Я судорожно сглотнул. "Наименование груза"… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших - на войне или нет, неважно - такие накладные?
Следующий - Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы так же не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют мертвые души.
Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер - 37/99. В графе "Получатель" - "Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)".
Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева, и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.
Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.
- Отрывай доски! - сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.
- Какие доски? - глаза начальника морга наполнились ужасом.
Я кивнул на ящик.
- Зачем? - едва слышно произнес он.
Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:
- Ну!
Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.
- Да проснись же ты! - взорвался я и толкнул его в спину.
Бленский рванул на себя одну доску, вторую.
Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.
- Хватит? - спросил он.
- Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!
В "преисподней" стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.
Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.
- Теперь открывай крышку гроба, - едва слышно сказал я.
Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.
- Тут дело… вот в чем, - произнес он. - Этот гроб вскрытию не подлежит.
- То есть? Что это значит?
Бленский развел руками в стороны.
- Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.
- А ты сам видел этот труп?
Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову на бок.
- Я подписал заключение патологоанатомов… - начал было он, но я оборвал его.
- Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?
- Н-н-нет, - с трудом выдавил он из себя.
Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал "магнум", будто это была десятикилограммовая гантель.
- Значит, так, - сказал я, не скрывая угрозы в голосе. - Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на "Черный тюльпан" в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…
- Я расскажу! - охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. - Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними - этот.
- И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?
- М-м-м… Да.
- Что в нем?
- Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.
- Ты даже не догадываешься, что там?
Бленский пожал плечами.
- Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.
- А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?
- Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.
- Но реально тело Гусева уже было отправлено?
- Конечно. Две недели назад. Но, повторяю, комендатура не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть, что я отправил именно его.
- А заявка? Ты ведь указываешь в ней точное количество гробов.
- В прошлый раз я указал пять, включая гроб Гусева, но если меня сейчас о нем спросят, скажу, что в тот раз отправил четыре, потому что не успел выяснить ни личности погибшего, ни адреса родственников. А у комендатуры документации никакой - я лично убедился.
- Ну ты жук! - покачал я головой. - И сколько таким образом ты уже отправил мертвых душ?
- Пять, - опустив глаза, ответил Бленский.
- И все - на одно и то же имя?
- Да.
- А как получаешь гонорар?
- Его привозит водитель грузовика вместе с гробом.
- Неужели грузовик с гробом так просто пропускают на территорию госпиталя?
- Это камээсовский грузовик. У него пропуск-"вездеход".
Я сел на крышку гроба, расстегнул куртку, подул на взмокшую грудь.
- Умница ты, Бленский, - сказал я. - Пожалуй, я не стану тебя убивать. Тебя убьют те, кто тебе платит. Не сегодня-завтра, но тебя обязательно хлопнут - на том свете вспомнишь мои слова. И правильно сделают, что хлопнут, потому что ты жадный человек и зарабатываешь деньги на погибших ребятах. А это большой грех.
22
Фельдшера Бошляева в "преисподнюю" Бленский не впустил, лишь слегка приоткрыл дверь, взял у него паяльную лампу топор, ломик и снова запер дверь на ключ.
Гроб был очень тяжелый, я едва смог приподнять одну его сторону. Бленский же со своими зеленоватыми и тонкими ручками вообще чуть не помер над ним.
- Наплодили задохликов, - вполголоса ругался я, переворачивая ящик на бок и вытаскивая гроб на цементный пол. - Не стой как столб! - крикнул я ему. - Разжигай паяльную лампу, или это ты тоже не можешь сделать?
Он встал на колени и принялся подкачивать воздух в бачок лампы. Я искоса наблюдал за ним. С гулом из форсунки вырвалось пламя. Бленский принялся его регулировать и нечаянно загасил.
- Тебе только с покойниками общаться! - покачал я головой. - Быстрее, Бленский, времени нет!
Он, конечно, не понимал, почему времени нет, он не мог знать о том, что я почти довел до дверей морга прокурора, но тот, подлая душа, сумел вывернуться и сейчас наверняка поднимает по тревоге роту спецназа, требует обыскать всю территорию госпиталя и найти особо опасного преступника.
