То, что другие участники, полуграмотные служители Фемиды, могли смотреть сквозь пальцы на бесконечное количество фактов, это он давно знал из собственного опыта, но то, что комиссар и судья могли допустить подобное, это оказалось неприятным сюрпризом. Вдобавок очень трудноперевариваемым. Разве такое возможно, чтобы дело рассматривалось в зале суда, минуя стол комиссара?
Хотя в последние годы Морт был сам на себя не похож. Именно не в себе. Поэтому, видно, нужно отнестись к нему с пониманием.
А Хейдельблуму было уже почти семьдесят.
"Хоть бы меня успели отправить на пенсию до того, как я настолько потеряю нюх, – подумал Ван Вейтерен. – Хотя я, наверное, умру намного раньше. Очевидно, это та милость, о которой стоит помолиться".
А что же было дальше с этим делом? А дальше этот проклятый Верхавен сидел за решеткой с таким видом, будто он виновней всех виновных.
Конечно, не считая того, что он все отрицал.
"Непостижимо, – решил комиссар Ван Вейтерен. – А больше всего на свете я ненавижу то, чего не понимаю!"
Он спустил ноги с кровати и сел. После секундного головокружения он уже мог стоять на ногах. Приятно снова двигаться без посторонней помощи. С этим утверждением невозможно не согласиться.
И все же слабость и головокружение его немного пугали. Этого тоже нельзя отрицать.
"Зато завтра я точно поеду домой, – подумал комиссар, открывая дверь туалета. – А потом черт меня подери, если я не раскрою это дерьмо!"
Но сидя на прохладном сиденье, он понял, что вряд ли это будет очень легко.
Здесь, в больнице, он, конечно, собрал всю возможную информацию: подшивки старых газет, протоколы судебных заседаний, магнитофонные записи совещаний и детальные отчеты Мюнстера.
Интересно, а выглядит ли все это точно так же, как здесь, там, в реальной жизни?
Еще один хороший вопрос.
30
– Давайте лучше пройдем в кафе, – прошептал Давид Куперман, выпроваживая Юнга за дверь.
Теперь, когда они сидели в дальнем углу этой пропахшей фритюром забегаловки, Юнгу показалось, что Куперман немного успокоился. Скоро у него не осталось сомнений в причине этого волнения.
– Я не хочу впутывать в это жену, – объяснил Куперман. – Она очень чувствительна и не в курсе тех событий.
Юнг кивнул и протянул ему через стол пачку сигарет.
– Спасибо, нет. Я бросил. Это тоже заслуга жены, – добавил он с извиняющейся улыбкой.
Юнг закурил.
– Вы можете не волноваться, – заверил он. – Мы просто опрашиваем в рабочем порядке всех, кто может что-то сообщить. Вы, наверное, читали в газетах, что Леопольда Верхавена убили?
– Да. – Куперман кивнул и уставился в чашку.
– Значит, вы некоторое время встречались с Беатрис Холден в Ульминге. Когда это было? В конце пятидесятых?
Куперман вздохнул. Весь его вид говорил о том, что если этот лощеный, респектабельный мужчина и жалел о чем-то в своей жизни, то это как раз о той несчастливой связи в далекой молодости.
– В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом. Мы познакомились в декабре пятьдесят седьмого и через пару месяцев стали вместе жить. Она как раз забеременела… да, и потом мы жили вместе до февраля следующего года. Ребенок был не от меня.
– Вот как? – Юнг попытался, насколько мог, изобразить удивление.
– У нас… у нее родилась дочь, Кристина, в августе пятьдесят восьмого, но настоящим отцом оказался другой мужчина.
– Когда вы об этом узнали?
– Когда девочке исполнилось пять месяцев. Отец ребенка зашел в гости, а когда ушел, Беатрис мне все рассказала.
– Вот черт! – вырвалось у Юнга. – Простите. Я понимаю, что для вас это было не особенно приятно.
– Не особенно, – согласился Куперман. – Даже совсем неприятно. Я ушел от нее в тот же вечер.
– В тот же вечер?
