* * *
– Вы что, совсем офонарели?! – возмутился Голобородько. – Что вы себе позволяете?! Мне нужно в аэропорт!
Он пытался говорить на басах, но чуткое ухо Смыка без труда улавливало в его голосе истерические испуганные нотки. Смык понимал его очень хорошо: по правде говоря, он и сам готов был наложить в штаны от страха.
Негромко урча двигателем на холостом ходу, черная "Волга" катилась по ухабистой грунтовке, к которой с обеих сторон вплотную подступал смешанный лес. Смык заметил, что под деревьями еще навалом слежавшегося, потемневшего снега. Поверхность дороги была скользкой, раскисшей, в глубоких выбоинах.
– Останови, – приказал сидевший сзади блондин, и Смык послушно утопил педаль тормоза.
Машина немного прошла юзом по скользкой грязи и остановилась, въехав передними колесами в разлегшуюся поперек дороги лужу, на поверхности которой до сих пор плавали не успевшие растаять кусочки грязного льда.
Голобородько вдруг замолк на полуслове и распахнул дверцу, намереваясь выскочить и рвануть куда глаза глядят. Смык вынужден был отдать должное приезжему: девять из десяти человек на его месте остались бы сидеть в машине, парализованные ужасом, дожидаясь своей участи, как бараны на бойне, в надежде, что все как-нибудь обойдется. Кубанский казак, несмотря на высшее образование, шляпу и козлиную бородку, оказался парнем сообразительным и шустрым. Но на то, чтобы выбраться из машины, даже из такой просторной, как отечественная "Волга", всегда требуется время, а как раз времени-то у него и не было.
Сидевший на заднем сиденье блондин резко подался вперед, сделав такое движение обеими руками, словно вдруг вознамерился попрыгать через скакалку, не выходя из машины. В воздухе что-то блеснуло. Голобородько ни с того ни с сего выпустил дверную ручку и вцепился обеими руками в горло, страшно хрипя и колотя ногами по полу. Он царапал ногтями шею, пытаясь просунуть пальцы под захлестнувшую горло удавку, но было поздно: стальная струна глубоко врезалась в кожу, с каждым мгновением затягиваясь все туже. Смык завороженно наблюдал, как из-под тонкой проволоки показалась первая капля темной венозной крови.
– Не сиди как пень! – процедил сквозь зубы блондин. – Билет, документы, деньги.., живо!
Смык стряхнул с себя оцепенение и потянулся к Голобородько, намереваясь залезть во внутренний карман его роскошного пальто. Он чувствовал себя так, словно его по уши накачали новокаином: руки не слушались, а глаза смотрели куда угодно, только не на стремительно наливающееся нехорошей синевой лицо архитектора. Наконец трясущиеся пальцы Смыка дотронулись до мягкой ткани пальто, и в этот момент Голобородько оставил свои попытки хоть немного оттянуть удавку и судорожно замахал руками, ударяя ими по всему, до чего мог дотянуться. Один из таких ударов пришелся Смыку по физиономии, и он в испуге отпрянул, прижав ладонь к ушибленной брови. На следующем взмахе растопыренная ладонь архитектора прошлась по губам Смыка, причем указательный палец зацепился за нижнюю губу, заставив ее издать отчетливый характерный шлепок.
Из-за этого шлепка испуг Смыка разом прошел, сменившись вспышкой неконтролируемой ярости. Оскалившись, как дворовый пес, прыщавый водитель изо всех сил ударил Голобородько кулаком в запрокинутое побагровевшее лицо. Он успел врезать ему еще раз, прежде чем блондин прошипел сквозь зубы:
– Что ты делаешь, урод? Делом займись! Голобородько тем временем обмяк, прекратив сопротивление. Его руки в последний раз взметнулись кверху, словно он приветствовал восторженную аудиторию, и бессильно упали вниз. Смык взглянул на его лицо и поспешно отвернулся: это было зрелище не для слабонервных. Открытые глаза архитектора закатились, сделавшись похожими на два слепых бельма, испачканный кровью рот был мучительно оскален, язык вывалился. Из-под удавки медленным густым потоком струилась кровь, пропитывая белый шарф, и Смык подумал, что блондин не столько задушил Голобородько, сколько перерезал бедняге глотку. Преодолев отвращение и страх, Смык запустил руку под лацкан кашемирового пальто и вынул из внутреннего кармана паспорт, бумажник и разноцветную книжечку авиабилета. Все эти вещи были теплыми от соприкосновения с еще не успевшим остыть телом Голобородько, и Смыка передернуло. До него только сейчас окончательно дошло, что он стал соучастником самой настоящей заказной мокрухи, произведенной без особенных затей, грубо, грязно и очень эффективно.
