21
Ван Вейтерен с усмешкой закончил читать аналитический обзор дела о Беатрис из воскресного номера "Алгемейне", выполненный С. П. Якобсом. Он с раздражением нажал на кнопку для вызова медсестры, которая показалась в дверях палаты через полторы минуты.
– Я хочу пива, – сказал Ван Вейтерен.
– Здесь не ресторан, – устало ответила женщина и убрала непослушную прядь с лица.
– Я это заметил. Но дело в том, что доктор Бугенмуттер… или как там его зовут, черт возьми… прописал мне пиво в составе диеты. Это ускоряет процесс заживления. Не возражайте, а принесите мне бутылку.
– Уже за полночь. Может, вам лучше поспать?
– Поспать? – возмутился Ван Вейтерен. – Я расследую преступление. Вы должны быть мне чертовски благодарны. Между прочим, речь идет об убийце двух женщин. А вы теперь мешаете следствию… Ну?
Она со вздохом исчезла, а через пару минут вернулась с бутылкой и стаканом.
– Вот так бы сразу. Хорошая девочка.
Она зевнула:
– Вы сможете налить сами?
– Постараюсь, – пообещал Ван Вейтерен. – Я позвоню, если вдруг промахнусь.
Во время чтения последних четырех-пяти вырезок комиссар предвкушал, как прохладная, бодрящая струя пива потечет по его горлу, но реальность превзошла все его ожидания.
Ван Вейтерен довольно рыгнул. "Божественный напиток, – подумал он. – Теперь посмотрим! Что мы имеем?"
Не так уж много, однако. И в то же время много в количественном отношении. Газеты громко трубили о первом процессе, и это мягко говоря.
До сих пор он прочел только малую толику, но выбор Мюнстера был продуманным и показательным: огромное множество инсинуаций и домыслов по поводу характера Верхавена, довольно подробные записи судебных прений. И все более ясные прогнозы относительно виновности.
Верхавен. Это должен быть Верхавен.
Однако фактов немного. Как он и предполагал, вещественных доказательств – раз-два и обчелся. В сущности, их почти нет. В целом дело основано только на косвенных уликах, но даже их явно недостаточно. Неоспорим тот факт, что, если быть точным, недостает и того и другого.
Никаких конкретных доказательств.
И, собственно, почти никаких косвенных улик, указывающих на Верхавена.
Ничего.
Но его все равно осудили.
"Естественно, в результате законного суда и следствия, – подумал Ван Вейтерен и приложился к бутылке. – Я мог бы отдать часть пива, чтобы только там побывать".
Но, черт возьми, почему его осудили?
Конечно, газеты и общественное мнение оказывали некоторое давление, но не настолько же слаба судебная система.
Нет. Здесь что-то другое, он это чувствовал.
Характер.
Леопольд Верхавен как человек и как личность. Его прошлое. Его поведение в суде. Общественному мнению удалось проникнуть в сознание присяжных и служителей Фемиды. Вот в чем тут дело.
Вот почему его осудили.
Потому что Верхавен был одиночкой. Рассмотрев его через призмы и лупы глазами всех этих журналистов, Ван Вейтерен не мог прийти к другому заключению.
Человек, выпавший далеко за пределы общества, человек, от которого проще всего было отвернуться.
Не такой, как все.
Убийца?
Сделать мысленно этот шаг очень легко, он понял это за долгие годы жизни, а если шаг уже сделан, то ступить обратно совсем не просто.
А роль?
Не здесь ли скрыта вся суть?
Это странное обстоятельство, о котором не поленился написать ни один журналист. Что Верхавену вовсе не претит роль подозреваемого. Наоборот. Кажется, что ему нравится сидеть за решеткой, находясь под пристальным взглядом журналистов. Не то чтобы он зазнался или почувствовал себя королем, но все же: что-то было в его поведении… одинокий и сильный актер в роли трагического героя. Так его воспринимали, а он и хотел казаться таким.
По крайней мере, что-то в этом роде.
