37. Рождественские гимны
Промозглая неряшливость моей квартиры ничуть не изменилась, пока меня не было. Ниже падать уже некуда… Господи, как я мог жить так, как жил? Даже страшно. Я переступил через какие-то неопределенные предметы, валявшиеся на полу. Я намеренно к ним не очень присматривался. Не хотелось знать, что это такое. Кроме того, я старался не смотреть на кровать.
Моя постель напоминала нечто уместное в палате психиатрической клиники для буйных. Я не был мастером по заправке постелей, даже когда на меня находил стих заправлять их, а такие дни давно минули.
Мать постоянно орала на меня:
- Почему ты не заправляешь постель? Неужели я должна все делать за тебя?
Когда же я заправлял постель, она орала:
- Почему ты не заправляешь постель, как полагается? Посмотри на свои простыни! Они петлями перекручены.
Я прямо не знаю, что делать! Смилуйся, Боженька, смилуйся надо мной!
И теперь я должен ей восемьсот долларов, постель моя напоминает виселицу, на которой вздернули тех, кто покушался на Авраама Линкольна, а матери я на этой неделе не позвонил.
Чтобы произвести впечатление на клиента, следовало принять душ, поэтому я разделся и уже совсем было повернул кран, когда понял, что у меня нет мыла. Последний обмылок я смылил несколько дней назад. Кроме того, бритва моя обладала лезвием настолько тупым, что им и грушу не побрить.
Я подумал было снова надеть на себя одежду, выйти и купить мыла и бритвенных лезвий, но вспомнил, что на милю в округе не осталось ни одной лавки, которой я не был бы должен. Стоит сверкнуть этой пятидолларовой банкнотой перед каким-нибудь лавочником, и он меня на куски разорвет. Нет, сэр…
Что же мне делать?
Занять мыло или бритвенное лезвие у кого-нибудь из соседей я тоже не мог, поскольку не осталось ни одного, у кого бы я уже не занимал, будто лесной пожар. Мне бы не ссудили даже пластырь, возьмись я резать себе горло. Я обдумал все это очень тщательно. Мысли мои двигались примерно так: вода важнее мыла. То есть, что такое мыло без воды? Ничто. И больше ничего. Поэтому логично, что вода справится с ситуацией сама по себе, а кроме того, это лучше, чем ничего, если вы понимаете, о чем я.
Убедив себя в том, что это логично, я пустил воду и шагнул под душ. И немедленно шагнул из-под него.
- ЙЕУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ УУУУУ! - завопил я, прыгая от боли.
Вода была обжигающе горяча, и я за это расплачивался. Очень жаль, что мышление не донесло меня до того места, в котором температуру воды следует отрегулировать так, чтобы выдержал человек.
Ну что ж…
Простой недогляд с моей стороны. Как только боль утихла, я подкрутил горячий и холодный краны, дабы они сочетались в создании приемлемой среды для принятия душа без мыла.
Обычно в душе я пою, поэтому я начал петь в душе:
О собирайтесь, верные, возрадуемся вместе, О собирайтесь, собирайтесь в Вифлеем. Придите и узрите, как Царь Ангелов родился…
Я всегда пою в душе рождественские гимны.
Несколько лет назад, когда я жил в квартире пошикарней, со мной провела ночь одна женщина. Она работала секретаршей у торговца подержанными автомобилями. Мне она очень нравилась. Я лелеял надежды, что у нас с нею завяжется что-то потяжелее, а также что мне скинут несколько долларов с подержанной машины.
Мы вместе сходили на несколько свиданий, но тут был наш первый раз вместе в постели, и у нас все неплохо получалось - по крайней мере, я так считал. То были дни, когда у меня имелось мыло, поэтому утром я отправился в душ. Когда я выходил из комнаты, она еще лежала в постели. Я зашел в душ и запел:
И вот в полночный час раздался старый добрый гимн…
Я пел себе и пел…
После душа я вернулся в спальню, а женщины там не было. Она встала, оделась и ушла, не сказав ни слова, однако на столике у кровати оставила записку.