– Да. Сложил в сумку кое-какие вещи, сел в поезд и уехал. – Он замолчал.
Юнг тоже некоторое время молчал. "Куда? – подумал он. – Хотя это совсем не важно".
– Ваша дочь… – начал было он. – Я имел в виду ее дочь… Должно быть, вам было непросто оставить ребенка, которого вы считали своим?
Но Куперман не ответил Только сжал зубы и уставился в стол.
– У вас были какие-нибудь подозрения?
Он покачал головой:
– Нет, хотя, конечно, мне следовало бы их иметь. Но я был молодым и неопытным… Вот так вот.
– Вы с ней потом встречались? Уже после этого?
– Нет.
– И с Кристиной тоже?
– Я виделся с ней в Каустине. После убийства. Всего лишь раз. Ей было четыре года, и жила она у бабушки… у матери Беатрис. Она никогда не слышала обо мне, я имею в виду мать, так что особого смысла в этом посещении не было.
– Понимаю, – сказал Юнг. – А отец… настоящий отец то есть? Вы что-нибудь о нем знаете?
Куперман снова покачал головой:
– Он ушел, так сказать, в море. Я никогда его не видел с того раза.
– А Беатрис с ним встречалась после того, как вы от нее ушли?
– А я откуда знаю?
"Да, действительно, – подумал Юнг, когда уже распрощался с Давидом Куперманом. – Если даже полиция не смогла разыскать Клауса Фрице за тридцать лет, то было бы странно, если бы это удалось сделать его несчастному, поверженному сопернику".
Роот нажал на кнопку звонка, и дверь распахнулась так резко, что он едва успел отскочить. Арнольд Яренс, без сомнения, его ждал.
– Господин Яренс?
– Проходите.
Арнольд Яренс был высокого роста и плотного телосложения. Рооту показалось, что выглядит он по меньшей мере лет на десять моложе своих шестидесяти пяти лет. Или ему было только шестьдесят? Да не так уж это и важно, – решил Роот и сел на указанное место у кухонного стола.
– Ну что ж, – начал Яренс. – Как я понимаю, на повестке дня опять Верхавен. И госпожа Холден.
– Так точно, – ответил Роот. – Вы слышали, что произошло?
– Да, прочитал в газетах. – Яренс кивнул в сторону угла, где они лежали горой. Роот заметил, что там были и "Неуве блатт" и "Телеграаф".
– К сожалению, – продолжил Роот, – должен признаться, мы ищем несколько вслепую… поэтому и опрашиваем всех, кто мог быть хоть как-то связан с первым или вторым делом.
– Понимаю. – Яренс налил кофе. – Сахар?
– Три ложки, – ответил Роот.
– Три?
– Я сказал "три"? Я имел в виду полторы.
Яренс усмехнулся:
– У меня много сахара. Если хотите три ложки – пожалуйста.
– Спасибо. Знаете, мне не хочется быть многословным, поэтому давайте сразу к делу. Значит, вы были соседями с Верхавеном… Кстати, когда вы оттуда переехали?
– В восемьдесят пятом, – ответил Яренс. – Нам было некому оставить землю, и, чем работать на износ, мы решили перебраться на старости лет в город. Все-таки как-никак, а разница есть.
– Ваша жена?..
– Умерла два года назад.
– Простите. Ну да вернемся к делу. Я хотел попросить вас рассказать в первую очередь о том, что вы думаете об этой паре, Леопольде Верхавене и Беатрис Холден. Должно быть, вы кое-что замечали, и она ведь к вам приходила ночью незадолго до убийства, это так?
– Да, конечно, я замечал кое-какие мелочи, у них все время что-то происходило, – ответил Яренс. – И пришла она, конечно, к нам. Кстати, почему вы об этом спрашиваете? Уж не думаете ли вы, что он невиновен? В "Телеграаф" слегка намекали, что это не исключено…
– Мы не знаем, – признался Роот. – Кто-то его убил, и это факт. У убийцы был какой-то мотив, а пока мы не знаем какой, поэтому необходимо прорабатывать каждую версию.