Не поэтому ли его осудили?
"Если бы только я был там и мог на него посмотреть, мне бы всё стало ясно", – подумал Ван Вейтерен и допил бутылку.
Сама история внешне казалась и простой, и непостижимой одновременно.
В ту субботу Верхавен вернулся домой около пяти, по свидетельству соседей и его самого. Беатрис дома не было, и на этом всё. Но только по его словам. Никто из соседей не видел их обоих позже в те выходные. Электрик Мольтке оставил Беатрис в субботу в час дня, а Верхавена видели в деревне в воскресенье после шести вечера. Больше ничего. В остальном – никакой информации.
Масса времени. На что угодно. Единственное, что показала судмедэкспертиза, это что Беатрис убили в промежуток с субботы по воскресенье. Ее задушили и изнасиловали. Или, может быть, наоборот. Изнасиловали и задушили. Она была голой; половой акт имел место, но следов спермы не обнаружено.
"Но если, – размышлял Ван Вейтерен, – преступление совершил кто-то другой, то очень даже возможно, что это произошло как раз в эти послеполуденные часы – между часом и пятью. С момента ухода домой Мольтке и до прихода Верхавена".
Или что ее выкрали в это время.
Неопровержимо?
"Еще бы!" – решил он. С грустью глянул на пустую бутылку и перешел к чтению протокола из зала суда.
"День второй. Прокурор Хагендек допрашивает обвиняемого Леопольда Верхавена.
24 мая. 10.30 утра
X.: Вы утверждаете, что невиновны в смерти вашей невесты Беатрис Холден. Это правда?
В.: Да.
X.: Расскажите о ваших отношениях.
В.: Что вы хотите знать?
X.: Например, как вы познакомились.
В.: Мы встретились в центре Линзхаузена. Мы были одноклассниками. Он поехала ко мне домой.
X.: Уже в первую встречу? У вас сразу начались отношения?
В.: Мы знали друг друга давно. Ей был нужен мужчина.
X.: Когда она к вам переехала?
В.: Через неделю.
X.: То есть это было в…
В.: Ноябре шестидесятого года.
X.: И она жила у вас с того времени?
В.: Конечно.
X.: Все время?
В.: Она навещала иногда свою мать и дочь. Один раз ночевала в Ульминге. В остальном да, все время.
X.: Вы обручились?
В.: Нет.
X.: Вы собирались пожениться?
В.: Нет.
X.: Почему?
В.: Мы были вместе не для этого.
X.: Для чего вы были вместе?
(Ответ Верхавена стерли.)
X.: Понимаю. Вы ссорились?
В.: Иногда.
X.: Случалось ли, что вы ругались?
В.: Случалось.
X.: Бывало, что вы били Беатрис?
В.: Ее никто не заставлял это делать. Она была пьяна и в истерике. Потом она вернулась.
X.: Что происходило в течение следующей недели? Вы ее били еще?
В.: Нет, насколько я помню.
X.: Насколько вы помните?
В.: Да.
X.: Как такое можно забыть?
В.: Я не знаю.
X.: Что вы делали в субботу, шестого апреля, когда вернулись домой?
В.: Приготовил еду. Поел.
X.: Ничего больше?
В.: Ходил к курам.
X.: Где была Беатрис, когда вы вернулись?
В.: Не знаю.
X.: Что вы хотите этим сказать?
В.: Что я не знаю.
X.: Ей не следовало быть дома?
В.: Наверное, следовало.
X.: Вы что-нибудь планировали на этот день?
В.: Нет.
X.: Она не собиралась куда-то поехать?
В.: Нет.
X.: Навестить мать и дочь, например?
В.: Нет.
X.: Вы не удивились, что ее нет дома?
В.: Не особенно.
X.: Почему?
В.: Я обычно ничему не удивляюсь.
X.: Расскажите, что было дальше в эти выходные.
В.: Ничего особенного.
X.: Что вы делали?
В.: Был дома. Смотрел телевизор. Спал.
