* * *
Погруженный в воспоминания Глеб, не мигая, глядел в темноту.
А может, оно и к лучшему, что он в ту пору не знал про беременность Вероники? Иначе боль была бы совершенно нестерпимой. И кто знает, как бы он тогда себя повел. Ведь в том, что Вероника была беременна именно от него, он почти не сомневался. Глеб не мог припомнить такого дня, когда бы они в ту пору не занимались любовью, за исключением разве что их последней ночи – после того, как Вероника объявила ему о разрыве, стало не до ласк. Зато днем ранее она любила Глеба как никогда яростно и неистово. В отличие от него, Вероника знала, что это в последний раз, и, верно, поэтому даже прослезилась в момент кульминации. А он вне себя от счастья самонадеянно посчитал это своей мужской заслугой. Вот придурок!
За дверью раздались шаги, и в комнату без стука вошла Вероника. В свете луны было видно, что она совершенно нагая. Поежившись под струей холодного воздуха, отбрасываемого кондиционером, Вероника зябко потерла свои плечи.
– Я бы что-нибудь на себя накинула, но ты ведь все равно меня разденешь, – сказала она как бы себе в оправдание и шмыгнула под одеяло.
Глава 23
"Кафе монашек"
Проснувшись, Глеб обнаружил, что лежит в постели один. Выглянув за дверь, он увидел, что полностью одетая Вероника сидела за столом с чашкой кофе и глядела в окно. Она даже не обернулась на звук его шагов.
Разговор за завтраком превратился в череду пауз и междометий – одна сплошная неловкость. Глеб тщетно силился понять, что же происходит, ведь накануне они оба определенно хотели, чтобы случилось то, что случилось.
Перестав считать ворон за окном, Вероника наконец повернулась к нему лицом:
– Ну что, будем считать, что обоюдное любопытство удовлетворено?
– Хочешь сказать, что этой ночью тобою двигало исключительно любопытство?
– Честно говоря, не знаю, о чем я только думала, когда…
– Так ты жалеешь?
– А ты?
– Ничуть.
Вероника попробовала улыбнуться.
– Еще бы. Помнится, я тебе ни в чем не отказала.
– Хм, знаешь, мне сегодняшнее утро виделось совсем другим.
– Каким же?
– Счастливым. Или как минимум радостным.
Вероника снова помрачнела.
– Нам не нужно было…
– Господи! Да что тебя гложет-то? Чувство вины? Перед кем?
– О, это длинная история. Давай лучше замнем. В конце концов, ты и я получили, что хотели. А теперь умаляю, давай забудем это маленькое приключение и притворимся, что ничего не произошло.
Понимая, что решение уже принято и оспаривать его бесполезно, Глеб с отрешенным видом отвернулся к окну.
– Как скажешь.
Пытаясь прийти в себя, он какое-то время рассеянно наблюдал за жизнью местных пернатых, словно древнеримский авгур, читающий судьбу по птичьему полету. Так и не найдя в небе добрых предзнаменований, Глеб уныло поплелся в душ.
* * *
Вопреки воле шефа инспектор Рохас все-таки дал баллистикам задание еще раз сравнить хранящиеся в национальном архиве данные по револьверу Чавес с пулями, извлеченными из тела Дуарте, и теперь не находил себе места в ожидании результата. Вообще-то архив уже был проверен на предмет возможного совпадения, но чем черт не шутит.
Наконец зазвонил телефон. Револьвер Сусанны Чавес оказался ни при чем. А вскоре прояснилась и история с получением лицензии на ношение оружия в целях самообороны. Оказалось, что три года назад заместитель директора Провинциального реестра прав собственности Сусанна Чавес вскрыла громкую аферу с недвижимостью, в ходе которой продажные делопроизводители подменяли оригинальные страницы реестра фальшивыми. Переоформив ценную недвижимость на подставное имя, жулики тут же продавали ее без ведома истинного хозяина. Разоблачив аферистов, Чавес нажила себе немало врагов.
Однажды поздно вечером, когда Чавес после работы шла на парковку, на нее напали подосланные недоброжелателями громилы. По чистой случайности Чавес тогда отделалась переломом руки и легким испугом – налетчиков спугнул проезжавший мимо полицейский автомобиль. После этого случая старший комиссар лично ходатайствовал о том, чтобы ей разрешили вооружиться. Рохас, не так давно обосновавшийся в Толедо, об этой истории, разумеется, не знал. Значит, он снова шел по ложному пути?