Бленский стал обжигать тонкую полоску спайки, а я, пока металл был мягким, отрывал крышку ломиком. Мы возились с гробом минут десять или даже больше. "Преисподняя" наполнилась удушливым запахом горячего металла. От огня лампы воздух в ней нагрелся, как в парной. Я уже стащил с себя куртку, но крупные капли пота продолжали стекать по груди, падать на пол, и цементный пол вокруг гроба покрылся темными пятнами.
- Готово, - сказал Бленский, закручивая пламя.
- Тогда хватайся за крышку, - сказал я. - Чего уставился на меня? Страшно?
Мы взялись за крышку и стали ее поднимать.
Бленский кряхтел, прикусывал губу, показывай язык, словом, трудился вовсю. Крышка, наконец, оторвалась от гроба. Мы опустили ее на пол. Я выпрямился, посмотрел в гроб и едва не вскрикнул от неожиданности. Мертвец!
- Черт вас подери! - с облегчением выругался я мгновение спустя, присмотревшись внимательнее. - И тут не могут без конспирации обойтись.
В гробу лежало пухлое чучело человека, точнее, пятнистая форма - куртка и брюки, - туго набитая начинкой.
- Ну-ка, давай этого парнишку вытащим, - сказал я Бленскому, который от удивления никак не мог закрыть рот и оторвать взгляда от чучела. - И отнесем его в туалет.
- К-куда? - не понял Бленский.
- В туалет!! В сортир, черт тебя подери! - крикнул я. - Проснись, включи мозги, пока я тебе их не продырявил!
Я взялся за "ноги", Бленский - за "плечи". Чучело тянуло не меньше, чем килограммов на пятьдесят. Пятясь спиной, я вышел в коридор. Бленского заносило, ноги его подкашивались, и он принялся обтирать собой покрытые побелкой стены. Перед самым туалетом чучело выскользнуло из его рук, и к унитазу я дотащил его один.
- Чудеса, - пробормотал Бленский, глядя, как я, расстегнув несколько пуговиц на куртке, вытащил из нутра полиэтиленовый пакет с сероватым порошком, подкинул его на ладони и поднес к лицу Бленского.
- Вот так-то, некрофил, - сказал я. - А знаешь ли ты, что это такое?.. Нет, не стиральный порошок и не удобрение. Это героин, Бленский. Чистейший героин.
Я вогнал пальцы в пакет, разорвал его и высыпал содержимое в унитаз.
- Не стой, помогай мне! Раз-два, вскрыл, высыпал, взял новый. Ясна задача?.. Кто это там гремит?
Мы оба замерли, прислушиваясь. С противоположного конца коридора доносился громкий стук.
- В дверь ломятся, - прошептал он.
- Это прокуратура, - убедительным голосом ответил я. - Все, Бленский, твоя песенка спета. От наркотиков ты не отмоешься до конца своей жизни, учитывая, что она будет чрезвычайно короткой.
- Дверь заперта? - спросил он меня и посмотрел так, словно молил о пощаде.
- Да, но это не остановит солдат, если они начнут брать морг штурмом.
- Что же делать? - плаксивым голосом произнес он.
- Иди к двери, требуй, чтобы не мешали работать.
Он выскочил в коридор, подбежал к двери, откашлялся и, стараясь говорить сердито, спросил:
- Кого там принесло?
- Это полковник Довгий из прокуратуры, - услышал я голос из-за двери, - Откройте, пожалуйста!
- Посторонним вход воспрещен!
- Мне надо только спросить у вас…
- Не мешайте работать! Мы готовим к отправке тела убитых. Зайдите через три часа.
- Я хочу вас предупредить, - не унимался Довгий, - что у вас могут быть неприятности, если вы не откроете мне.
- Я занят! - отчаянно крикнул Бленский и, повернувшись, посмотрел на меня. Я кивнул, мол, правильно говоришь, продолжай в том же духе.
- У вас нет посторонних? - спросил Довгий и снова ударил по двери, похоже, ногой.
- Нет, одни покойники, - ответил Бленский. Вот жук, подумал я, еще шутить пытается.
- Я сейчас позову начальника госпиталя, - пригрозил Довгий. - И нам придется говорить в иной обстановке.
Голос за дверью смолк. Похоже, Довгий в самом деле пошел за начальником госпиталя. На цыпочках подлетел ко мне Бленский.
- Господи, я пропал! - заскулил он. - Если он приведет начальника, я не имею права не открыть. Что же делать? Что делать?
