Автомобильная авария, на первый взгляд выглядевшая обычным несчастным случаем, превращается в целую цепь запутанных событий и судеб…
Содержание:
-
Ход первый 1
-
Ход второй 2
-
Ход третий 5
-
Ход четвертый 6
-
Ход пятый 7
-
Ход шестой 10
-
Ход седьмой 12
-
Ход восьмой 14
-
Ход девятый 15
-
Ход десятый 17
-
Ход одиннадцатый 19
-
Ход двенадцатый 21
-
Ход тринадцатый 23
-
Ход четырнадцатый 25
-
Ход пятнадцатый 28
-
Ход шестнадцатый 29
-
Ход семнадцатый 30
-
Ход восемнадцатый 32
-
Ход девятнадцатый 33
-
Ход двадцатый 34
-
Ход двадцать первый 37
-
Ход двадцать второй 39
-
Примечания 40
Адам Холл
Мат красному королю
Ход первый
Той ночью, когда погиб Брейн, прошел дождь.
Он хлынул разом, как это бывает летом, заставляя людей поспешно складывать шезлонги, искать укрытия под деревьями, нырять в подъезды, толпиться на порогах магазинов на Оксфорд-стрит и под навесами на автостоянках. Этот короткий и ласковый дождик умерил жар длинного летнего дня перед самым наступлением темноты, умыл и напоил его, отправляя ко сну.
К полуночи небо от Доггер-банки до островов Сцилли снова очистилось, и половинка луны воцарилась на нем словно королева. К трем часам ночи с крыш и тротуаров, где горели фонари, сошел влажный блеск, и пыль вновь завладела городом; но за его пределами листья все еще оставались зелеными и свежими, а там, где над дорогами нависали деревья, сохранились лужи с дрожащим в них отражением луны.
Серая машина, в эти ранние часы больше похожая на привидение, двигалась по направлению к Лондону и вскоре пересекла границу графства Суррей. Часы на панели управления показывали пять минут четвертого. После дорожного столба с указателем "Саут-Нолл" стрелка спидометра полезла вверх, к следующей цифре.
Бишоп смертельно устал. Он ехал почти весь предыдущий день и целую ночь; уже наступало утро следующего дня, и ему приходилось часто моргать, всматриваясь в освещенный фарами участок дороги. Там, где шоссе шло прямо, луч света через несколько сотен ярдов растворялся в темноте, на повороте же быстро набирал яркость, изредка выхватывая светящиеся глаза или взмах крыльев.
Вскоре после Саут-Нолла дорога стала темной. Здесь дождь шел дольше, чем в других местах. Свет фар приобрел желтый оттенок; живая изгородь смотрелась зеленее; шины скрипели на мокром асфальте.
Индикатор показывал, что осталось только три галлона бензина, и Бишоп раздумывал, дотянет ли до Лондона или лучше свернуть на Доркинг-Роуд, сделать крюк в несколько миль и заполнить там бак в работающем ночью гараже. Удлинять путь, однако, не хотелось, и он решил рискнуть. Громадный "роллс-ройс" бесшумно летел сквозь лунный свет, и Бишопу казалось, что даже без горючего он домчит не только до Лондона, но и куда угодно, хоть на край земли. Этот классический автомобиль, созданный конструкторским гением английской промышленности, после трехсот миль пути обретал, казалось, в сиянии луны собственный норов и ему не нужен был бензин, ибо горючее принадлежит к числу тех вещей, которые имеют значение только в дневное время.
На одном из поворотов нолльского холма показалась встречная машина. Сначала фары ее мигали сквозь ветви деревьев, потом вспышки стали ярче. Бишоп притушил огни, но другой водитель не последовал его примеру. Свет фар встречной машины слепил глаза, ярко озаряя серый лимузин и превращая его в сверкающее белое пятно, отбрасывающее блики во всех направлениях. Вспыхнуло даже зеркало, куда свет попал, отразившись, видимо, от заднего стекла.