– Ну да, – согласился Яренс, вылавливая ложкой из чая печенье. – Да, жили они так себе, про таких говорят "как кошка с собакой". Немногие удивились, что в результате всё так закончилось… Я имею в виду жителей деревни. Конечно, я не хочу сказать, что все знали, что он ее убьет, но жили он далеко не дружно.
– Это мы поняли. Расскажите о той ночи, когда она постучала к вам в дверь.
– Я рассказывал об этом уже раз пятьдесят.
– Но не в последнее время, правда ведь? – В голосе Роота появились извиняющиеся нотки. – Расскажите еще раз, пусть это будет как игра в карты.
Яренс снова усмехнулся.
– Хорошо, – сказал он. – История довольно короткая. Я проснулся от стука в стекло входной двери. Надел брюки, спустился и открыл, там стояла она… На самом деле она могла просто войти и лечь на диван, не будя нас, мы никогда не запирали двери. Да и во всей деревне никто этого не делал, никому не приходило в голову запираться. В городе все совсем по-другому, это точно. Ну да, она стояла и стучала зубами от холода, попросилась переночевать… Сказала, что эта собака Верхавен побил ее и на следующий день она собирается заявить на него в полицию.
– Она была пьяна?
– Да, довольно-таки, но не так чтобы совсем, я видал и хуже. Ну да, я, конечно, спросил, могу ли сделать для нее что-нибудь еще… У нее были сильно опухший глаз, большой синяк и еще кое-какие следы побоев, но ее это не беспокоило. Она хотела просто переночевать, как она сказала, ну я и постелил ей на диване. Просто принес подушку. Поставил стакан воды… а потом снова лег спать. Времени было больше трех ночи.
– Хм… – сказал Роот. – И на этом всё?
– Конечно. На следующее утро она проснулась около девяти. Я напомнил ей про полицию, но она только разозлилась и велела мне не вмешиваться не в свое дело. Потом она ушла. Даже спасибо не сказала.
– Очень воспитанная леди, – заметил Роот.
– Очень, – согласился Яренс. – Может, еще печенья? А то, я вижу, оно кончилось.
– Спасибо, нет. – Роот некоторое время молчал. – Я не знаю, о чем еще вас спросить. Вы не хотите добавить что-нибудь, что, по вашему мнению, может быть полезно для следствия?
Яренс откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок.
– Нет, – сказал он. – Ни черта.
– Вы думаете, что ее убил Верхавен?
– Однозначно, – ответил Яренс. – В этой жизни много такого, в чем я сомневаюсь, но не в этом.
– Да, в общем и целом, наверное, так оно и есть, – сказал Роот, вставая из-за стола. – Спасибо.
"Сомнений нет, мир сошел с ума", – подумал он, выходя во двор.
Кто, черт возьми, это написал?
Проведя еще один день в Каустине, де Брис и Морено зашли в бар "Крауз" так поздно, что не смогли найти свободного места. Де Брис быстро проверил количество наличности в бумажнике, в который раз мысленно пожалев о своем пренебрежительном отношении к пластиковым картам, и пришел к выводу, что в этот вечер дело обстоит не так уж безотрадно.
– Мы сядем в ресторане, раз такое дело, – заявил он. – Могу ведь я угостить тебя бифштексом?
– Хорошо. – Морено еще раз окинула взглядом зал. – Да, здесь нам не удастся упорядочить впечатления. Но если ты угостишь меня, то я угощу тебя – это мое условие.
"Прекрасно", – подумал де Брис.
– Посмотрим, – сказал он, открывая стеклянную дверь в более изысканное помещение ресторана.
– Так что? – спросила Морено, когда мясо было съедено и они заказали еще одну бутылку вина и сыр. – Что скажет интендант по поводу прошедшего дня?
– Во всяком случае, погода была изумительная, – ответил де Брис. – Ты даже немного загорела, как мне кажется.
– Ты все об одном. – Морено достала из сумки свой блокнот. – Начнем по порядку? Нам в любом случае нужно попытаться прийти к какому-то мнению.
Она посмотрела на имена.
