. - Она, между прочим, недавно звонила, поздравила с очерком…
- Ей тоже понравился пекарь Фундуклеев?
- Заткнись. Ей нравлюсь я.
- Конечно, - кивнул Зайцев. - Я это понял, когда она пригласила тебя на свадьбу. Она так и сказала своему избраннику… Когда он протрезвел, естественно… Я, говорит, пригласила для потехи одного журналистика, гости скучать не будут. Одна фамилия, говорит, чего стоит - Ксенофунтиков. Будущий муж от хохота про опохмелку забыл.
- А знаешь, Зайцев, ты можешь пожалеть, что сейчас находишься здесь, а не в полуподвальном помещении. С девятого этажа тебе лететь вниз куда дольше.
- И это ты говоришь мне, твоему спасителю?
- Пиво пьешь? Пей. Только иногда стакан все-таки отставляй в сторону. Когда ты все понял?
- После второй твоей находки. Я взял обе бумажки в руки и увидел, что их номера идут рядом, один за другим. Они побывали в одних руках, Ксенофонтов. А потом оказались в твоем кармане. После этого я очень непосредственно поинтересовался твоими творческими планами. А стоит у тебя спросить о творческих планах, ты начинаешь токовать как тетерев, наслаждаясь звуками собственного голоса. Так я узнал о магазинных махинациях. А на что способен зажатый в угол директор магазина, мне хорошо известно. Он провел небольшую операцию, и в результате ты не можешь о нем писать фельетон, ты сам не лучше - ты взяточник.
- До чего ты умный, Зайцев! - искренне восхитился Ксенофонтов. - А я-то первым делом тебя в ресторан потащил… Нет, наверно, я очень глупый человек.
- Не возражаю. Что ты делал, когда мы расстались после обеда? Побежал вприпрыжку осуществлять творческие планы, у бедной старушки начал сотню клянчить…
- Зайцев! - предостерегающе сказал Ксенофонтов и показал рукой на раскрытую дверь балкона.
- Не нравится? А как у тебя сотня в кармане оказалась? Как?
- Понятия не имею… Они полезли в карман пиджака, а она там. И старушка показала, вот в атом кармане, говорит…
- Даже не знаю, стоит ли мне водиться с тобой, - задумчиво проговорил Зайцев. - Даже не знаю… Старушке на приеме у тебя плохо стало? Воды попросила?
- Да… Я принес ей воды… Из соседней комнаты.
- Она в кабинете оставалась одна?
- Зайцев! - Ксенофонтов с грохотом упал на колени. - Мне стыдно!
- Это хорошо. Стыд лечит. От глупости, самовлюбленности, беспечности… Так вот, ты после обеда как кузнечик запрыгал в редакцию, а я написал рапорт начальнику следственной части о готовящейся провокации. И подколол к нему две зеленые бумажки. А когда старушка принесла записанные номера, рапорт уже лежал на столе начальника. Провокация стала очевидной. Нам осталось только поинтересоваться родственными связями старушки и, конечно, вволю посмеяться.
- Как посмеяться? Над кем?
- Ну, ты даешь! - расхохотался Зайцев. - Над тобой, над кем же еще?
- И долго смеялись?
- Даже сейчас не могу остановиться! - Зайцев радостно вскинул ногами. - Но я не сказал тебе самого смешного… Десятки-то верни! Потешился, и хватит. А то мне и в отпуск не съездить.
- Знаешь, Зайцев, боюсь, что мне сейчас этот отпуск куда нужнее, - проговорил Ксенофонтов.
КОРОЛЕВСКИЙ УДАР, ИЛИ О ПОЛЬЗЕ ИГРЫ В ШАШКИ
Был поздний теплый вечер, можно даже сказать, что за окном стояла душная летняя ночь, огней становилось все меньше, только на горизонте, как всегда, неустанно и ненасытно полыхали зарева металлургических гигантов. Зайцев и Ксенофонтов сидели в продавленных креслах перед низким столиком, на котором стояла подсохшая бутылка из-под пива и возвышались две небольшие горки рыбьей шелухи. Из этого можно было заключить, что сидели они давно, что переговорено между ними предостаточно, что пора уже, как говорится, и честь знать. Дверь на балкон они раскрыли и сидели в одних лишь штанах, сбросив рубашки на диван. Вот тут-то Зайцев и произнес слова, которые заставили их просидеть еще около часа.
- Вот сидишь ты, Ксенофонтов, - проговорил Зайцев с деланным равнодушием, - в этом ободранном котом кресле, и мысль у тебя сонная, вялая, и поза у тебя какая-то беспомощная, и взгляд блуждает по комнате в поисках подушки… А вот представь себе - раздается выстрел, пуля пробивает стекло и проносится в одном сантиметре от твоего виска. Что ты делаешь?