X.: И вам не было интересно, где ваша невеста?
В.: Нет.
X.: Почему?
В.: Они приходят и уходят.
X.: Кто?
В.: Женщины. Они приходят и уходят.
X.: Расскажите, чем вы занимались в воскресенье.
В.: Я был дома. Ничего особенного не делал. Занимался курами.
X.: Что вы думали о местонахождении Беатрис?
В.: Не знаю.
X.: А может быть, вы знали, где она?
В.: Нет.
X.: Может, вы знали, что она убита и лежит в лесу в километре от дома?
В.: Нет.
X.: Вы этим не интересовались не потому ли, что убили ее?
В.: Я ее не убивал.
X.: Но вы не скучали по ней?
В.: Нет.
X.: Вы не искали ее у матери, например?
В.: Нет.
X.: У вас есть телефон, господин Верхавен?
В.: Нет.
X.: То есть вы совсем не беспокоились о Беатрис?
В.: Нет.
X.: А на следующей неделе? Вы по-прежнему не скучали по ней?
В.: Нет.
X.: Вы не спрашивали себя, куда она могла деться?
В.: Нет.
X.: Вам нравилось ее отсутствие?
(Верхавен не ответил.)
X.: Я повторяю вопрос: вам нравилось ее отсутствие?
В.: Может, поначалу.
X.: У вашей невесты была в то время работа?
В.: Именно тогда – нет.
X.: А где она вообще работала?
В.: У Кауница. Продавала растения в Линзхаузене. Но только иногда.
X.: Когда вы заявили в полицию о пропаже Беатрис Холден?
В.: Во вторник, шестнадцатого апреля.
X.: Где?
В.: В Маардаме, конечно.
X.: Почему вы это сделали именно в тот день? Если вы не волновались?
В.: Просто пришло в голову. Когда я проезжал мимо здания полиции.
X.: Значит, вы по-прежнему не думали, что с ней что-то случилось?
В.: Нет, почему бы мне об этом думать?
X.: Вам не кажется, что это было бы естественно?
В.: Нет. Она обычно справлялась.
X.: Но не в этот раз.
В.: Но не в этот раз.
X.: Как вы узнали, что ее нашли мертвой?
В.: Полицейские приехали и рассказали мне.
X.: Как вы на это отреагировали?
В.: Я расстроился.
X.: Расстроились? Обер-констебль Вейс утверждает, что вы вообще никак не отреагировали. Что вы поблагодарили его и попросили уйти.
В.: А я должен был расплакаться у него на плече? Я обычно не перекладываю свои проблемы на других.
X.: Вам не кажется, что вы вели себя странно после исчезновения Беатрис?
В.: Нет, не кажется.
X.: Вы понимаете, что другие могут так считать?
В.: Мне не важно, что думают другие. Пусть думают что хотят.
X.: Вот как. И вы абсолютно уверены в том, что не убивали вашу невесту?
В.: Да. Это не я.
X.: Вы бывали в той части леса, где нашли убитую?
В.: Обычно нет.
X.: Вы там были когда-нибудь?
В.: Возможно.
X.: Но не в те выходные, когда она пропала?
В.: Нет.
X.: Что вы думаете о ее смерти, господин Верхавен?
В.: Ничего.
X.: Но что-то ведь вы должны думать?
В.: Это мужчина. Какой-нибудь психопат, которому не найти женщину.
X.: Вы себя таковым не считаете?
В.: У меня нет трудностей с женщинами.
X.: Спасибо. Господин судья, на данный момент у меня больше нет вопросов к подсудимому".
Ван Вейтерен убрал кипу бумаг в тумбочку.
Времени почти час. "Надо поспать", – промелькнула в голове мысль.
"Верхавен?" – промелькнула следом другая.
Черт возьми, почему он не присутствовал на суде! Если бы только он посвятил пару часов истории с Марлен, тем более что он немного участвовал в следственной работе… Может быть, достаточно было бы один раз посмотреть ему в глаза.
Всего несколько минут у камеры предварительного заключения – и он бы знал.