* * *
Вся первая половина дня прошла в тягостном молчании. Глеб пытался прочувствовать прелесть Лорки в оригинале, а Вероника остервенело драила плиту. Они старались держаться друг от друга подальше, но всякий раз, когда им все же доводилось сближаться, напряжение достигало такой силы, что в воздухе, казалось, можно было расслышать легкое потрескивание электрических разрядов.
Стукнуло почти двенадцать, когда, не выдержав обоюдной пытки, они будто по команде повернулись друг к другу и в унисон произнесли:
– Послушай!
Оба рассмеялись, правда, Глебу смех Вероники показался каким-то натужным.
– Послушай, – еще раз повторила она. – Этой ночью мне было очень хорошо. Мне с тобой всегда было хорошо. Как, я понимаю, и тебе со мной тоже? – Глеб уже открыл рот, чтобы ответить, но Вероника зажала его губы своими пальцами. – Тс! Дай мне сказать. Я же видела, какими глазами ты на меня смотришь, как дрожишь при случайном прикосновении. Не скрою, было чертовски приятно, будто я перенеслась на восемнадцать лет назад в тот день, когда мы впервые поцеловались.
– Так не забыла? – промычал Глеб сквозь пальцы Вероники, стискивающие его губы.
– Стольцев, не ерунди, ты был моей первой большой любовью, такое захочешь – не забудешь, но я о другом. Признаюсь, я сама запрыгнула к тебе в постель, но, знаешь, ты тоже хорош – сначала набросился на меня как очумелый и чуть не задушил в объятиях, а потом взял и отпустил. Вот мне и вскружило голову. Давай не будем торопить события. Давай не будем отвлекаться от главной задачи – восстановить доброе имя Йоськиного отца. И, пожалуйста, дай мне время разобраться в самой себе – я немного запуталась. – Вероника убрала ладонь со рта Глеба. – Уговор?
– Уговор.
Вероника выдохнула с явным облегчением и чмокнула его в щеку. Странно, но и на душе у Глеба тоже стало на удивление легко и спокойно. А может, эта ночь для того и случилась, чтобы они оба смогли убедиться в том, что призрак былых чувств это всего лишь призрак? Не зря же мы уже третье тысячелетие подряд повторяем за древними неизбывную мудрость: Abiens abi!
* * *
Едва Глеб успел включить ноутбук, как послышался рингтон "Скайпа".
Изображения не было, но голос Лучко ни с каким другим спутать невозможно.
– Здорово, ясновидец! Какие новости? Что-нибудь нашли?
– Пока нет. Но есть стойкое ощущение, что ищем не мы одни.
– Вот как? Только дров там не наломайте. Имейте в виду, я отсюда помочь не смогу.
– Да, мы все понимаем, – присоединилась к разговору Вероника. – Обещаем не лезть на рожон. А что нового у вас?
– Скорее не у меня, а у Расторгуева. Он совершенно случайно обнаружил нечто, очень похожее на твои рисунки.
– Серьезно?
– Вы не поверите, эксперт считает, что мы, предположительно, имеем дело с египетскими иероглифами.
– Да ладно! – не поверил Глеб.
– Я же сказал: предположительно. У меня все. Бывайте.
Лучко отключился, а Глеб так и остался сидеть с открытым ртом. Из ступора его вывела Вероника:
– Помнишь, Мария Дуарте говорила, что ее муж был египтологом?
– Думаешь, это совпадение не случайно?
– Не знаю. А почему бы нам не посоветоваться с отцом Бальбоа?
* * *
Священник предложил пополдничать в небольшой кондитерской в центре города. Придя по указанному адресу и оглядев окрестности, Глеб не смог сдержать улыбку. Место для встречи падре выбрал явно не случайно – всего в нескольких метрах серела громада францисканского монастыря Святого Иоанна, улица, на которой располагалось заведение, носила имя Святого Фомы, тут же поблизости возвышалась одноименная церковь, да и название заведения – "Кафе монашек" – тоже никоим образом не нарушало концептуальной целостности.
Они заняли свободный столик, заказали кофе и по куску бисквитного торта. Попробовав торт, Глеб пожалел, что с ними нет Лучко – тот бы наверняка оценил все достоинства рецепта. Единственным минусом восхитительного блюда была его цена.
