Кто-то в белом метнулся ему навстречу, Мукасей ушел от удара, сам ударил, откинул в сторону второго, перехватил ногу третьего... Участковый, стоя в углу, что-то кричал, но у Мукасея как будто заложило уши. Он рванул на себя кожаную "грушу" - крюк вылетел, посыпалась известка и пошел молотить этой "грушей" направо и налево, разметал всех по сторонам, хрястнул по столу, зацепил шкаф, из-за которого выпал вдруг полинялый лозунг "Превратим Москву в об...", а сверху, звеня стеклами, посыпались портреты: Брежнев, Черненко, еще кто-то... И только тогда он остановился, тяжело дыша, чувствуя, как градом льется по лицу пот. Бросив "грушу", медленно вышел из комнаты.
* * *
- Да, нездорово...
Глазков обтачивал напильником зажатую в тиски деталь, а Мукасей с понурым видом сидел на верстаке, ощупывая пальцами ссадину на скуле.
- Ночуй тут, я раскладушку принесу. Домой тебе лучше не соваться, могут повязать.
Мукасей тяжко вздохнул и соскочил на пол.
- У них не залежится...
* * *
Скорый поезд с надписью на вагонах "Ташкент-Москва" только что остановился на московском перроне. Немного в стороне от общей толпы встречающих держался высокий крупный мужчина (по которому в день приезда мельком скользнул взгляд Мукасея) с фигурой бывшего спортсмена, даже точнее - боксера, на что намекал его слегка искривленный и приплюснутый нос. Как и тогда, он не суетился, никого не высматривал, а просто смотрел на дверь спального вагона.
На пороге показался элегантный молодой блондин в модной мешковатой куртке со множеством карманов, в спортивного покроя брюках и в спортивных туфлях. Прежде чем он шагнул на перрон, они с бывшим боксером встретились взглядами, причем молодой чуть заметно кивнул: дескать, все в порядке. В руке у него был тяжелый на вид чемодан, через плечо висела довольно плотно набитая спортивная сумка. Угадав в нем клиента, подскочил носильщик, но был немедленно отодвинут могучим плечом спортсмена, шагнувшего сквозь толпу. Чемодан из рук блондина быстренько перешел к спортсмену, и оба, не перекинувшись даже словом, зашагали к выходу в город.
На стоянке спортсмен открыл багажник серой "волги", они аккуратно уложили туда чемодан и сумку. Спортсмен кинул блондину ключи, тот ловко поймал их на лету, уселся за руль, боксер рядом, машина тронулась с места.
"Волга" миновала пост на Кольцевой, вырвалась за город. Промелькнули названия подмосковных поселков. Машина свернула на боковую дорожку, прошуршала протекторами по совсем узкому проулку и остановилась перед высокими глухими воротами. Блондин коротко гуднул, мелькнуло в щели забора чье-то лицо, ворота, повинуясь электромотору, с неприятным скрипом отъехали в сторону. "Волга" проехала по участку и остановилась возле добротного загородного дома.
Блондин вылез на травку, потянулся, разминая плечи, а потом собственноручно вынул из багажника чемодан и сумку, поднялся с ними на крыльцо. А спортсмен не спеша двинулся по дорожке вокруг дома, туда, где в летней беседке за деревьями ярко пестрели женские платья, откуда доносились смех, громкие голоса.
Блондин прошел в комнату, обставленную старинным гарнитуром карельской березы, положил чемодан на диван, сумку поставил рядом. С наслаждением стянул куртку. Распустил ремешки и отстегнул укрытую под мышкой кобуру с пистолетом, кинул его на кресло, прикрыл сверху курткой.
- Привет, привет, - дверь отворилась, и в комнату вошел пожилой подтянутый мужчина, седой, загорелый, в светлом летнем костюме. - Как съездил?
- Нормально, Виктор Михалыч. - Блондин стоял, почти вытянув руки по швам, слегка наклонив голову, и, только когда ему походя протянули ладонь для рукопожатия, торопливо ответил.
Виктор Михайлович уселся в кресло, закинул ногу на ногу:
- Показывай.
Блондин щелкнул замками, откинул крышку чемодана. Под парой рубашек ровными рядами лежали целлофановые пакеты, туго набитые желтовато-коричневым крошевом.
- Кокнар, - сказал блондин, извлекая один из пакетов и кладя его аккуратно на стол. - Двенадцать кило, больше не влезло.
Он расстегнул "молнию" на сумке, достал осторожно небольшую коробку типа тех, в которых продают в кулинарии пирожные. Развязал веревочку. В коробке лежали баночки из-под вазелина - штук тридцать.
- А это опиум. Четыреста граммов.
- Тоже больше не влезло? - добродушно усмехнулся Виктор Михайлович.
- Больше вы мне денег не дали, - обиженно стал оправдываться блондин, и хозяин махнул рукой, дескать, я пошутил.
Виктор Михайлович небрежно взял одну баночку, отколупнул крышку. Под ней оказалась темно-коричневая вязкая масса. Потрогал пальцем, понюхал, только языком не лизнул. Спросил озабоченно:
- А как качество?