Блондин снял с шеи Голобородько стальную удавку и, сильно подавшись вперед, одним точным движением стер с нее кровь концом длинного белого шарфа, из-за которого Алитет Петрович при жизни напоминал карикатуру на чикагского гангстера времен сухого закона.
Первым побуждением Смыка было поскорее вытолкнуть труп из машины, благо дверца со стороны Голобородько все еще стояла открытой настежь, но он постарался взять себя в руки и сразу же сообразил, что оставлять труп на обочине лесной дороги в полусотне метров от оживленного шоссе нельзя ни в коем случае. Если его найдут и опознают, первым подозреваемым станет конечно же он, Смык, собственной персоной. Хмурый опер с Петровки будет рад повесить на его шею всех собак и сделает это без малейших колебаний.
– Шевелись, – скомандовал блондин и первым вылез из машины.
Смык плохо запомнил процесс переноса трупа с переднего сиденья на заднее. В голове у него шумело, перед глазами стоял туман, руки тряслись, как с похмелья. Убить человека в пьяной драке – это одно, а когда на твоих глазах, совсем рядом с тобой, ничего не подозревающего пассажира вдруг начинают душить стальной удавкой – это, граждане, совсем другое дело… Никогда в жизни Смыку не хотелось выпить так сильно, как сейчас. Он даже сомневался, что сможет вести машину, если сию же минуту не сделает хороший глоток прямо из бутылочного горлышка. Говорят, пьяный за рулем – причина аварии. Ну а трезвый, у которого от страха поджилки трясутся и мутится в голове, – это что, не причина аварии? Это смертник, камикадзе, вот что это такое…
– Ну вот, – сказал блондин, поправляя на шее Голобородько шарф таким образом, чтобы не было видно кровавых пятен, и насаживая ему на макушку вывалянную в грязи и кое-как отчищенную шляпу, – дело, можно сказать, сделано. Давай-ка поглядим, что этот умник вез в свою Америку. Открой багажник. Да веселей давай, самолет ждать не будет.
Оскальзываясь в грязи, Смык обошел машину и открыл багажник. Блондин отодвинул его плечом и по-хозяйски вынул из багажника чемодан Голобородько. Возвращаться за ключами он не стал, воспользовавшись вместо них лежавшей в багажнике отверткой. После двух сильных ударов замки сдались, и крышка чемодана откинулась. Блондин порылся внутри, удовлетворенно хмыкнул и достал из чемодана две толстые папки.
– Вот козел, – сказал он, бегло пролистав бумаги. – Обеспечил, значит, себе безбедное существование… Да, они были правы, в Америке этому засранцу делать нечего.
Он небрежно бросил папки обратно в чемодан и захлопнул крышку. Смык трясущимися руками закрыл багажник. Он не знал, что было в папках, и не хотел этого знать. Единственное, чего он сейчас хотел, это оказаться подальше отсюда – лучше всего дома, с бутылкой водки в одной руке и с граненым стаканом в другой. Сомнений в том, кто заказал Голобородько, у него не было. Похоже, бородатый архитектор попытался провести Вадика и Владика, но переоценил собственные возможности и поплатился за это. Такой поворот событий выставлял работодателей Смыка в совершенно новом свете, и прыщавый "специалист широкого профиля" впервые подумал о том, что, возможно, затесался не в свою весовую категорию.