- Падаю на пол, ползу в прихожую и выключаю свет.
- Правильно. А потом?
- Запираю входную дверь еще на один замок и ползу к телефону.
- Зачем?
- Звонить тебе. Звать на место происшествия.
- Тоже ничего, - кивнул Зайцев. - Все правильно. А потом? Потом, когда ты бухнешься на свой лежак и уставишься бессонными глазами в темноту, о чем ты будешь думать? Что придет в твою непутевую голову?
- Мне станет любопытно - кто бы это мог выстрелить, чем и у кого я мог вызвать столь сильный гнев?
- И кого ты заподозришь в первую очередь?
- Конечно, тебя, Зайцев. И профессия у тебя безжалостная, и оружие есть, и меня знаешь лучше других. Значит, и оснований для подобного злодейства у тебя больше.
Зайцев взял бутылку, повертел ее перед глазами, посмотрел на свет сквозь зеленоватое стекло и, запрокинув голову, поднес ко рту горлышко, дожидаясь, пока одинокая капля пива преодолеет расстояние от самого дна до горлышка и сорвется ему в рот. Но капелька не торопилась, медленно ползла внутри бутылки, а добравшись до края, повисла, не в силах оторваться. Зайцев слизнул ее языком и поставил бутылку на стол.
- А теперь скажи, Ксенофонтов, как ты думаешь, почему я так поздно засиделся у тебя?
- Любишь меня безмерно, тебе нравится быть со мной, ты счастлив провести здесь вечерок, у тебя…
- Ошибаешься. Я жду звонка. Мне должны позвонить.
- Сюда? И что? Принесут пива?
- Нет, боюсь, до этого не дойдет.
В этот момент раздался телефонный звонок. Зайцев невозмутимо взял трубку и сказал:
- Слушаю.
Ксенофонтов смотрел на друга со смешанным выражением озадаченности и обиды - трубку должен был взять он, в конце концов, он у себя дома, а не в гостях у этого тощего самоуверенного следователя.
- Ну что? - спросил Ксенофонтов, когда Зайцев, положив трубку, уставился невидящим взглядом в темноту ночи, озаряемую искусственными извержениями магмы на металлургическом заводе.
- Умер.
- Кто? - сон отлетел от Ксенофонтова, как вспугнутый воробей.
- Вот и я говорю. - Зайцев, кажется, не услышал вопроса. - Стреляют в твое окно. И ты начинаешь думать - кто? И знаешь, к какому выводу приходишь?
- Да, - ответил Ксенофонтов, поднимаясь из кресла и закрывая своей тенью столик с остатками пиршества. - Я прихожу к выводу, что это мог сделать кто угодно. Каждый человек, которого я знаю, которого когда-то знал или которого когда-либо узнаю. И происходит это не потому, что я испорчен, не потому, что всем успел напакостить, вовсе нет… Это происходит потому, что я не могу представить, как кто поймет самый невинный мой жест, слово, поступок. Я думаю, что это шутка, а она оказывается смертельным оскорблением. Я полагаю, что задаю вопрос, а на самом деле показываю свое болезненное любопытство. Я прошу денег, а он думает, что требую. И так далее. И лишь когда мимо моего уха просвистит пуля, я начинаю оценивать свои деяния иначе. Это страшно, Зайцев, это неприятно и постыдно - обнаружить в своей душе столько подозрительности. Да, мы живем в мире дружеской всеядности, приятельской необязательности, мы прощаем мелкие обиды, срамные намеки, неотданные долги, но, когда происходит нечто серьезное, все это обрастает зловещим смыслом. И мы постигаем истинную свою сущность.
- Или сущность своих друзей, - негромко добавил Зайцев.
- Неважно, - с преувеличенной уверенностью заявил Ксенофонтов. - Хорошо то, что мы начинаем хоть что-то постигать! Значит, говоришь, умер?
- Да, у него почти не было шансов.
- И… Кто же его? - осторожно спросил Ксенофонтов, опасаясь, что Зайцев услышит в его вопросе неуместную назойливость или стремление узнать служебную тайну.
- А! - Зайцев махнул рукой. - Друзья, знакомые, приятели… Все, как обычно. Хорошо это или плохо, но убийства чаще всего совершают близкие люди. Уж коли у нас нынче гласность, скажу больше - почти всегда убийца и его жертва находятся в родственных отношениях, или же у них общие деловые интересы, или приятельские…
- Любовники?
- Да, и любовники. Все рядом, Ксенофонтов, все рядом.