Надо отдать должное Акуле – едва завидев мою физиономию, тут же побледнел и на ватных ногах поплелся к стойке бара: мы еще с Афгана научились понимать друг друга без слов. Интересно, что он вычитал на моем лице, скользнув по нему мимолетным взглядом?
Ведь я, опасаясь подсадных в самой таверне, в это время задумчиво созерцал наполненный бокал, в сферическом тулове которого отражались действующие лица предстоящей драмы, а возможно, и трагедии – завсегдатаи, приблудные и сам хозяин, похожий на казацкого атамана Тараса Бульбу. Но с черными, как смоль, усами и почему-то феске с кисточкой.
Но, как бы там ни было, а Акула из ситуации вышел достойно – пообтерся, сукин сын, по заграницам: уже у самой стойки он изобразил дурацкую ухмылку и зашпарил черт-те на каком языке, похоже на испанском.
Хозяин, колыхая брюхом, сладко улыбался и кланялся, правда, не очень низко и без должного рвения, и в ответ что-то буровил по-гречески. Короче, диалог получался еще тот.
Наконец Акула, в достаточной мере продемонстрировав возможным наблюдателям свой явно не славянский образ, просто согнулся в поясе и сгреб с полки за спиной хозяина таверны бутылку шотландского виски.
Прихватив заодно и стакан, он раскованным шагом направился в табачный туман, где разглядеть его было довольно проблематично; за ним, семеня на удивительно непропорциональных – коротких и кривых – для такого богатырского телосложения ногах, поспешил и грек, держа в руках керамическую мисочку с маслинами.
Я одобрил выбор Акулы – он уселся рядом с дверью, ведущей в коридор, где были туалеты; а то, что они имели достаточно широкие окна, выходившие на задворки, мой бывший сержант, похоже, знал точно.
У меня совершенно не было сомнений в том, что он, как и я, дня два ходил кругами в окрестностях таверны. А потому я даже загордился: нет, не зря своих орлов гонял на тренировках до умопомрачения, нарабатывая автоматизм в выполнении главных правил разведчика-диверсанта при проведении спецопераций в тылу врага.
Они вошли сразу же, как только Акула уселся за стол. Двое. С типично славянской внешностью и мягкой тигриной походкой убийц.
Я бросил быстрый взгляд на окно – троица "туристов" по-прежнему щелкала "Кодаками", видимо фотографируя голубиное дерьмо на карнизах обветшалых домов.
Пять человек! Моб твою ять! Не много ли для нас двоих? А ведь еще есть и подвижные группы на автомашинах. И сколько их там?
Дела-а… Я зыркнул исподлобья на Акулу.
Он поймал мой взгляд и виновато потупился. Мне почему-то захотелось его подбодрить: не дрейфь, братан, бывало хуже, но реже. И твоей вины в том, что сюда заявилась толпа топтунов, нет – судя по солидно поставленному материальному и, несомненно, техническому обеспечению наружки, о нашей встрече было известно не только тому, кто послал тебя в Афины…
Условными жестами я просемафорил Акуле о наличии хвоста и о примерном количестве топтунов. Впрочем, вошедших в таверну он уже вычислил и без меня.
Глядя на его хищный оскал после приема моих "новостей", я забеспокоился – как бы он, взбесившись, не наломал дров. Что-что, а норов бывшего сержанта Акулькина я знал не понаслышке; он долго раскачивался, мог вытерпеть любые насмешки и наезды, но, когда ему попадала вожжа под хвост, крушил направо и налево без разбору до полной своей отключки, будто древний берксерк.
Однажды, когда мы чудом вернулись на базу, потеряв половину отделения, Акула едва не разорвал на куски чересчур ретивого особиста, вздумавшего по горячим следам провести дознание.
От трибунала его спас наш Батя, командир 173-го отдельного разведывательного батальона спецназа Светличный, тогда еще майор. Он тет-а-тет пообещал ретивому сверх всякой меры нюхачу, приехавшему в Афган за внеочередными звездами и наградами, лично пристрелить его, если сержанта Акулькина отправят на тюремные нары.