Блондин развел руками:
- Ну, я ж эту гадость не пробую!
- Ничего, - усмехнулся хозяин, - я думаю, любители найдутся, а?
И они оба весело и понимающе рассмеялись.
- Фархат просил передать, - посерьезнев, сказал блондин, - если возьмете много, будет скидка.
- "Много" - это сколько? - вскинул брови Виктор Михайлович.
- Вот этого, - блондин кивнул на вазелиновые коробочки, - килограммов пятьдесят-шестьдесят. А этого... - он подкинул на ладони пакет с кокнаром, - тонны две.
Виктор Михайлович откинулся в кресле, рука его автоматически нашарила в кармане пиджака коробочку конфеток "Тик-так", он кинул один белый шарик в рот, лицо его стало отрешенным, словно он смаковал появившееся во рту чувство свежести.
- Интересно, интересно, - повторял он, потирая кончик подбородка, - очень интересно... - Потом, как будто очнувшись, Виктор Михайлович отдал приказание властным, не терпящим возражений тоном:
- Прямо сегодня найди пару "кроликов", проверь товар. Надо его по-быстрому сплавить. И никаких кредитов, ясно? Только наличные.
* * *
Блондин на серой "волге" заехал в какой-то темный двор. Фары осветили покосившийся флигель, облупившуюся дверь, плотно занавешенные окна. Он вышел из машины, тихонько стукнул костяшками пальцев в стекло. Никто не ответил. Постучал сильнее. Наконец, оглянувшись, грохнул кулаком по раме. Дверь открылась. В свете габаритных огней автомобиля можно было увидеть исхудалое неприятное лицо с ввалившимися от беззубья щеками, пустые запавшие глаза, висящие клочьями волосы.
- Леня, вы? - ахнуло это привидение, вглядываясь, и радостно запричитало: - Проходите, проходите, прошу.
Блондин прошел в комнату, больше похожую на конуру, брезгливо оглядел грязные тряпки на лежаке, замызганную посуду.
- Проходите, Ленечка, садитесь, - простуженным голосом предложил хозяин и, заметив, что гость оглядывается, усмехнулся: - Как говорит Сенека, беден не тот, у кого ничего нет, а тот, кому надо еще больше.
Он забился в угол топчана, где, видимо, лежал раньше, свет тусклой лампочки освещал только его руки, огромные, исхудалые, с вздувшимися жилами и венами. Руки эти мелко дрожали.
- За что люблю интеллигентов, - сказал блондин, присаживаясь на край скамейки, - так это за умение излагать. Как это у тебя получается: "Сенека говорит"? Он что, жив еще?
- Жив, Леня, жив, - глухо отвечал ему хозяин. - Мы с вами умрем, а Сенека будет жив до тех пор, пока существуют книги, пока разум будет торжествовать над безумием... - Он говорил, а его руки жили отдельной жизнью: сжимались конвульсивно до белизны костяшек и бессильно опадали. - Вы пришли ко мне поговорить о литературе или что-то принесли? Но должен вас предупредить, денег нет. Я два дня без кайфа, так что даже пойти и украсть не в состоянии. - Блондин достал из кармана пузырек, поставил на край стола:
- На вот, поправь здоровье. Отдашь, когда сможешь.
Рука протянулась, сграбастала склянку.
- Получили товар, нужен "кролик"... - Он кряхтя слез с лежанки, покопался в углу, извлек откуда-то шприц, посмотрел его на свет.
- Если догадался - молчи, - с угрозой сказал блондин.
- Молчу, молчу, - пробормотал хозяин, - я всегда молчу. Вы только отвернитесь, Леня, не люблю, когда смотрят.
Блондин отвернулся. И вдруг спросил:
- А не боишься? Сдохнуть однажды...
Закинув голову, хозяин опустился осторожно на лежанку, замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
- Я, Леня, давно уже этого не боюсь...
Через минуту блондин склонился над ним:
- Ну как?
- Тащусь помаленьку... - еле слышно ответил хозяин. Рука его крепко сжимала склянку с остатками.
- Оставь на поправку, - расщедрился блондин и вышел на улицу.
Красный "москвич" въехал в ворота больницы. Глазков остался в машине, а Мукасей поднялся по ступенькам.
- Посидите здесь, только никуда не уходите, - сказала, увидев его, медсестра, - я за доктором, сейчас он придет.
Уходя, она еще раз обернулась и настойчиво повторила:
- Никуда!
Через полминуты простучал по кафелю каблуками маленький психиатр.
- Что? - спросил Мукасей, поднимаясь.
- Ваша сестра убежала.
- Как... - начал в растерянности Мукасей.
- Вот уж этого не знаю, - отрезал доктор. - Советую поинтересоваться у ее дружков. Наше дело лечить больных, а не бегать за ними. Всего хорошего.
Он повернулся и пошел прочь.
* * *
Мукасей послюнил палец и перевернул страничку в записной книжке Алисы.
- Вот! Вот он, Шпак! Но тут только телефон...
- А ты что хотел, паспортные данные? - усмехнулся Глазков.