Улешка Вилмот
Катрина Беренская
Мария Хесс
– Три бабульки, – констатировал де Брис. – Все ходят с палочкой. Ну, лично я оцениваю наши шансы так: примерно один на тысячу, – но до того, как мы проверим алиби каждой, думаю, ни одну из них нельзя вычеркивать. Однако до "Ульменталя" отсюда очень далеко… посетительнице пришлось бы потратить на поездку целый день.
– Если она ехала из Каустина, да.
– Трудно сказать, так ли это.
– Очень, – согласилась Морено. – Один из тысячи? Да, действительно немного.
Официант принес блюдо с сырами, и де Брис наполнил бокалы.
– Мотив? – продолжил он через некоторое время. – Ты видишь хоть у одной из бабулек хотя бы тень какого-нибудь мотива? Если в этом ходе мыслей и есть доля правды, то посетительница должна была знать, кто настоящий убийца. Мне не показалось, что они что-то знают по этому пункту.
– Не понимаю, почему она хранила это в тайне, – задумалась Морено. – Если она решила открыть убийцу Верхавену, у нее не было причин не рассказывать об этом потом. Или были?
– Черт возьми! – Де Брис уронил на скатерть виноградину. – Нет, я ничего не понимаю в этой истории, один бог ведает, что тут к чему.
Морено вздохнула:
– И я тоже не понимаю. Все это очень зыбко. Единственное, что мы знаем, это то, что пятого июня девяносто второго года Верхавена навестила женщина, назвавшаяся Анной Шмидт. Мы понятия не имеем ни как ее зовут на самом деле, ни о чем они говорили. Вся эта версия опирается на слишком маленькое количество фактов: сначала мы предполагаем, что визит связан с убийствами; потом мы предполагаем, что во время беседы она решила открыть Верхавену имя настоящего преступника. Потом мы предполагаем, что она приехала из Каустина… Вся цепочка не очень крепкая.
– К тому же мы не уверены на все сто процентов, что убит именно Верхавен. И абсолютно не уверены в том, что он невиновен в убийствах, за которые был осужден. Да если все это представить прокурору, нас наверняка засмеют.
Морено кивнула.
– Хотя это совершенно не наше дело, – продолжал де Брис. – Мы просто подчиняемся приказу: идите и найдите всех женщин, которые ходят с палочкой, в этой дыре. Или всех мужчин Аарлаха с пластинкой на зубах! Или всех леворуких проституток Гамбурга! Спросите их, что они делали за день до Рождества тысяча девятьсот семьдесят третьего года с трех до четырех часов, и обязательно запишите каждое слово, которое они произнесут! Круто, мне нравится работа детектива. Именно об этом я мечтал, когда решил работать в криминальной полиции.
– Кажется, у интенданта сегодня случился крах иллюзий. – Морено сочувственно улыбнулась.
– Вовсе нет, – возразил де Брис. – Ассистент неправильно поняла природу моих рассуждений. Я с удовольствием поеду хоть на Шпицберген и расспрошу там каждого проклятого пингвина, что он думает о парниковом эффекте… но только если это будет в твоей компании, вот так. За нас!
– За нас. Однако, – усомнилась Морено, – мне кажется, на Шпицбергене не водятся пингвины. Ну да, а завтра в любом случае появятся новые задания, правда?
Де Брис кивнул:
– Думаю, да. Пусть комиссар и Мюнстер сами выруливают из всего этого. Только боюсь, что это окажется нелегко.
– Да, наверное, нелегко. А ты на самом деле как думаешь? Раскроют они это в результате?
Де Брис прожевал последнее печенье и немного подумал.
– Понятия не имею. Хотя у меня такое чувство, что раскроют. ВВ, наверное, выйдет из больницы с окрепшей бульдожьей хваткой. С ним будет трудно поладить.
– Как будто это раньше было легко.
– Да, – вздохнул де Брис. – В этом ты, конечно, права. Хорошо, что я на нем не женат.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Морено посмотрела на часы:
– Кстати, по-моему, пора закругляться.