Зная из оперсводок репутацию Бати, особист не усомнился ни в одном его слове и поспешил спустить дело на тормозах. А вскоре и сам сбежал в другую часть…
Продолжая пить вино и закусывать маслинами (а они в таверне, как и в других афинских пивнушках, были отменного качества), я краем глаза наблюдал за двумя топтунами, сидевшими через три стола от Акулы.
С их места открывался превосходный обзор всего зала, и я не мог не отдать должное профессионализму топтунов. Они были похожи друг на друга, словно родные братья-близнецы, – крепко сбитые, русоголовые, с виду совершенно бесстрастные и, понятное дело, имеющие скандинавские ксивы. И на том, и на другом были недорогие и неброские прикиды с датской символикой – наверное, чтобы подчеркнуть "нордическое" происхождение хозяев.
Итак, мы с Акулой оказались в западне. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, кто нужен топтунам. Ясное дело – мистер Волкодав.
Хотя, скорее всего, ни меня лично, ни моей клички они не знали: наученный горьким опытом предыдущих заданий, я на этот раз потребовал от Кончака смены своих установочных данных. И теперь по легенде, предназначенной для толстозадых лампасников и их продажных адъютантов, в Греции с Мухой работал некий капитан спецназа Кудряшов по кличке Кот – это чтобы и намека не было на мой профессиональный уровень и физические кондиции.
А я, выполнив свою часть задания – вытащив Муху из зоны, – отправился выполнять другое куда-то в Штаты.
Конечно, проследить, куда девался майор Левада, не составляло особого труда для нашего начальства, в особенности тем, кто болел за благополучный исход операции "Брут" всей душой – понятно, по каким причинам.
Но чтобы знать конкретику, требовалось влезть в мозги Кончака (для начала), а после в главный компьютер ГРУ, где под спецшифрами значились "борзые", "волкодавы", "торпеды" и прочие профессионалы военной разведки, в отличие от "тихушников", большую часть которых заносили в компьютерную память лишь после выхода на пенсию. И то не всегда.
Так что я был совершенно спокоен на предмет опознания моей светлой личности; ко всему прочему я шарил под задрипанного моряка, коих немало слонялось по столичным дешевым кабакам, – трехдневная щетина на физиономии, пиратская повязка из черной в красную крапинку материи на лбу, добротная, но видавшая виды одежда и тяжелые американские ботинки на "солдатской" подошве.
Таких скитальцев морей, приехавших из Пирея, чтобы после очередного рейса оттянуться на всю катушку, в Афинах было пруд пруди.
Глядя на топтунов, я всеми фибрами души ощущал нарастающее напряжение, готовое в любой миг разрядиться грозой среди постепенно наполнявших таверну любителей опрокинуть за компанию стаканчикдругой.
Эти двое, поначалу само спокойствие и миролюбие, теперь нетерпеливо ерзали на жестких скамейках, будто им вставили шило в одно место, и буквально пожирали глазами любого, кто появлялся на пороге забегаловки.
Я их понимал – время шло, а желанного контакта "объекта" с "клиентом" не было. В разведке такая тянучка могла означать лишь одно – что-то не связалось. Или засветилась наружка, или агент перестраховался, изменив время и место встречи.
Если так, значит, агент имел на это веские причины, или контакт уже состоялся, а они проморгали, или "клиент" вычислил хвост в самой таверне и теперь посмеивается в бокал с вином, или…
В общем, еще добрый десяток "или". И теперь бедняги топтуны страдали, пытаясь угадать, кто из полупьяной кабацкой братии агент. Если, конечно, он вообще здесь был: и такая мысль имела место в их всполошенных мозгах.
Акула страдал. Иногда мы встречались взглядами – на долю секунды, не более, – и тогда в глазах моего связника мелькало что-то жалкое, безысходное, как у пса, уже понявшего, что хозяин ведет его на живодерню.
