4. Кактусовый туман
Мне было негде найти денег, чтобы купить себе патронов, поэтому я решил отправиться туда, где патроны всегда есть, - в полицейский участок.
Я двинул к Залу правосудия на Кёрни-стрит, чтобы увидеться с одним детективом - когда-то мы были хорошими друзьями, - и узнать, не смогу ли я одолжить у него несколько патронов.
Может, он ссудит меня шестью, пока я не встречусь с клиентом и не получу аванс. Назначили мне напротив радиостанции на Пауэлл-стрит. Сейчас у нас два часа пополудни. У меня четыре часа, чтобы достать патроны. Я не имел ни малейшего понятия, что у меня за клиент и чего ему от меня надо, - знал только, что должен с ним встретиться напротив радиостанции в шесть, там он мне все и объяснит, а я попробую вытянуть из него аванс.
Потом я отдам несколько долларов хозяйке и скажу, что броневик, везущий мне миллион долларов, заблудился в кактусовом тумане у Феникса, Аризона, но волноваться ей совершенно незачем, поскольку туман гарантированно рассеется со дня на день и деньги тогда поедут дальше.
Если она меня спросит, что такое кактусовый туман, я расскажу, что это худшая разновидность тумана, потому что на нем острые колючки. И передвигаться в таком тумане - задача крайне опасная. Лучше всего оставаться на месте и просто ждать, пока туман не уйдет.
И миллион долларов ждет, когда рассеется туман.
5. Моя подружка
До Зала правосудия поход был недолог. Я привык гулять по Сан-Франциско пешком и мог перемещаться с приличной скоростью.
1941 год я начал с автомобилем, а теперь, год спустя, - извольте, полностью опираюсь на собственные ноги. У жизни свои верха и низы. Сейчас моя жизнь может пойти только наверх. Единственное, что ниже меня сейчас, - покойник.
В Сан-Франциско стоял холодный ветреный день, но мне нравилось спускаться с Ноб-Хилла к Залу правосудия.
Подходя к Чайнатауну, я начал думать о Вавилоне, однако вовремя успел сменить в уме афишу. На улице играли какие-то китайские детишки. Я попробовал распознать, в какую игру. Сосредоточившись на детках, мне удалось избежать Вавилона - он уже мчался на меня товарняком.
Всякий раз, когда мне нужно было что-то сделать, а на меня напрыгивал Вавилон, я старался отвлечься так, чтобы его ко мне что-нибудь не подпускало. Это всегда очень сложно, потому что грезить о Вавилоне мне очень нравится и у меня там живет очень красивая подружка. Признаться в этом трудно, однако мне она нравится больше настоящих девушек. Мне всегда хотелось повстречать такую девушку, которая интересовала бы меня так же, как моя подружка из Вавилона.
Ну, не знаю.
Может, когда-нибудь.
Или никогда.
6. Сержант Каток
После игры китайских ребятишек, чтобы не подпускать к себе Вавилон, я подумал о своем друге-детективе. Он сержант, и фамилия у него - Каток. Очень крутой полицейский. Наверное, побил мировой рекорд по крутизне. Он довел до совершенства такую свою пощечину, от которой остается точный отпечаток пятерни - как временное клеймо. И пощечина эта - лишь дружеское приветствие сержанта Катка по сравнению с тем, как все происходит, если тебе и потом очень, очень хочется не сотрудничать с полицией.
С Катком я познакомился, когда мы оба еще в тридцать шестом пытались устроиться на службу. Я хотел стать полицейским. В те времена мы с ним были добрыми приятелями. И до сих пор могли бы вместе служить - быть партнерами, раскрывать убийства, - если б только я сдал последний экзамен. Хотя баллов я набрал много. Всего пяти не хватило до того, чтобы стать полицейским.
А меня одолели грезы о Вавилоне. Нет, из меня бы хороший полицейский вышел. Если бы я только перестал грезить о Вавилоне. Вавилон для меня - такое наслаждение и в то же время такое проклятие.