В записке говорилось:
"Уважаемый мистер Зырь, Спасибо за приятно проведенное время. Пожалуйста, больше не звоните мне.
Искренне Ваша, Дотти Джоунз".
Наверное, некоторым не нравится слушать рождественские гимны в июле.
38. Всемирно известный эксперт по носкам
Я завершил личную гигиеническую оргию, закатив своему лицу самый неэффективный сеанс бритья в мире - благодаря тупости бритвенного лезвия, самого острого, что у меня было.
После чего я прочесал разнообразные кучи одежды и подобрал себе самый чистый гардероб, который только можно в условиях, создававшихся месяцами крайней нищеты, а кроме того, удостоверился, что на мне два носка. Они, разумеется, не совпадали, но походили друг на друга - если вы, конечно, не всемирно известный эксперт по носкам.
Слава богу, обо всем этом теперь позаботится мой новый клиент. Он вытащит меня из этого ада, в котором я живу:
Я взглянул на часы, стоявшие на столике у кровати. Их циферблат еле проглядывал из-под тысячи осколков безнадежной суеты. Довольными часы не казались. Наверное, они предпочли бы стоять в доме банкира или какой-нибудь школьной грымзы, а не сан-францисского частного сыщика, которому не везет. Стрелки деморализованных часов говорили 5:15. До встречи с клиентом перед радиостанцией на Пауэлл-стрит мне оставалось сорок пять минут.
Я надеялся: то, чего клиент от меня захочет, будет происходить на радиостанции, потому что внутри я ни разу не был, а радио слушать любил. У меня много любимых передач.
Итак, вот я "вымыт", "выбрит", "чист" и "одет". Наверное, пора в город. Я решил пройтись пешком, поскольку очень к этому привык, но такие дни сочтены. Щедрый гонорар от моего клиента положит этой практике конец, поэтому нынешняя прогулка в центр города - этакое прощание с пешкодралом вообще. Я снова надел куртку, в каждом кармане которой было по револьверу - один заряженный, один пустой. Оглядываясь теперь на все это, я жалею, что не выложил из кармана пустой, но вернуться в прошлое и все переделать не получится. Придется с этим жить.
Перед тем как выйти из квартиры, я огляделся - забыл ли я что-нибудь? Разумеется нет. У меня в этом мире так мало барахла, что нечего, к чертовой бабушке, и забывать.
Часы с браслеткой - нет, печатку с огромным бриллиантом - нет, кроличью лапку на счастье - не-а. Ее я слопал очень давно. Поэтому, стоя на пороге с двумя револьверами в карманах, я был готов к выходу, как вообще не бывает.
Не давало мне покоя одно - тот факт, что по-прежнему надо позвонить матери, снова провести тот же самый разговор и получить свою недельную порцию оскорблений.
Ну что ж… если б от жизни хотели совершенства, ее бы такой и сделали с самого начала, и я не о райском саде говорю.
39. Прощайте, нефтяные скважины Род-Айленда
Когда я покидал здание, любителей-плакальщиков по домохозяйке на лестнице уже не было. Вот уж точно балаганных комиков по ошибке выпустили на сцену жалкой оперы скорби, но теперь все разбрелись по своим крысиным норам, а хозяйка как была мертва, так и осталась.
Я думал о ней, выходя из дома.
Ведь хорошо я ее надул, добившись отсрочки историей про дядю, который обнаружил целые залежи нефти в Род-Айленде. Здорово на меня вдохновение накатило, будто с левого края поля, и старуха заглотила. Я мог бы стать выдающимся политиком, если б не Вавилон.
Пока я спускался по парадной лестнице, меня посетило видение: домохозяйка сидит и думает о нефтяных скважинах в Род-Айленде, и тут у нее останавливается мотор. Я слышал, как она говорит себе: "Я никогда раньше не слыхала о нефтяных скважинах в Род-Айленде. Что-то тут не так. Я знаю, что много нефтяных скважин есть в Оклахоме и Техасе, я видела их на юге Калифорнии, но нефтяные скважины в Род-Айленде?"