Надоело! Хватит изображать из себя сонных шелкопрядов в июльскую ночь! Держись, Акула, есть идея.
Ну, с Богом, помолясь…
Встав из-за стола, я направился к стойке, где торчал греческий "казак Тарас Бульба". Посетителей прибавилось, и теперь ему помогали две женщины, похоже, родня – дочери или племянницы.
Я шел пошатываясь и натыкаясь на стулья – как передвигались по таверне большинство засидевшихся завсегдатаев. Топтуны проводили меня цепкими взглядами, но подозрений я не вызвал, и они вновь стали ревизовать входящих и других, кто мало-мальски подходил под мировой стандарт тайного агента: неприметная внешность, великолепные физические кондиции – тигриный шаг, раскованность движений, набитые во время тренировок по боевым искусствам костяшки рук, – продуманность в деталях одежды (чтобы слиться с толпой)…
Конечно, все это чушь собачья, банальность, избитый штамп, въевшийся в мозги не только обывателей, любителей детективов, но и профессионалов, живучий, словно мифическая Гидра; мне и самому случалось таким же макаром определять потенциальных противников – от безысходности.
Естественно, я никак не подходил под штампованный образ рыцаря плаща и кинжала – почти двухметровый рост, морда ящиком, руки крюки, как у портового грузчика, наглая ухмылка до ушей на небритой роже и пьяная шаркающая походка.
В ощем, видик у меня был еще тот. Ржавый гвоздь в белой стене. Сукин сын, фармазон, дебошир и гуляка.
Агент? Ха-ха…
Хозяин таверны встретил меня дежурной улыбкой. Правда, с оглядкой на мое состояние, она была несколько тускловатой, но все равно грек держался молодцом.
– Кирие?.. – Он выкатил на меня свои большие влажные глаза.
– Заработать хочешь? – спросил я по-английски вполне трезво и жестко, убрав с лица ухмылку.
Все так же улыбаясь, грек прищурился. Он чересчур много повидал на своем веку, поэтому поверил мне сразу и без оговорок.
– Сколько и за что? – Хозяин таверны понимал английский, хотя сильно коверкал слова.
– Пятьсот баксов…
Глаза грека снова округлились – для него это была приличная сумма. Я был уверен, что за такие деньги он сам кому угодно глотку перережет.
– Хорошие деньжата… Пятьсот… – Он покатал последнее слово на языке, как комочек восхитительно ароматного и вкусного мороженого. – Пятьсот… Такие деньги на дороге не валяются… – Грек смотрел на меня выжидающе, ожидая объяснений.
– Нужно устроить небольшую потасовку.
Грек облегченно вздохнул – чего проще. Наверное, в его заведении мордобития случались чаще, чем дожди поздней осенью.
– Кто?
Хозяин таверны был сама прелесть. Своим вопросом он сразу убил трех зайцев: согласился на предложение, дал понять, что располагает необходимыми возможностями, и показал, что уяснил суть моего заказа.
– Двое. Стол в секторе от двух до трех часов.
– Как?
Черт! Я забыл, что хозяин таверны не имеет никакого отношения к нашей специальности, а потому профессиональный сленг диверсантов звучит для него как феня в ушах человека, впервые переступившего порог тюрьмы.
– Впереди справа от тебя, там, где картина. Два скандинава.
(Картина – это было круто сказано! Над головами топтунов висела мазня шизофреника, засиженная мухами до непотребного вида.)
– Каталавэно, – грек "сфотографировал" взглядом псевдоблизнецов. – Пятьсот мало, – резюмировал он увиденное. – Удвойте ставку – и по рукам.
– Жадность фраеров губит, дядя, – гнусно осклабился я и отхлебнул прямо из бутылки, только что открытой греком. – Шестьсот, и только потому, что мне нравятся люди твоего типа. Ты так напоминаешь моего любимого дедушку…
– Девятьсот – просто из-за уважения к вам. – Грек смотрел с видом ребенка, который вот-вот описается.