Я не ответил на последние двадцать вопросов экзамена. Потому и не сдал. Я просто сидел и грезил о Вавилоне, а другие на вопросы ответили и стали полицейскими.
7. Зал правосудия
Как смотрится Зал правосудия снаружи, меня никогда всерьез не волновало. Громадный мрачный мавзолей, а внутри вечно смердит гнилым мрамором.
В общем, не знаю.
Может, все дело во мне.
Наверное.
Хотя вот что интересно: в Зале правосудия я бывал по меньшей мере раз двести и внутри никогда не думал о Вавилоне. Значит, Зал правосудия мне какую-то пользу приносит.
Я поднялся в лифте на четвертый этаж и нашел своего друга-детектива - он сидел за столом в "убойном" отделе. Напоминает мой друг ровно то самое, чем является: очень крутой полицейский, которому нравится распутывать убийства. Больше хорошего сочного убийства нравится ему лишь бифштекс из филея с жареным луком. Другу моему чуть за тридцать, а телосложением он походит на грузовик "додж".
Первое, что я у него заметил, - наплечная кобура, а в ней уютно покоился очень приятный для глаза полицейский револьвер 38–го калибра. Меня в этом револьвере особенно привлекали патроны. Хотелось бы все шесть, но соглашусь и на три.
Сержант Каток очень внимательно изучал ножик для вскрытия писем.
Затем поднял голову.
- Какое приятное зрелище, - сказал он.
- Зачем тебе ножик для вскрытия писем? - спросил я, чтобы не выбиваться из жанра. - Сам знаешь, чтение не относится к числу твоих талантов.
- Все торгуешь грязными открытками? - осклабился он. - Тихуанскими валентинками? Для собаколюбов, да?
- Нет, - ответил я. - Слишком много фараонов просят образцы. Вымели все подчистую.
Было время, когда в сороковом на "Острове сокровищ" проходила Всемирная ярмарка. Частно-детективный бизнес шел очень медленно, и я пополнял свой доход, продавая туристам кое-какие "художественные" фотографии.
Сержант Каток любил надо мной из-за этого подтрунивать.
Многим в своей жизни я отнюдь не горжусь, однако самый худший мой поступок - обнищать вот так, как сейчас.
- Это орудие убийства, - сказал Каток, уронив ножик для вскрытия писем на стол. - Сегодня рано утром его нашли в спине у проститутки. Никаких улик. Только ее труп в парадном и вот это.
- Убийца перепутал, - сказал я. - Кому-нибудь нужно было отвести его в магазин канцтоваров и показать разницу между конвертом и шлюхой.
- Ну ты даешь, - покачал головой Каток.
После чего снова взял ножик для вскрытия писем.
Очень медленно повернул его в руке. От того, что я наблюдал, как он играет с орудием убийства, патроны к моему револьверу не приближались.
- Чего ты хочешь? - спросил сержант, не сводя глаз с ножика для вскрытия писем. - Ты же помнишь: когда я последний раз одалживал тебе доллар, я сказал, что это последний раз. Так чего же ты хочешь? Что я могу для тебя сделать? Только показать дорогу к мосту Золотые Ворота и вкратце объяснить, как прыгать. Когда ты выкинешь из головы эту блажь, что ты - частный сыщик, устроишься на оплачиваемую работу и слезешь с моей шеи? Идет война. На войне все нужны. Ты же, наверное, что-то умеешь, правда?
- Мне нужна твоя помощь, - сказал я.
- Ах черт.
Он наконец поднял голову. Отложил ножик для вскрытия писем, полез в карман и достал горсть мелочи. Очень вдумчиво отобрал из нее пару четвертаков, два дайма и никель. Выложил их на стол, после чего пододвинул мне.