И тут ее сердце остановилось.
Хорошо.
40. Славные картинки
Я шел по Ливенворт-стрит, очень тщательно не думая о Вавилоне, и тут с другой стороны улицы меня вдруг заметил молодой человек чуть за двадцать и принялся махать мне руками. Я его никогда раньше не видел. Я не знал, кто он такой. Интересно, в чем же дело? Ему очень хотелось перейти через дорогу ко мне, однако свет был красный, и молодой человек стоял и ждал, пока тот сменится. А ожидая, махал в воздухе руками, как спятившая мельница.
Когда свет сменился, молодой человек побежал ко мне через дорогу.
- Привет, привет, - сказал он, как давно пропавший брат.
Все его лицо было в угрях, а глаза страдали от слабости характера. Что же это за субъект?
- Ты меня помнишь? - спросил он.
Я не помнил, а если б даже и помнил, то не захотел бы вспоминать, но я уже сказал выше, что не помнил.
- Нет, я тебя не помню, - сказал я. На нем была не одежда, а черт-те что. Выглядел он не лучше меня.
Когда я сказал, что не знаю его, он впал в сильное уныние, как будто мы были добрыми друзьями и я о нем совсем забыл.
Откуда, к чертям собачьим, этот парень выскочил?
Теперь он смотрел себе на ноги, словно щенок, только что получивший взбучку.
- Ты кто? - спросил я.
- Ты меня не помнишь, - печально ответил он.
- Скажи мне, кто ты, и я, может, тебя вспомню, - сказал я.
Теперь он уныло качал головой.
- Да ладно тебе, - сказал я. - Выкладывай. Ты кто?
Он продолжал качать головой.
Я начал его огибать.
Он потянулся ко мне и рукой дотронулся до моей куртки, как будто не хотел, чтобы я уходил. У меня появилась вторая причина отдать куртку в чистку.
- Ты продал мне картинки, - медленно вымолвил он.
- Картинки? - переспросил я.
- Ага, картинки с дамами без одежды. Славные такие картинки. Я принес их домой. Помнишь "Остров сокровищ"? Всемирную ярмарку? Я отнес картинки к себе домой.
Ох ты ж черт! Ну еще бы он не отнес картинки к себе домой.
- Мне нужно еще, - сказал он. - Те картинки уже старые.
Я представил себе, как сейчас выглядят эти картинки, и содрогнулся.
- У тебя еще есть? Я бы купил, - сказал он. - Мне новые нужны.
- Это было давно, - ответил я. - Я больше таким не занимаюсь. То было одноразовое предприятие.
- Нет, это был сороковой год, - сказал он. - Всего два года назад. Неужели у тебя ничего не осталось? Я тебе за них хорошо заплачу.
Теперь он смотрел на меня умоляющими собачьими глазами. Ему отчаянно хотелось порнографии. Я видел такой взгляд и раньше, но торговля грязными открытками осталась в прошлом. - Иди ты на хуй, извращенец! - сказал я и зашагал по Ливенворт к радиостанции.
Мне есть чем заняться, вместо того чтобы стоять на перекрестках и разговаривать с дурковатыми половыми извращенцами. Я снова содрогнулся, подумав о том, как состарились те картинки, что я продал ему на Всемирной ярмарке в 1940 году.
41. Педро и пять его романтиков
Я прошел еще несколько кварталов по Ливенворт-стрит навстречу встрече со своим клиентом и вспомнил, какой сон приснился мне прошлой ночью. Мне снилось, что я - прославленный повар с Юга от Границы и я открыл в Вавилоне мексиканский ресторан, где фирменно готовят фаршированные перчики и энчилады с сыром.
Он стал самым знаменитым рестораном в Вавилоне.
Располагался он у Висячих Садов, и там ели лучшие люди Вавилона. Туда часто заходил Навуходоносор, но фирменные блюда были ему без разницы. Он предпочитал тако. Иногда он сидел, и в каждой руке у него было по тако.