Совершенно ослепленный, Бишоп дважды мигнул фарами, призывая водителя соблюдать правила хорошего тона. Встречная машина уже надвигалась на него. И тут Бишоп понял, что происходит нечто странное. Он прижался к самому краю шоссе, используя последний свободный участок пространства между крылом автомобиля и крутой стеной скалы, которой ограничивалась дорога. Бишопа это спасло, и тот, другой, стремительно пролетел мимо, чуть не срезав багажник "роллс-ройса".
Бишоп затормозил возле самой отвесной скалы. По другой стороне дороги шла широкая ограда, выкрашенная полосами в черный и белый цвет для лучшей видимости. Бешеная "вентура" врезалась в нее со страшным треском, пробив насквозь. За ограждением начинался крутой, поросший деревьями склон. Когда Бишоп выбрался из машины, "вентура" уже нырнула вниз, а пока он бежал через дорогу, раздался удар такой мощности, что он явно мог быть только последним. Потом стало тихо, слышны были только шаги Бишопа.
Он бежал по мокрым листьям, по белой разметочной линии, по темным тормозным следам, оставленным колесами "вентуры". Дорогу возле сломанного ограждения словно изморозью покрыло мелко битым стеклом. Бросившись в пробоину, Бишоп прикидывал, успеет ли спуститься, прежде чем вспыхнет пламя, и в то же время спрашивал себя: а имеет ли это какое-то значение? Ничего не могло сохраниться от "вентуры", проломившей ограждение на такой скорости, и человек, оказавшись в центре мешанины из металла и дерева, вряд ли имел шанс выжить.
Сбегая по темному, заросшему травой скользкому склону, Бишоп оцарапал скулу о сломанную ветку дерева. Хрустнула попавшая под ногу жестяная банка, и он выбросил вперед руку, чтобы не наткнуться на сук. Внизу слева виднелись темные очертания автомобиля. В тусклом холодном свете луны он был похож на мертвого слона, застрявшего между деревьев. Скрещенные тени ветвей, пятна листьев создавали причудливый узор на земле. Свет дрожал на стальном диске крутившегося колеса - переднего левого, - все еще сохранявшего остатки прежней энергии. Машина лежала на боку.
Бишоп посмотрел на водителя, потом выпрямился и отступил назад. В этом тихом месте двигались только он да колесо. Оно крутилось все медленнее и медленнее, треснувший роликовый подшипник чуть слышно поскрипывал. Взгляд Бишопа отметил, что колесо перекошено. Еще минуту оно вращалось, деформированная его часть вместе с мерцающим на ней листиком отклонялась… отклонялась… отклонялась. Наконец колесо остановилось, но возникла оптическая иллюзия, будто оно медленно двинулось в обратном направлении. Потом даже это обманное вращение прекратилось, и колесо замерло.
Пока Бишоп стоял внизу, с дороги послышались звуки подъезжавшей на большой скорости машины. Она замедлила ход, водитель явно увидел проломленное заграждение и стеклянную изморозь на дороге. Заскрипели тормоза, машина дала задний ход, потом остановилась. Двигатель смолк, хлопнула дверца, эхом прозвучали торопливые шаги.
К разбитой машине кто-то спускался. Толчками приближалось бледное пятно лица; шаг был неровным, ноги скользили по склону. Постепенно прорисовывались подробности: распущенные темные волосы, тускло-красный цвет помады на губах. Поблескивал в темноте браслет.
Бишоп слышал, как женщина перевела дыхание. Она чуть не бросилась к смятой машине, но взяла себя в руки и остановилась неподалеку, глядя на него.
Тихие звуки ворвались в тишину - какая-то жидкость, то ли вода, то ли бензин, закапала, ударяясь о землю. Паузы между каплями становились все короче - кап-кап-кап, удары учащались, быстрее, быстрее, и наконец слились в непрерывную струйку. Потом вновь наступила тишина.