Он вернулся за руль, со второй попытки захлопнул дверцу и слепо зашарил трясущейся рукой по рулевой колонке, пытаясь нащупать ключ зажигания. Как назло, проклятая штуковина куда-то запропастилась, и прошла почти минута, прежде чем до Смыка дошло, что в "Волге" замок зажигания расположен справа, а не слева, как в "Жигулях". Заводя машину, он слишком рано отпустил ключ, и двигатель, чихнув, заглох. Смык скрипнул зубами, шепотом выматерился и снова потянулся к ключу.
– Погоди-ка, – сказал сидевший рядом с ним на месте Голобородько блондин. – Экий ты, братец, нервный. Так мы с тобой доедем только до первой встречной машины. На-ка, выпей.
Смык жадно схватил протянутую блондином плоскую металлическую флягу, свинтил с нее колпачок и замер, не донеся горлышко до губ.
– Что это? – подозрительно спросил он.
– Лекарство, – не глядя на него, ответил блондин. – Пей, пей, не бойся. Я тебя могу двумя пальцами прикончить, так какой смысл тратиться на отраву?
– Спасибо, – сказал Смык, – успокоили. Он отхлебнул из фляги и закашлялся, с сипением втягивая воздух. В плоской металлической посудине оказался чистый медицинский спирт. Пока Смык кашлял, колотя раскрытой ладонью по ободу руля, блондин отобрал у него флягу, протер ладонью горлышко, сделал микроскопический глоток, завинтил крышку и спрятал флягу в карман.
– Это, по-вашему, не отрава? – прокашлявшись, сипло спросил Смык. – Предупреждать же надо! Так ведь можно и в ящик сыграть!
– Впервые вижу человека, который утверждает, что может сыграть в ящик от глотка медицинского спирта, – спокойно заметил блондин, по-прежнему глядя мимо Смыка. – Ты весьма любопытный экземпляр. На твоем месте я завещал бы свое тело какому-нибудь анатомическому театру на предмет вскрытия и подробного исследования.
– Но-но, – сказал Смык, запуская двигатель. Упоминание об анатомическом театре ему не понравилось, но спирт действительно помог. От него по всему телу разлилось приятное мягкое тепло, руки перестали трястись, и Смык с удовольствием ощущал, как постепенно утихает противная внутренняя дрожь, не отпускавшая его с той минуты, когда блондин велел свернуть в лес. – Слушайте, а еще капельку вашего лекарства принять нельзя? Вдруг все-таки не умру…
– Ты сначала это перевари, – ответил блондин, закуривая сигарету. – А то окосеешь на ста пятидесяти километрах в час, и бравые московские спасатели будут долго разбираться, где тут ты, где я, а где этот бородатый придурок.
– Я аккуратно езжу, – возразил Смык, задним ходом выводя машину на обочину шоссе.
– Аккуратно ездить нам с тобой сейчас некогда, – уведомил его блондин. – Регистрация на рейс начнется через двадцать минут, так что… Опаздывать нам нельзя.
– А кто полетит? – спросил Смык, разворачивая машину и втыкая первую передачу. – Вы?
– Чего я там не видел, – равнодушно отозвался блондин. – Я, братец, в Штатах десять лет проработал и нахлебался тамошнего дерьма. Так что полетит он.
Последние слова сопровождались небрежным кивком в сторону заднего сиденья, где в уголке в позе задремавшего пассажира сидел труп в надвинутой на глаза широкополой шляпе. Смык старательно осклабился, давая понять, что оценил шутку, хотя юмор блондина даже ему показался чересчур мрачным.
До аэропорта добрались без приключений. Блондин молчал, и Смык был этому рад. Он боялся своего попутчика и не видел в этом ничего зазорного. В зеркало заднего вида Смык не смотрел, поскольку в нем виднелась испачканная дорожной грязью шляпа Голобородько, и при виде этой чертовой шляпы Смыка немедленно начинали одолевать неприятные мысли о том, что находилось под ней.