– Семьсот. Нет? Тогда покеда, старый жлоб… – Я сделал вид, что собираюсь свалить.
– Э-э, кирие, стаматыстэ, паракало! Ладно, будь по-вашему. Только деньги я хочу получить сейчас.
Как все это знакомо: стулья вечером, но деньги вперед…
Интересно, не слинял ли папа этого толстого пиндоса в свое время из Одессы?
– Держи… – Я всучил ему семь сотенных; попроси грек и пять "кусков", я их отсчитал бы не поморщившись – ситуация стоила гораздо дороже; но бес противоречия, мой извечный спутник, дергал мой дурной язык даже на краю пропасти. – Только смотри без обмана. Не люблю финтов… – И я, как бы невзначай, приоткрыл полу куртки, показав рукоять пистолета, покоящегося в кобуре под мышкой. – Усек?
– Господин, как вы могли такое подумать? – Хозяин таверны заметно побледнел. – Исполним в лучшем виде. Мин энохлистэ…
Мои объяснения не заняли много времени – шальные баксы, вдруг оказавшиеся опаснее мины замедленного действия, усилили умственные способности флегматичного толстяка невероятно.
Когда я усаживался на свое место, грек, прихватив литровую бутылку узо, с решительным видом направился в полутемный закуток под лестницей на второй этаж, где обретались типы, с которыми нормальный человек не пошел бы вместе даже справлять нужду.
Я и уже предупрежденный мною при помощи условных жестов Акула с нетерпением ждали, когда начнется "веселье"…
Киллер
Кто, попав в Афины, ожидает прикосновения к одной из самых древних цивилизаций или некой ауре, сопутствующей овеянной мифами и легендами старине, тот глубоко заблуждается.
Современные стеклобетонные ящики закрыли небо, и лишь кое-где в их тени мелькнет изящная беломраморная колоннада, разрушенная в незапамятные времена, или кусок крепостной стены, небрежно отреставрированный потомками некогда грозных полководцев, гениальных философов и несравненных ваятелей.
Возле этих археологических останков, высунув языки от многочасовой беготни по оживленным улицам, толпятся сбитые с толку туристы, поверившие красочным рекламным проспектам, в которых даже склеенный реставраторами на живую нитку ночной горшок жены ремесленника времен Плутарха благодаря невероятным возможностям суперсовременной фототехники на цветной иллюстрации кажется чудом искусства и вкуса.
Короче, Афины – город как город. Европейский, большой, достаточно цивилизованный, но, как и другие мировые мегаполисы, с варварской изнанкой, тщательно скрываемой от глаз гостей и прочих праздношатающихся.
И теперь я блуждал по этой самой "изнанке", старательно заметая следы и подыскивая надежное пристанище…
Этот человек попался мне на глаза совершенно случайно, когда я наконец отважился пообедать, вернее – поужинать. С того самого часа, как меня вынудили покинуть гостиницу, я практически безостановочно мерил шагами тротуары городской окраины, пытаясь найти самое разумное и эффективное решение проблемы, название которой было кратким и однозначным – Сеитов.
Кабачок на пересечении двух улиц, располагавшийся в трехэтажном угловом доме с облупившейся штукатуркой и лепными украшениями, показался подходящим во всех отношениях. А когда зашел внутрь, то и вовсе порадовался.
Как я и предполагал, из окон хорошо просматривались обе улицы, и застать меня врасплох было проблематично – кроме двери черного хода, спрятанной за портьерой, в кабачке была еще дверь, ведущая с деревянной лестницы на второй этаж; похоже, там жила семья хозяина.
Человек был не маленьким, не большим, не толстым, не худым – он был изменчиво-неуловимым, как гуттаперчевая кукла в руках фокусника. Этот странный малый сидел за столом под пальмой в керамической кадке и, забавно гримасничая, уплетал за обе щеки содержимое вместительной миски, макая булку в красный соус.