Вот же человек - все время шутки отмачивает, в людей этими своими тако тычет.
Нана-дират работала там танцовщицей.
В ресторане имелась сцена с оркестриком марьячи: "Педро и пять его романтиков".
Когда они играли, просто буря подымалась, а когда танцевала Нана-дират, все требовали больше пива, чтобы охладиться. В древнем Вавилоне танцевал настоящий мексиканский фейерверк.
Ой-ёй, я вдруг поймал себя на том, что иду по улице на встречу с клиентом и снова думаю о Вавилоне. Большая ошибка.
Я немедленно остановил эту мысль.
Вдарил по тормозам.
Надо осторожнее. Нельзя, чтоб Вавилон меня зацепил. У меня слишком многое намечается. Вавилон потом. И я перестроил узоры своих мыслей, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь другом, а думать я решил о своих башмаках. Мне нужна новая пара. Те, что на мне, уже сносились.
42. Смит Смит
До радиостанции мне оставался один квартал, я по-деловому думал о своей обуви, и тут у меня в голове вдруг вспыхнуло имя Смит Смит, и я выпалил:
- Здорово!
Меня мог услышать весь мир, но, к счастью, вокруг никого не оказалось. Тот квартал на Пауэлл-стрит был тих. На обоих углах виднелось по нескольку человек, но в середине квартала я был один.
Удача меня еще не покинула.
"Смит Смит, - подумал я, - вот имя для моего частного сыщика в Вавилоне. Его будут звать Смит Смит".
Я только что придумал идеальную разновидность имени Смит. Я объединил ее со вторым Смитом. Я очень собой гордился. Жаль только, что не с кем поделиться моим достижением, но я знал: стоит мне кому-нибудь рассказать про Смита Смита, и появится веская причина для невольной поездки в дурдом, а ездить туда мне как раз неинтересно.
Оставлю-ка я Смита Смита при себе.
И я вернулся к мыслям о башмаках.
43. Жареная индейка с подливкой
У радиостанции я прибыл без десяти шесть. Мне хотелось не опаздывать, чтобы показать: я надежный частный сыщик, которому есть чем заняться и помимо грез о Вавилоне.
Перед радиостанцией больше никого не было.
Мой клиент, кем бы он ни был, еще не подъехал.
Мне было очень любопытно, кто именно появится.
Я не знал, мужчина это будет или женщина. Если женщина, я надеялся, что она будет очень богата и красива, и влюбится в меня до беспамятства, и захочет, чтобы я отошел от своих частно-сыскных дел и жил в роскоши, и полжизни я проведу ебясь с нею, а другую половину - грезя о Вавилоне.
Это будет хорошая жизнь.
Скорее бы она уже началась.
Затем я подумал, что произойдет, если появится клиент типа Сидни Гринстрита которому захочется, чтобы я следил за поваром-филиппинцем, закрутившим любовный роман с его женой, и много времени придется сидеть у стойки кафе, где этот повар работает, и наблюдать, как он готовит.
Дело займет целый месяц. Каждую неделю я буду встречаться с Сидни Гринстритом в его громадной квартире на Пасифик-Хайтс и в подробностях описывать ему все, что делал повар-филиппинец на той неделе. Клиента бы интересовало все, чем занимается повар-филиппинец, - вплоть до того, каким у него было меню в среду.
Я бы сидел напротив Сидни Гринстрита в этой фантастической квартире, набитой редкими шедеврами искусства. Из квартиры бы открывался потрясающий вид на Сан-Франциско, а в руке я бы держал бокал хереса полувековой выдержки, и в него бы все время подливал Питер Лорре, который был бы дворецким.
Заходя к нам, Питер Лорре наводил бы иллюзию, что ему наши разговоры крайне безынтересны, но позже я бы заметил, как он слоняется у двери в комнату и подслушивает.
- Каким было меню в среду? - спрашивал бы Сидни Гринстрит, обхватив своей мясистой ручищей несоразмерно хрупкий бокал хереса.