Вскоре появился и падре. С удовлетворением оглядев тарелки, он дал знак официантке принести ему то же самое.
– Браво, отличный выбор. Это лучший из здешних десертов. Ну-с, расскажите-ка мне, что у вас нового?
Вероника вкратце пересказала священнику разговор со вдовой Дуарте.
Оказалось, что Бальбоа был в курсе последних слов погибшего – инспектор Рохас уже успел его проинформировать.
– Падре, это еще не все.
С этими словами Вероника выложила на стол лист бумаги, на котором Глеб по памяти зарисовал эмблему из своего видения.
– Что это?
– Мы и сами хотим понять.
Затем Вероника сообщила священнику о звонке из Москвы.
– Иероглифы? Дом с калиткой? Но как вы его нашли? – спросил изумленный Бальбоа.
– О, эта целая история, – запнувшись, ответила Вероника и переглянулась с Глебом. Тот едва заметно покачал головой.
– Не думаю, что падре будет интересно…
Бальбоа жестом оборвал его на полуслове и, улыбнувшись, картинно приставил растопыренные ладони к ушам.
– Я весь внимание.
После секундного раздумья Глеб неохотно кивнул. Вероника, тщательно подбирая слова, рассказала о паранормальных способностях Глеба и его видениях. Несмотря на некоторые опасения Глеба, Бальбоа воспринял рассказ весьма спокойно. Дослушав до конца, он на минуту задумался, а потом принялся рассуждать как бы сам с собой:
– Если Господь дает нам нечто, то делает это неспроста. Значит, так надо. Так склоним же головы наши перед Промыслом Божьим. И вспомним слова Саула, из Книги Царств, что были обращены к ясновидице: "И сказал ей царь: не бойся; что ты видишь?"
После этого импровизированного благословения разговор снова вернулся к таинственным знакам на калитке.
– Падре, что вы думаете об изображении? Оно вам знакомо? Вам доводилось видеть что-то подобное в Толедо? – спросила Вероника.
– Нет, похожей калитки я не встречал, но если это и в самом деле иероглифы, то я знаю того, кто может нам помочь. Как вы смотрите на то, чтобы прокатиться в Мадрид?
* * *
Отложив очки, Командор принялся тереть веки. Ну что за странный человек был этот Дуарте! Все люди как люди, уже давно пользуются принтерами или на худой конец пишущими машинками, а этот чудак до самой смерти все писал от руки. И теперь приходится страница за страницей до рези в глазах всматриваться в его каракули – вдруг встретится хоть какое-то упоминание о том, где могут быть спрятаны святыни.
Этот хитрый черт Хави в общих чертах рассказал, как выглядит карта, но так и не признался, где он ее прячет. Когда люди Командора проникли в квартиру ученого и по его приказу завладели рукописью, казалось, что цель уже совсем близко, но не тут-то было. Никакой карты или иной информации о кладе в книге не оказалось и в помине – сплошные фантазии о том, что тамплиеры де владели тайными знаниями египетских жрецов. Кому это интересно?
Оставалась надежда на то, что карта отыщется в России, но и она не оправдалась. Вспомнив о том, что случилось в Москве, Командор сложил ладони у груди и, склонив голову, принялся молиться, убаюкивая свою совесть цитатой из святого Бернара о том, что если тамплиер убивает злочинца, то становится не человекоубийцей, а уничтожителем зла.
Несмотря на то что записки Дуарте уже были зачитаны им до дыр, Командор в какой-то маниакальной надежде на чудо день за днем снова и снова пересматривал рукопись. Может, он упустил какой-то потаенный смысл? Или не уловил скрытый намек на то, где спрятана эта проклятая карта?
Глава 24
Папиролог
Поезд уже подходил к Мадриду, а отец Бальбоа все еще сомневался в том, что поступает правильно, прибегая к помощи не совсем обычных способностей сеньора Стольцева. На ум священнику пришли строчки из Левита: "И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их, то Я обращу лице Мое на ту душу и истреблю ее…"
Громкоговоритель объявил о прибытии в столицу. Священник решительно отбросил прочь сомнения – отступать было уже поздно.
Выйдя из здания вокзала, они взяли такси. По дороге Бальбоа объяснил, что Диего Медина, специалист, к которому им предстоит обратиться за помощью, не относится к числу классических египтологов, каким был покойный Дуарте, а занимается папирологией. Тем не менее он способен читать иероглифы и любезно согласился дать консультацию по этой части.