Он гнал машину в Шереметьево-2, невольно размышляя о том, кем мог быть сидевший рядом с ним хладнокровный убийца. Он сказал, что десять лет проработал в Соединенных Штатах. Интересно, кем? Каким-нибудь торговым представителем? Ох, вряд ли… То есть называться он мог как угодно, но его настоящая работа наверняка заключалась в промышленном или военном шпионаже. Вон какая рожа – чистый упырь! И Алитета свет Петровича он уделал в лучшем виде. Уделал и глазом не моргнул – спиртик, шуточки, сигаретка…
Зарулив на стоянку перед главным пассажирским терминалом международного аэропорта, Смык заглушил двигатель и немного резче, чем следовало, рванул на себя рукоятку ручного тормоза. Блондин с хрустом потянулся, бросил быстрый взгляд на часы и распахнул дверцу. Навстречу ему от главного входа в терминал уже торопился какой-то субъект. Смык посмотрел на этого парня и обомлел. Ощущение было такое, словно из-под него одним ударом выбили землю и он повис в безвоздушном пространстве, беспомощно глотая вакуум широко разинутым ртом.
От стеклянных дверей терминала к машине шел Голобородько собственной персоной: длинное пальто, белый шарф, шляпа, дурацкая рыжеватая бородка – все было на месте. Смыку впервые в жизни захотелось перекреститься, но он вовремя спохватился, что толком не помнит, как это делается – справа налево или слева направо.
Блондин тем временем выбрался из машины, подошел к чудесным образом воскресшему архитектору, коротко о чем-то переговорил и отдал ему документы, бумажник и билет, которые Смык полчаса назад вынул из кармана покойника. Пока они беседовали, Смык преодолел суеверный ужас и обернулся.
Труп, как и следовало ожидать, был на месте, а вовсе не разгуливал по территории автомобильной стоянки. Немного успокоившись, Смык посмотрел на человека, с которым разговаривал блондин. Сходство, достигнутое скорее всего при помощи умело наложенного грима, было просто потрясающим, но теперь Смык видел, что незнакомец немного выше убитого архитектора и чуточку уже в плечах. Пальто на нем было чуть-чуть другого оттенка, а шарф казался не таким длинным, как тот, которым была обмотана перерезанная стальной удавкой шея трупа. Загримированный под Голобородько незнакомец кивнул блондину, с чем-то соглашаясь или просто прощаясь, убрал бумажник, паспорт и билет во внутренний карман пальто (Смыка при этом снова передернуло), повернулся спиной к стоянке и спокойненько зашагал к зданию аэропорта.
Смык снова обернулся и уставился на труп. Машину легонько качнуло, и у него над ухом раздался голос блондина:
– Поганая смерть, правда? Подумать только, что его последние слова были: "Мне надо в аэропорт!". Ну, по крайней мере, мы с тобой выполнили его последнее желание: в аэропорту он побывал. Заводи, поехали.
Смык завел машину, чувствуя, что его снова начинает трясти. Эта растреклятая история никак не хотела заканчиваться, и Смык подумал, что для него лично она может не закончиться вообще. Он стал свидетелем не то начала, не то конца какой-то сложной многоходовой комбинации, задуманной Вадиком и Владиком. А Вадик и Владик были совсем не теми парнями, которые стали бы полагаться в таком деле на чью-то скромность. С их точки зрения, было гораздо проще и надежнее пришить неудобного свидетеля сразу же после того, как в нем отпала нужда. Смык пожалел, что не взял с собой ничего, что хотя бы отдаленно напоминало оружие, но в следующее мгновение решил, что никакое оружие не помогло бы ему в схватке один на один с этим чертовым блондином, который выглядел и вел себя так, словно был целиком скручен из стальной проволоки.
На выезде из аэропорта у обочины стоял сине-белый милицейский "форд" – длинный, широченный, обтекаемый и приземистый, как присевший перед прыжком хищник. По дороге сюда Смык его не заметил, зато теперь он весь облился холодным потом, представив себе, что будет, если его сейчас остановят и угрюмый сержант, наклонившись к дверце, произнесет роковые слова: "Операция "Антитеррор". Выходите из машины, приготовьте документы для проверки". Но сержант – на сей раз это оказался толстый капитан с бляхой гибедедешника на широкой груди – удостоил проехавшую мимо него "Волгу" лишь ленивым, ничего не выражающим взглядом.