- Это все, - сказал он. - В прошлом году ты стоил пять баксов, затем подешевел до одного. Теперь ты - семидесятипятицентовик. Найди себе работу. Ради всего святого. Есть же такое, что ты умеешь делать, нет? Одно я знаю точно: это не детективная работа. Мало кто согласится нанимать сыщика, у которого только один носок. Таких людей, наверное, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Я надеялся, что Каток не заметит, но он, конечно, заметил. Одеваясь утром, я думал о Вавилоне и не обращал внимания, что у меня всего один носок. Пока не вошел в Зал правосудия.
Я хотел было сказать Катку, что мне его семьдесят пять центов не нужны - хотя, разумеется, они мне были нужны, - и на самом деле я пришел за патронами к моему револьверу.
Я попробовал оценить ситуацию.
Выбор ограниченный.
Я мог бы взять семьдесят пять центов и остаться во всеоружии или мог бы сказать: нет, денег мне не надо. А надо мне патронов к револьверу.
Если я возьму семьдесят пять центов, а после этого попрошу патронов, у него в самом деле может трубу разорвать. Тут нужно быть очень осторожным, ведь, как я уже сказал, он - один из моих друзей. Можете себе представить, на что похожи те, кто меня недолюбливают.
Я посмотрел на семьдесят пять центов у него на столе.
И тут вспомнил одного знакомого мелкого преступника, жившего на Норт-Бич. И вспомнил, что некогда у него имелся револьвер. Может, и до сих пор есть - тогда я смогу раздобыть патронов к своему.
Я взял семьдесят пять центов.
- Спасибо, - сказал я. Каток вздохнул.
- Выметайся отсюда вместе со своей задницей, - сказал он. - И когда я увижу тебя в следующий раз, я хочу смотреть на человека с работой, который стремится вернуть восемьдесят три доллара семьдесят пять центов своему другу Катку. Если же замечу что-то похожее на тебя в твоем нынешнем виде, привлеку тебя за бродяжничество и постараюсь, чтобы ты получил тридцать суток. Возьми себя в руки и выгребайся отсюда на хер.
Я оставил его доигрывать с ножиком для вскрытия писем.
Может, так у него появится мысль, как отыскать улики и раскрыть дело убитой проститутки.
А кроме того, он мог бы взять этот ножик и засунуть себе в зад.
5. Змеиная история Сан-Франциско
Если задуматься о Сан-Франциско, вряд ли кому в голову придут змеи. Туристский же город - люди ходят туда за французскими батонами. Не нужны им в Сан-Франциско змеи. Если бы они знали, что вместо французских булок им подсунут змей, то сидели бы дома, где-то там, во всей остальной Америке.
Но сан-францисские туристы могут спать спокойно. То, что я собираюсь рассказать - единственная известная мне змеиная история Сан-Франциско.
Когда-то я дружил с очень красивой китаянкой. Она была необыкновенно умна и обладала отличной фигурой, на которой выделялись груди. Большие и прекрасной формы. Груди цвели и снимали урожай внимания везде, где бы она ни появилась.
Интересно конечно, но в этой женщине меня больше привлекал ум, чем тело. Для меня ум вообще очень сексапильное качество, а она была умнее чуть ли не всех, кого я когда-либо знал.
Любой другой таращился бы на грудь, я же вглядывался в ее ум, аналитический и архитектурно четкий, как свет зимних звезд.
Какое отношение интеллект прекрасной китаянки имеет к сан-францисским змеям - спросите вы, повышая градус нетерпения.
Однажды мы с ней заглянули в магазин, что торгует змеями. Нечто вроде рептильного сада; мы без особой цели гуляли по Сан-Франциско, и на эту змееводческую берлогу наткнулись случайно.
Ну, зашли.
Магазин заполняли сотни змей.
Змеи были всюду - куда ни посмотри.
В этой лавке после того, как человек разглядит, я бы даже сказал, через секунду после того, как человек разглядит змей, он чувствует запах змеиного дерьма. Насколько я помню - хотя, если вы серьезно изучаете змей, не стоит считать мои слова истиной в последней инстанции - так мог пахнуть труп ленивого и сладкого пирожка-утопленника размером с хороший фургон; но почему-то вонь не показалась нам настолько ужасной, чтобы сразу бежать из магазина.