Иногда его тело сжималось, голова пряталась в плечи, и тогда он казался почти карликом – нескладным, лупоглазым, с постной монашеской физиономией.
А временами поджатые ноги выпрямлялись, выглядывая с противоположной стороны стола, шея удлинялась, и перед моим изумленным взором появлялся тощий как жердь Рыцарь Печального Образа – Дон-Кихот. Но с лицом похотливого сатира, особенно когда в очередной раз прикладывался к бутылке с недорогим крепким вином (он пил из горлышка).
Нельзя было определить ни его физические кондиции, ни возраст, но в одном я совершенно не сомневался – это был мой соотечественник; гуттаперчевый человек ухитрялся одновременно жевать, пить и напевать русскую песню: "…Надышался я пылью… мням-мням… заморских дорог, где не пахли цветы… клок-клок… не блестела луна…"
Я устроился неподалеку от него.
В кабачке людей было не много – часы показывали лишь полседьмого вечера, – а потому вместо обычного для таких заведений гвалта, начинавшегося с заходом солнца, в помещении стояла чинная тишина, изредка прерываемая звоном стаканов, негромким говором и вокальными упражнениями гуттаперчевого "Дон-Кихота".
С едой я управился быстро, но уходить не хотелось, и я делал вид, что налегаю на легкое молодое вино, хотя, если честно, оно и впрямь было неплохим; впрочем, ценитель спиртного из меня никудышный.
Покончив с ужином, соотечественник, в очередной раз превратившись в отчаянного борца с ветряными мельницами – то есть растянувшись, как эспандер, – с видимым удовольствием закурил… "Беломор"!
Нет, это уже чересчур! Неужели этот нескладный человек – подсадная утка Сеитова? Я проверял многократно, нет ли за мной хвоста, но настоящие профессионалы (а мои преследователи были именно таковыми) способны проследить и за более опытным в шпионских играх человеком, нежели я.
Им ничего не стоило, имея транспорт, все время опережать меня на шаг, чтобы застать врасплох. А уж определить, куда я в обязательном порядке направлю свои стопы после многочасовых хождений по Афинам, мог и ребенок.
Так почему бы им и не воспользоваться такой классической ситуацией, понатыкав своих людей на моем маршруте? Как можно заподозрить в слежке человека, который пришел в кабак задолго до тебя?
Но если он подсадная утка, то, по-моему, курить русские папиросы – это перебор. По идее, подсадка должна сидеть тихо, ничем себя не проявлять и лишь при появлении группы захвата или ликвидации сделать свой козырный ход. А этот выпячивает себя, как клоун на манеже цирка, разве что грима не хватает. Чего он добивается?
Стоп! Черт возьми, хватит! Так недолго стать шизофреником. С чего ты взял, что этот человек за тобой следит? Бред…
Я не стал больше рассиживаться и выяснять, кто есть кто, а быстро расплатился и вышел в вечерний полумрак, подсвеченный первыми фонарями.
Сначала я взял резвый темп, но потом, оглянувшись и не заметив позади ничего подозрительного, пошел неторопливо и размеренно – сегодня спешить было некуда да и незачем.
Он появился из проходного двора метрах в двадцати впереди меня. Насвистывая что-то фривольное, блатное, он потопал навстречу, раскачиваясь, как подгулявший моряк. Теперь наконец я определил, что рост у него выше среднего, а плечи прямые и широкие.
Значит, все-таки, подсадка…
Ладно, он сам напросился. Я почувствовал, что закипаю, и весь во власти гнева пошел прямо на него с намерением перейти к активным действиям – мне уже надоело избегать прямого контакта с людьми Сеитова, травившими меня, как зайца.
– Эй, эй, браток, сдаюсь! – осклабился "земляк", поднимая вверх руки. – У тебя сейчас такое лицо, будто ты готов меня вогнать в землю по макушку.