Смык с трудом перевел дыхание, облизал губы и слегка дрожащим от пережитого волнения голосом сказал:
– Пронесло.
Блондин не ответил. Он опять курил, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь, и, отвернувшись от Смыка, смотрел в окно на проносящийся мимо пейзаж, который несколько разнообразили стоявшие вдоль дороги стайки крикливо одетых девиц легкого поведения. Смык снова, в который уже раз за это несчастливое утро, взял себя в руки, пытаясь отогнать звериное предчувствие беды, которое крепло и разрасталось где-то в районе диафрагмы.
Наконец блондин потушил сигарету в пепельнице, повернулся к Смыку и окинул его равнодушным взглядом холодных серых глаз.
– На следующем перекрестке повернешь направо, – сказал он не терпящим возражений тоном.
– Зачем? – трусливо спросил Смык, отлично понимая, что вопрос прозвучал глупо и неуместно.
– Зачем? – для разгона переспросил блондин. – Да как тебе сказать… Понравился ты мне. Дай, думаю, заманю этого красавчика в лесок. Выпьем, поговорим, поцелуемся…
Смык бросил на попутчика затравленный взгляд, силясь понять, шутит он или говорит всерьез. А вдруг и вправду извращенец? Сопротивляться такому бесполезно и очень опасно, а сдаться без боя как-то.., неловко, что ли.
"Только этого мне и не хватало, – подумал Смык. – Чтобы этот упырь, только что задушивший человека, взял и опустил меня прямо здесь, рядышком с трупом…"
Видимо, его мысли явственно проступили на лице, или в глазах, или где там еще их можно прочесть. Блондин вдруг нехорошо усмехнулся и спросил:
– Ну, чего уставился как баран на новые ворота? Не бойся, цела будет твоя прыщавая задница. Просто не надо задавать дурацких вопросов. "Зачем…" Ты что, собрался жмурика в город везти?
– Так надо было его сразу выбросить, – сказал Смык. – Там, в лесочке. Присыпали бы веточками, снежком забросали…
– Поворот не пропусти, – напомнил блондин, начисто проигнорировав слова Смыка.
Смык обиженно замолчал и свернул, где было ведено. Он понятия не имел, как себя вести с этим человеком, и очень боялся, что это на самом деле не имеет никакого значения: вот пырнет сейчас пером под ребро, и вся дипломатия на этом кончится…
В полукилометре от перекрестка асфальт кончился. Некоторое время "Волга" довольно резво катилась по щебенке, а потом под колеса легла родная российская грунтовка – ухаб на ухабе, рытвина на рытвине. Дорога выглядела так, словно над ней прошлось звено тяжелых бомбардировщиков, утюжа вражескую автоколонну. Здесь Смыку стало не до переживаний: он целиком сосредоточился на том, чтобы не увязнуть в этой грязи намертво, ожесточенно работая педалями и рукояткой коробки скоростей. Он перешел сначала на третью, потом на вторую, а потом и на первую передачу. Двигатель обиженно выл и рычал, из-под колес веером летела темная вода и комья липкой грязи. От толчков и тряски с мертвого Голобородько свалилась шляпа, и теперь в зеркале заднего вида маячила синяя оскаленная физиономия с закатившимися под лоб глазами и вывалившимся черным языком. Некоторое время Смык боролся с собой, а потом все-таки не выдержал и повернул зеркало так, что в нем не стало видно ничего, кроме потолка салона. Блондин насмешливо покосился на него, но промолчал. Спустя минуту машину сильно подбросило на камне. Позади раздался глухой шум. Смык покосился назад через плечо и понял, что от толчка труп свалился на сиденье, а может быть, и вовсе на пол. Смыку немного полегчало: мертвец должен лежать, а не торчать у всех на виду, как непристойная карикатура на живого человека.