- Здесь уже ничем не поможешь, - сказал Бишоп.
- Откуда вы знаете?
Женщина двинулась к машине, и ему пришлось быстро обойти вокруг и встать у нее на пути. Она снизу посмотрела ему в лицо и вновь спросила:
- Откуда вы знаете?
Решительным жестом он предложил ей отвернуться от машины.
- Вы должны поверить мне на слово.
Некоторое время она стояла совершенно неподвижно, глядя себе под ноги. В воздухе витал запах бензина. Текло явно из бака, а не из радиатора.
Бишоп рассматривал женщину: молодая, стройная, дорого одетая; она, казалось, совершенно забыла о его присутствии, застыла в неподвижности словно сфинкс. Внезапно она вскинула голову и устремилась вверх по склону. На высоких каблуках это было непросто. Бишоп догнал женщину и пошел рядом, помогая в трудных местах - там, где были кусты, где встречалась темная, пропитанная влагой земля. Раз она поскользнулась, и он подхватил ее; в такую теплую ночь рука ее оказалась ледяной.
Они выбрались наверх, к пробитому ограждению. Женщина обернулась, вглядываясь в деревья, и через минуту проговорила ровным, бесцветным голосом:
- Я знала его.
Бишоп бросил на нее быстрый взгляд.
- Да? - сказал он. - Мне жаль…
Она повернулась, и они перебрались через пробоину на проезжую часть дороги.
- Я поеду позвоню в полицию, - сказал Бишоп. - Там, внизу, у подножия холма, есть телефонная будка.
Пока он говорил, женщина отошла легким быстрым шагом и села в свою машину. Дверца закрылась, заработал двигатель. Аккуратно развернувшись, она помчалась вверх по холму. Дорога загибалась на повороте, и поэтому вскоре исчезли из виду даже красные задние огни. Некоторое время еще слышался звук работающего двигателя, но и он наконец стих. Столь быстрое появление и исчезновение женщины показалось Бишопу довольно странным.
Позвонив из телефонной будки, он снова подъехал к дыре в ограждении, выключил зажигание и стал ждать. Полицейские появились через несколько минут: яркий свет фар, нарастающий шум двигателей, шуршание шин по мокрому асфальту. Щелканье дверных замков, торопливые шаги: "Мистер Бишоп?"
Он утвердительно кивнул и выбрался из машины. Когда полицейские пробирались через ограждение, подъехала "скорая помощь"; она смотрелась здесь слишком роскошно со своей сияющей бежевой полировкой и горящим внутри уютным светом. Бишоп пошел вниз по склону. С листьев все еще капала оставшаяся после дождя влага. Внизу два человека осматривали водителя разбитой "вентуры". Бишоп наблюдал за их лицами. Один чуть прищурил глаза, выражение лица другого не изменилось. Можно было подумать, что он видит обычную вещь, что-то вполне нормальное.
Подошла бригада "скорой помощи", и полицейские принялись за свою работу. Пока Бишоп давал краткие показания, прибыл подъемный кран и остановился на краю дороги. Вскоре сквозь деревья пробился луч света, отыскивая разбитый автомобиль. Лица стали казаться еще бледнее.
С дороги послышался чей-то голос. Возле дыры в ограждении сметали стекло. Это напомнило Бишопу эпизод из далекого прошлого: усталый официант собирает остатки битого стекла с пола приблизительно в такое же время. У метлы на дороге тот же шуршащий ритм - медленный и философский: это, мол, не последнее разбитое стекло в мире, завтра будет еще, звонкие осколки - неизбежный продукт жизнедеятельности всякого человеческого сообщества.
Закончив с показаниями, Бишоп полез вверх по склону. Бригада "скорой помощи" уже поднялась вместе с носилками и тем, что было закрыто на них одеялом. За это время прибыло еще несколько полицейских, они измеряли следы, оставленные колесами. Все делалось очень спокойно и споро: люди, переговаривающиеся тихими голосами, витки рулетки, вспышки фонарей, огоньки сигарет, покашливание. До Бишопа донеслось недоуменное бормотание. Он различал только отдельные слова: "Файрстоун"… "Данлоп"… "Микелин"… "Здесь вот развернулся". Поняв, в чем дело, Бишоп подошел ближе.