Знал бы, стоит ли это гложущее подозрение хоть чего-то. Имеет ли оно право на существование, или Верхавен просто тот примитивный насильник и убийца, за которого его выдают.
То есть виновен или невиновен?
Невозможно определить. Как тогда, так и сейчас.
Но, так или иначе, факт остается фактом: кто-то ждал его из тюрьмы.
Кто-то его убил и расчленил тело. Кто-то хотел, чтобы его не смогли опознать. Похоже, что убийца преследовал эту цель.
И наконец, у кого-то должен быть мотив.
Какой?
И этот вопрос без ответа. И даже без всякого намека на ответ.
Он выключил лампу. Закрыл глаза и неожиданно для себя подумал о Джесс и близнецах. Думал он о них по-французски.
Удивительно, на что способен мой мозг в такой поздний час…
Хотя их послеобеденный визит не остался незамеченным.
Одно разбитое оконное стекло, один порезанный палец, сломанный штатив для капельницы и еще кое-какой мелкий ущерб. Улыбки персонала становились все более натянутыми по мере того, как шло время и близнецы вели себя всё шумнее, а инциденты следовали один за другим.
"Дьявол, как она это выдерживает? – подумал он, позволив себе в темноте слабо улыбнуться. – Видимо, ей перепало кое-что от силы духа ее отца.
Sans doute, oui ".
22
– Реквием Госсека? – переспросил темноволосый юноша и поднял очки на лоб. – Вы сказали "реквием Госсека"?
– Да, – подтвердил Мюнстер. – Разве такого нет?
– Есть, конечно. – Он кивнул, старательно листая папку. – Его просто нет у нас. Есть одна запись в исполнении Хора французского радио пятьдесят девятого года, кажется… но не на компакт-диске. Наверное, вам лучше спросить в магазине Лауденера.
– Лауденера?
– Да, в центре на Карлплац. Если у них нет, то можно поискать у антикваров. Пластинку выпустила студия "Вертик".
– Большое спасибо. – Мюнстер вышел из магазина.
На улице он взглянул на часы и понял, что вряд ли успеет зайти в магазин на Карлплац. Встреча с судьей Хейдельблумом была назначена на шесть, и что-то ему подсказывало, что старый законник не простит опоздания.
"Хотелось бы, чтобы комиссар удовольствовался Бахом или Моцартом, – подумал он, садясь в машину. – Какого черта ему в больнице слушать эти древние похоронные марши?"
Мюнстер остановился на Гайдерстраатт в районе Воосхейм, но довольно далеко от дома Хейдельблума. "И уж точно судья не одобрит, если я приду раньше", – подумал он и решил, что может позволить себе совершить прогулку по фешенебельному кварталу, где раньше ему никогда не приходилось бывать.
Просто для этого не было повода. Если в Воосхейме и существовала преступность, то на более высоком, можно сказать изысканном, уровне, и простому интенданту криминальной полиции там совершенно нечего было делать.
Построенные в конце прошлого или в начале этого века дома тянулись вдоль западного края городского лесопарка; многие из довольно щедро нарезанных участков граничили прямо с лесом, и их владельцы, даже не выезжая из города, могли наслаждаться природой. В целом, домов было не больше шестидесяти – семидесяти, теперь, конечно, на одном таком участке уместились бы три-четыре современных здания. Мюнстеру было известно, кого эти цветущие изгороди и увенчанные медной ковкой стены скрывают от посторонних глаз. Здесь жили сливки общества. Вышедшие на пенсию главные врачи и профессура, старые генералы, бывшие министры и бизнесмены прежнего поколения. Может быть, какой-нибудь дворянский род, уставший от собственного поместья и жизни в деревне. Ясно было и то, что средний возраст здешних жителей приближался скорее к ста, чем к пятидесяти годам. И в этом отношении судья Хейдельблум не был исключением.
"Вымирающая раса, – думал Мюнстер, проходя по благоухающей жасмином улице, когда вдруг услышал за одной из изгородей детский смех и плеск воды. – Скорее правнуки, чем внуки", – решил он.