Священник, сидевший на переднем сиденье, направил прохладную струю кондиционированного воздуха себе в лицо и со смешанным выражением любопытства и брезгливости принялся разглядывать бесконечную толчею на раскаленных зноем улицах столицы.
* * *
Диего Медина оказался низкорослым и круглым как шар. Его жилище не оставляло ровным счетом никаких сомнений насчет профессиональной принадлежности хозяина и смахивало на музей папируса. Аккуратно расставленные вдоль стен стеллажи и любовно обрамленные в багет стеклянные витрины пестрели бесчисленными свитками. Для пущего сходства с запасниками Прадо не хватало только пояснительных табличек и бдительного вахтера. Впрочем, с ролью последнего сеньор Медина прекрасно справился и сам, с порога строго наказав гостям ни к чему не прикасаться.
Заложив ладони за спину от греха подальше, Бальбоа, Вероника и Глеб с интересом осмотрели экспозицию, после чего устроились за колченогим столом, столь ветхим, что он, судя по виду, вполне мог оказаться ровесником экспонатов.
– Какая потрясающая коллекция! – с искренним восхищением сказал Глеб. – Особенно свитки в центральной витрине. Это ведь Papyri Graecae Magicae, если не ошибаюсь?
Взгляд хозяина из скучающего тут же стал внимательным.
– Да, вы совершенно правы. Это действительно ритуальные тексты древнегреческих колонистов, найденные в Египте. Датируются третьим веком нашей эры. А вы, стало быть, тоже занимаетесь папирологией?
– Сеньор Стольцев – историк, археолог, – пояснил Бальбоа. – Специалист по Античности. И весьма именитый.
– Вот как? Мне очень приятно. И чем же папирусный червь вроде меня может помочь коллеге?
Глеб вытащил из кармана лист бумаги и развернул его на столе.
– Вы можете сказать, что здесь изображено?
Медина склонился над рисунком.
– Позвольте полюбопытствовать, а как это к вам попало?
– Зарисовал по памяти, как мог. Не судите строго, я, знаете ли, не Мурильо, – ответил Глеб.
Медина усмехнулся:
– Это я вижу.
– Так что это за пиктограммы? Один мой знакомый предположил, что речь идет об иероглифах.
Папиролог оторвал взгляд от рисунка:
– Знакомый вас не обманул. Так египтяне обозначали самую главную звезду небосвода.
– Солнце? – спросила Вероника.
– Нет, Сириус.
– Сириус? – почти одновременно переспросила троица и дружно переглянулась.
Медина обвел гостей настороженно-сочувственным взглядом – так смотрят на престарелых родственников, когда у тех начинают проявляться первые симптомы старческого маразма.
– Ну да, Сириус. А что вас, собственно, так удивляет?
– Э-э… так, пустяки, – на всякий случай солгала Вероника. – Всего лишь некоторые совпадения. А вы бы не могли рассказать об этих знаках подробнее?
– С удовольствием. Хочу только напомнить о том, что египетские иероглифы одновременно выполняют сразу несколько функций: они могут обозначать как отдельные звуки, так и целые слова, а также играть роль служебных слов.
– Думаю, нас в первую очередь интересует смысл. Давайте начнем со звезды.
– Да, вы абсолютно правы, это пятиконечная фигура уже сама по себе означает звезду вообще и Сириус в частности.
– Вот как? А для чего тогда служат остальные символы?
– Полагаю, для того, чтобы у читающего не возникло никаких сомнений по поводу того, какая именно звезда имелась в виду.
– Ну а вот эта фигура, похожая на заостренную пирамиду?
– Вот таким вытянутым треугольником во времена фараонов исконно обозначали шипы, колючки и любые другие острые предметы. Впрочем, мне доводилось сталкиваться и с куда более современными трактовками, не имеющими ровным счетом никакого отношения к Древнему Египту. Насколько я помню, в эзотерической литературе такую пиктограмму иногда называют обелиском, а наиболее впечатлительные оккультисты даже склонны видеть в ней фаллос и напрямую связывают с Осирисом.
– А сами египтяне такой аналогии не проводили? – уточнил Глеб.
– Насколько я знаю, нет.
– Хорошо. С этим ясно. А что означает полусфера?
Папиролог усмехнулся:
– А вы приглядитесь повнимательнее. Ничего не напоминает?
Гости с готовностью включились в игру и принялись рассуждать.