- Данлопские шины - мои, - сказал он. - Не знаю, какие были у него, а третий след принадлежит машине французской марки "диланж", у нее могли быть шины "микелин". Эта машина подъехала сверху, остановилась, дала задний ход вот здесь, до заграждения. Потом она развернулась на дороге и поехала обратно вверх по холму.
Полицейские кивнули в ответ, еще раз тщательно проверили измерения и теперь, казалось, были удовлетворены. Подъемный кран тяжело разворачивался; он отбывал, не достав разбитую машину; наверное, эту работу оставили на дневное время. "Скорая помощь" давно уехала. Бишоп сел в машину и тоже отправился в путь, окончательно решив свернуть на Доркинг-Роуд и заправиться бензином.
В гараже, пока заполнялся бак, он осмотрел заднее крыло, которое задела "вентура". Повреждение было небольшим, просто вмятина, и на этом месте осталось пятно кремовой краски. В ожидании сдачи Бишоп вспомнил о сером "диланже" и о женщине. Хотелось бы знать, отчего она исчезла таким странным образом, сказав всего три слова, причем скорее для себя, чем для него. И почему она развернулась, не продолжила путь, а направилась обратно - туда, откуда приехала?
Женщина сказала, что знает человека в разбившейся машине. Может быть, они ехали куда-то вместе, друг за другом. Она двигалась за ним; он выбыл, и ей ничего не оставалось, как вернуться. Куда бы они ни ехали, это уже не имело значения.
Бишоп отогнал от себя мысли и отправился домой. Добрался он только к пяти часам, отнял носовой платок от царапины на подбородке и принял холодный душ, смывая с себя все триста пятьдесят миль пути. Уже светало; он задернул шторы и лег в постель, стараясь заснуть. Тело ныло от усталости, но голова оставалась ясной, и сон не приходил.
А подумать было о чем: не только о том, как авария деформирует человеческое тело, придавая ему самые чудовищные формы; не только о том, как бы ему самому разнесло башку, если бы не удалось избежать столкновения, но - и о женщине. О ледяном холоде ее рук, когда он поддержал ее; о спокойствии, с которым она сообщила, что знает погибшего; о том, как она странно уехала.
И еще ее глаза. Ярко-синие на очень привлекательном лице, служащем скорее фоном для них. Когда она смотрела на Бишопа поверх разбитого автомобиля, они были огромными, холодными и спокойными. Они ничего не выражали: ни боли, ни сожаления, ни потрясения.
Бишоп не мог уснуть, к тому же сквозь шторы уже пробивался яркий дневной свет. Но даже если бы было темно, все равно эта женщина лишила его покоя.
Ход второй
Мисс Горриндж стирала пыль с письменного стола. Он был очень большим, сделанным из дуба, и каждое утро требовалось не меньше получаса, чтобы привести его в порядок. Вернее, три минуты на пыль, а остальное время уходило на то, чтобы убрать со стола все, а потом расставить и разложить снова в том же порядке: телефон цвета слоновой кости, стопа журналов, скопившихся за несколько месяцев, сигаретница из сандалового дерева, китайские нефритовые статуэтки, пепельница, табакерка, подставка для сигар, бумага для заметок в футляре, кактусы, несколько зажигалок, ножи для бумаги, книги, скрепки, блок почтовой бумаги, карандаши, сургуч, подсвечники, стеклянные пресс-папье, кусок влажной глины… Мисс Горриндж смотрела на кусок глины. Это что-то новое.