Он заламывал руки и с надеждой смотрел на меня, как обвиняемый на судью, которому предстоит вынести окончательный приговор. Я оттолкнул его, подошел к двери, пригнулся и посмотрел в щель. Метрах в двадцати от входа стоял солдат с повязкой и штык-ножом на поясе.
- Так я и знал, - вслух подумал я, зашел в "преисподнюю", сдвинул край жалюзи в сторону. Еще один солдат сидел на корточках в тени дерева. Рядом со мной засопел Бленский.
- Видел? - спросил я его. - Обложили. Уйти уже невозможно.
- Надо быстрее выкинуть весь порошок! - взмолился Бленский. - Пожалуйста, давай выкинем его к чертовой матери! Сейчас припрется начальник госпиталя.
- Да, - кивнул я. - Мне кажется, что ты сразу же отправишься за решетку. Что касается меня, то я врать прокурору не буду и честно расскажу им все, что мне известно.
К моему величайшему изумлению, Бленский грохнулся передо мной на колени, сложил свои синие ладошки и плачущим голосом заговорил:
- Умоляю! Умоляю! У меня двое детей, нам сейчас квартиру в Подмосковье дают. Я завязываю с этими делами! Никогда в жизни больше заниматься этим не буду. Я умоляю тебя - не выдавай! Что для этого надо сделать? Я все сделаю, все что захочешь.
- Ну ладно, вошь ползучая, - примирительно сказал я. - Согласен. Но если меня возьмут - я расскажу все.
- Да, да! Хорошо, хорошо! - Бленский так энергично закивал головой, что у него, как мне показалось, непременно должны были обломаться шейные позвонки. - Я тебя спрячу. Тебя никто не найдет.
- Ты меня спрячешь в гроб.
Бленский вытаращил на меня свои и без того выпученные глаза, приоткрыл рот.
- Куда-а-а? - одними губами прошептал он.
- В гроб, - повторил я. - На место этого чучела. Накроешь крышкой, заколотишь ящик и отправишь на "Черный тюльпан". Чего ты вылупился на меня? Что тебе не понятно?
- Все понятно, просто… я подумал… в гробу прятаться…
Все правильно понимал Бленский. Ложиться живому человеку в гроб - дело не самое приятное, но я решил играть до конца в эту дикую игру.
Мы вложили гроб в ящик. Я с содроганием посмотрел на цинковое ложе, выбил ногой маленькое стеклянное окошко, вырезанное сбоку, перекрестился и встал обеими ногами на дно гроба.
До нас снова донесся грохот из коридора. Кажется, уже несколько человек били ногами во входную дверь.
- Старший лейтенант Бленский!! - орал кто-то за окном. - Немедленно откройте дверь, иначе я прикажу ее выломать!
Я лег. Плечам, оказывается, было тесно, и мне пришлось чуть повернуться на бок. Зато по росту гробик был в самый раз.
- Ну-ка, Бленский, принеси мне одну пачку героинчика. Буду в дороге тащиться.
Начальник морга сбегал в уборную и принес мне пакет. Я кинул его себе под ноги.
- Закрывай! - сквозь зубы произнес я, потому что мне было страшно. Ну что такое гроб? - успокаивал я сам себя. Обыкновенный ящик. Похож на лодку. Мне ведь не страшно будет лечь на дно лодки.
Бленский, кряхтя, подтащил крышку.
- Имей в виду, Бленский, - напоследок предупредил я. - Если ты что-нибудь не так сделаешь - я тебя из гроба достану и не промахнусь.
Входная дверь визжала, скрипела, от грохота, казалось, содрогались стены. Крики на улице утихли. Пришло время решительных действий.
Крышка грохнулась на гроб и едва не достала меня по носу. Я на всякий случай подставил руки. Бленский придавил крышку, похоже, сев на гроб верхом.
- Нормально? - услышал я его приглушенный голос - уже из внешнего, далекого мира.
Потом я слышал, как он приколачивал к ящику оторванные доски.
И все стихло. Меня похоронили.
23
Я лежал минут пятнадцать в полной тишине и не двигаясь, пока у меня не начала ныть спина. Пришлось перевернуться на бок, что было не так просто сделать. Лежа на левом боку, я мог смотреть в окошко, и хотя доски ограничивали поле зрения, все же можно было определить, где я нахожусь и есть ли кто-нибудь рядом.