– Согласен, пора. Спасибо за прекрасный день. Да и вино уже закончилось, иначе я бы охотно за тебя выпил.
– Ты уже сделал это два раза, – констатировала Морено. – Достаточно. Я не терплю чрезмерного количества лести.
– И я тоже. Пойдем домой.
31
Войдя в кабинет, в первые доли секунды Ван Вейтерен подумал, что не узнает его. В голове пронеслась мысль, что после двенадцатидневного отсутствия можно ошибиться дверью, но потом стало понятно, что это тот самый старый кабинет, в котором он работал. Может быть, его смутило яркое послеполуденное солнце, бросающее косые лучи через грязное окно. Вся дальняя стена за письменным столом, занятая книжными полками и шкафами с документами, купалась в ярком, слепящем солнечном свете. В лучах кружилась пыль. Жара была как в печке.
Комиссар подошел к окну и открыл его. Задвинул жалюзи и таким образом довольно сносно отразил атаку раннего лета. Оглядевшись, он понял, что перемены совсем не так радикальны, как показалось на первый взгляд.
Если точно, их было три.
Во-первых, кто-то прибрал на столе. Сложил бумаги в одну стопку, прежде они лежали веером. "А на самом деле, не так уж и плохо", – оценил Ван Вейтерен. Странно, что ему самому это не пришло в голову.
Во-вторых, кто-то поставил у телефона вазу с желтыми и фиолетовыми цветами. "Сразу чувствуешь, что ты популярен и любим, – подумал Ван Вейтерен. – Строг, но справедлив… глубоко внутри".
В-третьих и в последних, появилось новое кресло. Серо-голубого цвета. Этот цвет напомнил ему пальто, которое Рената как-то купила в Париже во время одного катастрофического отпуска. Цвет назывался "провансальский голубой", если, конечно, память ему не изменяет, на что она способна. Во всяком случае, у кресла были мягкие подлокотники, регулируемая спинка и подголовник, что в целом напоминало сиденья в вагоне первого класса в какой-то из соседних стран, в какой именно – он не помнил.
Комиссар осторожно сел. Сиденье оказалось таким же мягким, как и подлокотники. Спинку не закрепили. Под сиденьем имелось несколько рычагов для регулирования всевозможных функций, а именно: высоты сиденья, положения спинки, степени ее подвижности и других. На столе лежала инструкция с цветными картинками и подробным описанием кресла на восьми языках.
"Ну и ну, – подумал Ван Вейтерен и начал осторожно нажимать на один из рычагов согласно инструкции. – Здесь я удобно посплю в ожидании пенсии".
Через двадцать минут все было готово, и как раз когда он уже начал прикидывать, как будет проще и быстрее всего раздобыть пива, позвонили из приемной и сообщили, что к нему пришла посетительница.
– Пусть проходит наверх, – распорядился Ван Вентерей. – Я встречу ее у лифта.
В субботу в здании полиции народу было немного, и ему не хотелось очутиться в ситуации, в которую как-то угодил Рейнхарт. Однажды тот не встретил шедшего к нему доносчика, у которого оказались не самые хорошие способности к ориентированию, в результате чего он зашел в кабинет начальника полиции и уснул там на диване. Хиллер сам нашел его утром в понедельник, и, как Рейнхарт ни оправдывался, говоря, что двери в свой кабинет можно и закрывать, например воспользовавшись таким устройством, как ключ, начальство не увидело в этом смягчающих его вину обстоятельств.
– Ваше имя Елена Клименска? – начал он, когда женщина села на стул для посетителей.
– Да.
Перед ним сидела, без сомнения, довольно элегантная дама лет пятидесяти – пятидесяти пяти, как оценил комиссар, с темными крашеными волосами и запоминающимися чертами лица, слегка подчеркнутыми тщательно продуманным макияжем. От нее пахло дорогими духами. Во всяком случае, так решил Ван Вейтерен.
– Меня зовут комиссар Ван Вейтерен, – представился он. – Как я объяснил, у меня к вам разговор по поводу ваших свидетельских показаний в связи с судом над Леопольдом Верхавеном в Маардаме в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года.