Почти каждое утро на столе появлялось нечто новое. Вчера Бишоп познакомился с Клиффордом Муром, который и сунул ему эту глину. В руках Мура это был несозданный шедевр, материал для гения. В руках же Бишопа он останется куском глины - навсегда. Правда, Бишоп попытается вылепить из него какую-нибудь фигурку, прежде чем выбросит и откажется от мысли быть скульптором. А если он встретит Арнольда Стоковски, на его письменном столе появится виолончель. Или познакомится с каменщиком, и тогда стол украсят ящик цемента и мастерок.
Мисс Горриндж, конечно, мысленно преувеличивала, складывая журналы возле телефона; но как-то раз утром она действительно нашла на этом столе старый водолазный шлем. Бишоп купил его на одном из аукционов, потому что, как он выразился, его интересовали рыбы. Целый день он провел, полируя шлем до блеска, надевая на голову и разглядывая через стекло комнату, словно пьяная сомнамбула. Теперь, перевернутый, заполненный землей и засаженный геранью, шлем превратился в цветочный горшок и висел в небольшом зимнем садике позади дома.
Мисс Горриндж держала в руках комок глины, вдыхая его приятный запах, когда в комнату вошел Бишоп. Было семь часов утра, а он уже оделся.
Взглянув на него, мисс Горриндж спокойно сказала:
- Твои часы спешат. Еще рано.
Бишоп вяло бродил по комнате, заложив руки за спину. Она тихо вздохнула, наблюдая за ним и стараясь определить, в каком он настроении. Настроений у него имелось множество, все разные, но они никогда не проявлялись бурно. Если, например, бешенство, то холодное. На этот раз настроение Бишопа легко угадывалось - знакомое "статическое беспокойство". Что-то случилось ночью.
- Что случилось ночью? - спросила мисс Горриндж.
Бишоп смотрел, как она ставит китайский нефритовый кувшинчик рядом с табакеркой; комок глины лежал на листе бумаги. Он так и знал, что Горри все сразу поймет. Он помнил, как год назад она вошла к нему в комнату и положила на письменный стол телеграмму:
"У острова Тенериф в желудке мертвой акулы найдены покрытые лаком женские ногти. Интересно, Бишоп?"
Через месяц в Кейптауне арестовали стюарда одного из судов, и Бишоп восстановил в памяти факты, чтобы записать их в свой журнал: убийство оказалось не безупречным, не достигло совершенства, поскольку акула сохранила свидетельства преступления; но Горри задала ему тогда работенку. Среднего возраста, консервативная, с дипломом Оксфорда и страстью к вышиванию, родная тетя и одновременно секретарь Бишопа, Вера Горриндж обладала феноменальной способностью чуять фантастическое, невероятное, жуткое и мрачное.
Бишоп не торопясь добрел до стола и уперся руками в край, выискивая среди безделушек свою пенковую трубку. Набивая ее табаком, он пробормотал, не поднимая глаз:
- Мне нравится этот фартук. Очень милый.
- Спасибо, Хьюго.
Она двинулась с тряпкой через комнату к роялю "Бехштейн". Этот фартук с цветочным узором мисс Горриндж разыскала вчера в магазинчике на дальней улочке, где ему не знали цены. Он был сшит из бирманского шелка и стоил пять шиллингов. Продавец называл его "передником". Она чувствовала себя скупердяйкой, когда покупала его.
- Что ты сделал с машиной? - спросила она. - Крыло поцарапано.
Он сидел в резном кресле за письменным столом, откинувшись назад и следя за солнечным зайчиком, поселившимся в викторианском стеклянном пресс-папье.
- Задело рикошетом.
- По чьей вине?
- Другого парня.
В комнате прозвучало тусклое "ля", когда мисс Горриндж стала протирать клавиатуру.
- Ты записал его номер?
- Да.
Она закрыла крышку и взяла вазу для цветов.
- Мне не нравятся вмятины на твоей машине. Потребуй с него хорошую компенсацию.
Вернувшись через полчаса, она застала его все так же сидящим в кресле с рассеянным видом.
- Ты позавтракал, Хьюго?
- А?