А Питер Лорре слонялся бы в проеме открытой двери в гостиную, делая вид, что сметает пыль с огромной вазы, а на самом деле очень тщательно слушая, о чем мы говорим.
- Суп был томатным, с рисом, - отвечал бы я. - А салат - "уолдорфским".
- Меня суп не интересует, - говорил бы Сидни Гринстрит. - Да и салат тоже. Я хочу знать, какими были главные блюда.
- Прошу прощения, - отвечал бы я. В конечном счете это его деньги. Он оплачивает счет. - Главные блюда были таковы:
Жареные Креветки
Морской Окунь на Гриле с Лимонным Маслом
Филе Камбалы с Соусом "Тартар"
Фрикасе из Телятины с Овощами
Рагу из Солонины с Яйцом Свиные
Отбивные на Гриле под Яблочным Соусом
Молодая Телячья Печень на Гриле с Луком
Куриные Крокеты
Ветчинные Крокеты с Ананасовым Соусом
Телячья Котлета в Сухарях под Темным Соусом
Жареный Цыпленок, Разделанный
Печеная Вирджинская Ветчина с Бататом
Жареная Индейка с Подливкой
Стейк из Отборной Вырезки Молодого Бычка, Вскормленного Кукурузой
Французские Бараньи Отбивные с Зеленым Горошком
Нью-Йоркская Вырезка.
- Вы что-нибудь из них попробовали? - спрашивал бы он.
- Да, - отвечал бы я. - Ел жареную индейку с подливкой.
- И как? - спросил бы он, встревоженно подаваясь ко мне в кресле.
- Кошмар, - ответил бы я.
- Хорошо, - сказал бы он с немалым облегчением и довольно бы причмокнул. - Не понимаю, что она в нем нашла. Оба они свиньи. Они заслуживают друг друга.
Затем он бы умолк и удобно откинулся бы на спинку кресла, смакуя херес. Он удовлетворенно посмотрел бы на меня своими ленивыми тропическими глазами.
- Значит, жареная индейка с подливкой была кошмарна? - спросил бы он. - В самом деле так плохо? - Чуть ли не улыбка играла бы на его лице.
- Подливки хуже я никогда не пробовал, - ответил бы я. - По-моему, ее сделали из собачьего дерьма. Даже не представляю, как такое вообще можно есть. Я чуть хлебнул, и мне хватило.
- Как интересно, - сказал бы Сидни Гринстрит. - Как занимательно.
Я бы перевел взгляд на Питера Лорре, который делал бы вид, что протирает большую зеленую вазу с китайскими всадниками, по ней скачущими.
Он бы тоже считал мои замечания касательно жареной индейки с подливкой весьма занимательными.
44. Золушка эфира
И вот я стоял перед радиостанцией ЫЭЮЯ "Золушка эфира" и думал о Сидни Гринстрите и Питере Лорре, жареной индейке и подливке, когда рядом остановился лимузин "кадиллак", уже проезжавший сегодня мимо морга, и без всяких усилий мне навстречу распахнулась его дверца. На заднем сиденье лимузина сидела прекрасная блондинка, которую я видел у выхода из морга.
Глазами она показала мне, чтобы я забрался внутрь.
Довольно неприличный жест.
Я влез и сел рядом.
На ней была меховая шубка, стоившая больше всех моих знакомых вместе взятых и помноженных на два. Блондинка улыбнулась.
- Какое совпадение, - сказала она. - Мы видели друг друга в морге. Мир тесен.
- Еще как, - сказал я. - Я так понимаю, вы моя …
- Клиентка, - сказала она. - У вас есть оружие?
- Да, - ответил я. - Одно есть.
- Хорошо, - сказала она. - Это очень хорошо. Мне кажется, мы станем друзьями. Близкими друзьями.
- Зачем вам человек с оружием? Что я должен буду делать? - спросил я.
- Я все это кино смотрела, - улыбнулась она в ответ. У нее были идеальные зубы. Такие идеальные, что я сразу устыдился своих. Как будто рот у меня полон битого стекла.