Ну да, часть домов, наверное, перешла кому-то по наследству.
Он подошел к резиденции Хейдельблума и позвонил в колокол у ворот. Через некоторое время послышалось шуршание гравия, и показалась служанка в черной юбке и блузке, фартуке и белом чепчике.
– Да?
– Интендант криминальной полиции Мюнстер. У меня назначена встреча с господином судебным советником.
– Пожалуйста, следуйте за мной. – Она открыла калитку.
Служанка была полновата и с красивыми рыжими волосами. На взгляд Мюнстера, ей можно было дать не больше девятнадцати-двадцати лет.
Как забавно устроена жизнь!
Судья Хейдельблум принял его в библиотеке. Сквозь открытые стеклянные двери в сад были видны газон и фруктовые деревья, и контраст между улицей и домом казался резким до пародии. За окном – зеленеющая распускающаяся жизнь, ароматы трав и пение птиц; внутри дома – темный дуб, кожа, камчатная ткань и старые книги. А также довольно резкий запах темно-зеленых сигар; одна из них и сейчас дымилась в гранатового цвета порфировой пепельнице, которая стояла перед Хейдельблумом на столе.
Мюнстеру показалось, что и внешне, и запахом они немного напоминают те тонкие сигары, которые курил комиссар.
Ему предложили сесть в кожаное кресло в классическом английском стиле, очевидно придвинутое к столу специально для этого случая, и когда Мюнстер в него опустился, то обнаружил, что лысый птичий череп старого судьи возвышается на полметра над его головой.
Разумеется, неслучайно.
– Спасибо за то, что согласились принять меня и позволили задать вам несколько вопросов, – начал он.
Хейдельблум кивнул. На самом деле он очень неохотно согласился на эту встречу, и то только тогда, когда вмешались с уговорами Хиллер и Ван Вейтерен.
"У него не все в порядке с головой, – предупредил комиссар. – По крайней мере, время от времени точно, поэтому спрашивай осторожно".
– Ситуация такова, – продолжил Мюнстер, – что для нас очень ценно ваше мнение. Вряд ли найдется кто-то, кто лучше вас владеет информацией по делу Леопольда Верхавена.
– Совершенно верно, – согласился Хейдельблум, протягивая руку за сигарой.
– Вы слышали, что его нашли мертвым?
– Да, начальник полиции мне сообщил.
– Честно говоря, мы оказались в тупике, подыскивая мотив, – продолжил Мюнстер. – Одна из теорий, которой мы придерживаемся, заключается в возможной связи этого убийства с делами об убийствах Беатрис и Марлен.
– Каким образом? – спросил Хейдельблум неожиданно резким голосом.
– Мы не знаем.
Повисла пауза. Хейдельблум затянулся и положил сигару обратно в пепельницу. Мюнстер выпил немного содовой из стоящего рядом стакана. Комиссар посоветовал ему не раздражать старого судью и дать достаточно времени на обдумывание и воспоминания. Бесполезно устраивать перекрестный допрос восьмидесятидвухлетнему старику.
– Это было последнее дело в моей практике, – объяснил Хейдельблум и откашлялся. – То есть дело о Марлен. Хм… Самое последнее…
В его голосе появилась стыдливая нотка… или это Мюнстеру только показалось?
– Я понимаю.
– Хм… – повторил Хейдельблум.
– Нам очень интересно услышать ваше мнение о нем.
Хейдельблум поднял руку к воротнику рубашки и указательным и средним пальцами слегка ослабил узел темно-синего платка.
– Я стар, – сообщил он. – Мне осталось жить всего одно лето, в лучшем случае два… – Он замолчал, как будто нащупывая нить.
Мюнстер поднял глаза и посмотрел на темные ряды переплетов за его спиной. Интересно, сколько из этих книг он прочел? И сколько из этого он помнит?
– Меня это уже не волнует.
– Что вас не волнует?