Потом до моего слуха долетел звук открываемой двери. Я затаил дыхание. Забубнили голоса. Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что задает вопросы Довгий, а Бленский оправдывается, но полковник прерывает его и снова о чем-то спрашивает.
Это продолжалось недолго. Голоса стихли, дверь захлопнулась. Я перевернулся на живот, а руку с пистолетом положил под голову. М-да, покойникам, оказывается, не так-то сладко лежать в этих корытах. Тесно, скучно, тоскливо. А с другой стороны, их уже ничто не волнует, не тревожит, они надежно отгородились от пакостного, порочного и продажного мира цинковыми или деревянными стенками, и им уже нет никакого дела до того, что там, в наружном мире, творят политики, насколько возросли цены, когда наступит экологический и энергетический кризисы. И самое главное - уже нет страха перед будущим, таящим в себе мрачную неизвестность. Покойник - сама вечность. Его будущее безгранично. Он - тлен, частица строительного материала, из которого сделана земля - самое великое творение природы.
Эти размышления несколько успокоили мою экзальтированную нервную систему, и я пришел к выводу, что если к смерти относиться с подобных позиций, то найдешь в ней столько плюсов, что она может стать почти что приятным и желанным событием.
Между тем время моего загробного, а точнее, - внутригробного существования бежало стремительно. Я поднес руку с часами к окошку. Шестнадцать десять. Значит, до отлета "Черного тюльпана" оставалось меньше часа. Снаружи опять заскрипела дверь, раздались звуки шагов, голоса.
- Поехали! Дружненько! О-о-оп!! - сказал кто-то. - Только не ронять!
Началась погрузка. Я лежал на спине, как положено всякому порядочному покойнику, только одежда на мне пропотела насквозь. Пистолет я держал на уровне груди, направив ствол в крышку. Произойти могло все, что угодно, даже самое непредвиденное.
- Последний! Поехали! - скомандовал тот же голос.
Краем глаза я увидел сквозь щели в досках ботинки на высокой шнуровке, переступающие с места на место, и почувствовал, как взмыл вместе с гробом вверх и закачался на солдатских руках.
Выносили меня, засранцы, небрежно. Трижды задевали стены и косяк двери и вдобавок накренили гроб, и только благодаря тому, что вовремя уперся локтями в стенки, я не съехал на крышку, которая неминуемо открылась бы под моей тяжестью.
Меня втащили в фургон. Странное чувство испытываешь в те минуты, когда слышишь вокруг себя надрывное сопение, стоны, ругань, когда покачиваешься, как на волнах, на руках людей, и ничем, даже слабым движением пальца, не пытаешься им помочь, хотя здоров и силен, и вместе с этим приходит осознание собственной исключительности, своего особого положения, возвышающею тебя над остальными людьми, во всяком случае, над теми, которые в этот момент надрываются под тяжестью твоего тела. Должно быть, что-то похожее переживали восточные цари, египетские фараоны и иные правители, которых рабы носили на руках.
Захлопнулась дверь фургона. Машина тронулась. Я постепенно свыкался с новой для себя обстановкой, постепенно угасал шок, вызванный моей безумной выходкой, напоминающей затяжной прыжок, когда в первые секунды свободного падения ничего не соображаешь, лишь слышишь нарастающий свист в ушах, чувствуешь дурноту, пустоту в животе и видишь только беспорядочную смену земли, неба и облаков перед глазами; затем тело расслабляется, мысли приходят в порядок, мозг начинает воспринимать ситуацию и адекватно реагировать на нее.
У меня появилось время спокойно подумать о том, в какую очередную авантюру я влез и что может ждать меня впереди.
Очень скоро "Черный тюльпан" должен оторваться от земли и увезти меня в Москву. Четыре часа полета, и мы приземлимся в одном из столичных аэропортов. Что потом? Потом гроб под номером 37/99 получит некий Волзов Игнат Юрьевич, погрузит, надо полагать, в грузовик или катафалк и куда-то повезет. Затем я услышу, как со скрипом и треском отрывают доски от ящика, как поддевают крышку гроба и - привет из Таджикистана!.. Можно представить, как вытянутся рожи у тех, кто собирался увидеть в гробу набитое героином чучело.
Я хрюкнул от смеха, повернулся на другой бок и стал дальше предсказывать свое будущее.