Нас очаровал этот грязный змеюшник.
Почему хозяин не приведет своих змей в порядок?
Змеи не любят жить в собственном дерьме. Они скоро бросят эту проклятую богом лавчонку. Вернутся туда, откуда пришли.
В грязной змеиной лавке собрались змеи из Африки, Южной Америки, Азии - со всего мира, и теперь лежат в дерьме. Всем им нужен билет на самолет в один конец.
В центре змеиного кошмара стояла огромная клетка с очень тихими белыми мышами, чья судьба, очевидно, стать в конце концов лавочной вонью.
Разглядывая змей, мы с китаянкой обошли магазин. Было жутко и интересно в одно и то же время.
Наконец мы остановились у ящика с двумя кобрами, и обе змеи уставились на ее груди. Змеиные головы почти прижались к стеклу. Выглядели они точно как в кино, только в кино не воняет змеиным дерьмом.
Китаянка была очень маленького роста, примерно пять футов и один дюйм. Две вонючих кобры пялились на ее груди с расстояния примерно три дюйма. Может поэтому мне всегда нравился ее ум.
8. Адольф Гитлер
Я вышел из Зала правосудия и пешком направился к Норт-Бич, чтобы посмотреть, не удастся ли мне раздобыть немного патронов у знакомого мелкого преступника, который жил на Телеграф-Хилле.
В квартире на Грин-стрит.
Мое обычное везение - мелкого жулика не оказалось дома. Дверь мне открыла его мать. Мы с нею раньше не встречались, но я понял, что это она: мелкий жулик много о ней рассказывал. Она бросила на меня один-единственный взгляд и сказала:
- Он исправился. Уходи. Он теперь - хороший мальчик. Ищи себе другого взломщика.
- Что? - переспросил я.
- Сам знаешь что, - сказала она. - Он больше не хочет иметь дела с такими парнями, как ты. Он теперь ходит в церковь. К шестичасовой мессе.
Пожилая итальянская дама лет шестидесяти. В белом переднике. Думаю, она просто неверно поняла, что я за человек.
- Он пошел и записался в армию, - сказала она. - Он это может, знаешь. По-настоящему он ни во что не впутывался. Так, по мелочи. Его такие, как ты, заставляли. А теперь он пойдет сражаться с Адольфом Гитлером. Покажет этому сукину сыну что почем.
Она стала закрывать дверь.
- Убирайся отсюда! - завопила она. - Иди в армию! Сделай с собой что-нибудь! Еще не поздно! Призывной пункт еще работает! Тебя возьмут, если ты в каталажке не сидел!
- Мне кажется, вы не поняли, кто я. Я частный…
ТРЕСЬ!
Явное недопонимание. Поразительно. Она подумала, что я жулик. А я всего-навсего зашел одолжить несколько патронов.
9. Горчица
Патронов нет по-прежнему, а я уже проголодался. Питательные вещества черствого пончика, который я выцыганил у хозяйки, быстро таяли в прошлом.
Я зашел в крохотную итальянскую закусочную на Коламбус-авеню и взял себе бутерброд: салями и швейцарский сыр на французской булочке и побольше горчицы.
Мне так нравится: горчицы чем больше, тем лучше.
В моих семидесяти пяти центах образовалась брешь в сорок пять.
Я теперь стал тридцатицентовым частным сыщиком.
На старого итальянца, делавшего мне бутерброд, было очень интересно смотреть. Как бы оно там ни было, это я его сделал интересным на вид, поскольку задумался о Вавилоне, а позволять себе такое нельзя, если я хочу заработать денег у своего первого клиента с 13 октября 1941 года.
Господи, ну и порожняк у меня сейчас!
То было дело о разводе.
Трехсотфунтовый муж хотел застукать свою трехсотфунтовую жену. Думал, она ходит на сторону. Она и ходила - с трехсотфунтовым автомехаником. Всем делам дело. Заваливалась к нему в гараж каждую среду днем, и он ее пежил на капоте машины. Я отличные снимки сделал. Это случилось еще до того, как пришлось отнести камеру в ломбард. Видели бы вы, какие у них были рожи, когда я выскочил из-за "бьюика" и давай щелкать. Когда он из нее вытащил, она скатилась прямо на пол - с таким звуком, точно лифт рухнул на слона.
- Положите чуть больше горчицы, - сказал я.
- Нравиц горчиц, да? - сказал старый итальянец. - Так заказывай бутеброт с один горчиц.
И говоря это, он рассмеялся.
- Может, вашему следующему клиенту ее вообще не захочется, - ответил я. - Вдруг он горчицененавистник. Терпеть эту дрянь не может. Уж лучше в Китай поедет.
- Одна надежда, - сказал он. - Я так из бизнес вылетай, да? Бутеброт больше нет.
Старый итальянец был очень похож на Рудольфа Валентино, если бы Рудольф Валентино работал старым итальянцем, готовил бутерброды и жаловался, что люди хотят на них побольше горчицы.
Ну и что с того, что мне горчица нравится?
Могли бы нравиться и шестилетние девочки.
10. Бела Лугоши
Я двинулся назад по Коламбус-авеню, жуя бутерброд, - и направлялся я в морг. Я вспомнил еще одно место, где можно раздобыть патронов. Риск тут имелся, но во всем, что я нынче делал, имелся риск, начиная с того, что я утром проснулся. Встанешь отлить, и уже шансы пятьдесят к одному, что половина мочевого пузыря стечет мне по ноге, если вы понимаете, о чем я.
Один мой друг работал в морге. И у себя в столе держал револьвер. Когда я только познакомился с этим парнем, мне сразу показалось, что это как-то странно. Ну то есть, зачем вам, к чертовой бабушке, револьвер там, где навалом покойников? Очень невелика вероятность, что Бела Лугоши и кто-нибудь из его друзей, например Игорь ворвутся внутрь и уволокут оживлять каких-нибудь жмуриков.
Однажды я спросил у своего друга о револьвере.
Несколько минут он ничего не отвечал.
Думал. Очень серьезно.
- Привезли мне одного мертвого маньяка с топором, - наконец сказал он. - Он обезглавил всех картежников, которые двадцать лет каждую пятницу по вечерам собирались у него в подвале, и его пристрелила полиция. Он бегал по улице и размахивал топором, когда полицейские всадили в него восемь пуль. Его привезли сюда, и выглядел он вполне мертвым, но все закончилось скверно. Я засовывал его в морозилку, а тут он сел и попытался отхватить мне голову рукой. Думал, там у него по-прежнему топор. Я его стукнул по голове кюветой, куда мы кишки при вскрытии складываем, и он угомонился. Когда приехала полиция, которую я тут же вызвал, он и на самом деле упокоился.
Вышло неловко - мне не поверили. Решили, что я пропустил стаканчик-другой и все это мне пригрезилось.
"Нет, - говорю. - Вы привезли сюда жмурика, ребята, который не совсем прижмурился. То есть этот сукин сын еще брыкался".
И тогда твой приятель Каток, который тоже с ними был, говорит: "Колченог, дай-ка я задам тебе вопрос".
"Конечно", - говорю я.
"И я хочу, чтобы ты на него ответил как можно правдивее. Хорошо?"
"Хорошо, - говорю. - Пали".
"Ты видишь кучу пулевых дырок в этом мерзавце?"
"Ну да", - отвечаю я.
"Он уже мертвый?"
А мы все стоим вокруг тела. И в нем дыр столько, что прямо смешно.
"Ну да", - говорю.
"Ты уверен, что он мертв?"
"Абсолютно", - говорю.
"Абсолютно?" - переспрашивает Каток.
"Абсолютно".
"Так и забудь об этом", - говорит он.
"Вы мне не верите?" - спрашиваю я.