Они сидели в машине перед входом в больницу. Мукасей сказал:
- Один телефон нам без толку... Нужен адрес.
- О! - воскликнул Глазков. - Сережку Савина помнишь? Из второго взвода? Да помнишь ты его - мы с ним вместе дембельнулись! На телефонном узле сейчас, мастером. А?
* * *
Шпак жил в старом, пожалуй, едва ли не дореволюционной постройки доме. Подъезд был отделан мрамором, дубовая резная дверь с большими медными ручками. На крыльце - два облупившихся каменных шара.
Выйдя из подъезда, Шпак перекинул через плечо сумку на ремне и, не оглядываясь, зашагал по улице.
- Поехали потихоньку, - Мукасей тронул за плечо Глазкова. Он сидел на заднем сиденье, чтобы в случае чего легче было спрятаться.
Увидев подъезжающий к остановке троллейбус, Шпак ускорил шаг и вскочил на подножку в последний момент, когда двери уже закрывались. Глазковский "москвич" не торопясь ехал за троллейбусом по многолюдной, заполненной транспортом улице. Они чуть было не упустили Шпака, когда возле Моссовета он вместе с большой толпой каких-то туристов спрыгнул на тротуар.
- Вон он! - возбужденно выкрикнул Глазков. - Вон, в переход спускается!
- Развернись у телеграфа и следи за мной на той стороне, - на ходу, уже выскакивая из машины, бросил Мукасей.
"Москвич" ринулся в гущу машин.
Шпак перебрался на ту сторону, вышел направо, к памятнику Долгорукому, и вскоре остановился, а потом и присел на лавочку у фонтана. Ясно было, что он кого-то ждет.
Мукасей маялся на углу Столешникова, одним глазом приглядывая за Шпаком, другим стараясь не пропустить Глазкова. Наконец "москвич" подъехал, Мукасей рукой показал другу, чтоб сворачивал направо, к "Арагви". И сразу вслед за Глазковым тут же с улицы Горького повернула серая "волга", сделав круг возле памятника, и затормозила на стоянке. За рулем сидел молодой блондин.
Шпак поднялся со скамейки, прогулочным шагом направился в сторону "волги". Туда же, прячась за спины прохожих, устремился Мукасей.
Но тут произошло странное. Вместо того чтобы подойти к блондину, Шпак остановился примерно в метре от открытого окна "волги" и с рассеянным видом зашарил по карманам в поисках сигарет. Прикуривая, он прикрылся ладонями от ветерка, развернулся спиной и, сделав полшага в сторону, как бы случайно остановился прямо возле водителя. Мукасей отчетливо видел, что блондин, не глядя на Шпака, что-то произнес. Шпак задал короткий вопрос, блондин ответил. Шпак прикурил наконец и тронулся дальше. Бегом, чуть не сбив с ног цветочницу с корзиной, Мукасей добежал до Глазкова.
- Серая "волга" - видишь?... - запыхавшись, крикнул он в открытое окно "москвича". "Волга" как раз отчаливала от стоянки.
Он не договорил и бросился следом за узкой спиной Шпака, мелькавшей уже в районе ресторана "Центральный".
* * *
Вслед за "волгой" "москвич", напрягая двигатель, летел по улицам. Пока Глазков умудрялся компенсировать разницу в мощности маневренностью - то проскакивал в щель между грузовиком и автобусом, то обгонял поток машин справа, едва не заезжая колесами на тротуар. На очередном светофоре "волга" резко рванула вперед с места. Глазков выжал из двигателя все, что мог...
* * *
Мукасей ехал в одном вагоне метро со Шпаком, искоса наблюдая за ним через головы пассажиров. "Следующая станция - "Курская", - сообщил репродуктор, и Шпак начал пробираться к выходу. Выйдя из метро, Шпак и Мукасей оказались в недрах Курского вокзала и вскоре миновали вывеску "Автоматические камеры хранения". Мукасей поотстал: народу тут было немного, подобраться близко к Шпаку в этом узком проходе между камерами он не мог. Оставалось только подсматривать из-за угла, как Шпак колдует возле одного из ящиков: опускает в прорезь "пятнашку", набирает код на циферблате. Дверца открылась. Шпак извлек из камеры сумку, очень похожую на ту, с которой пришел, а свою сунул на ее место. Покрутил наружные колесики, сбил шифр, опустил монетку, но, прежде чем захлопнуть дверцу, вдруг резко оглянулся. И Мукасей не успел отскочить, отпрянуть. Он замер на мгновение, а потом решительно шагнул в проход к ближайшей камере, делая вид, что тоже опускает монету, крутит колесики шифра. Изо всех сил он старался держаться непринужденно, не повернуть головы, но краем глаза видел: Шпак медлит захлопывать дверцу, стоит, глядя в его сторону. Потом он, все так же не отрывая взгляда от Мукасея, протянул руку и вытащил из камеры вторую сумку. Заметив это движение, Мукасей понял, что притворяться больше, кажется, нет нужды, повернулся и встретился с глазами Шпака, настороженно глядевшими на него.
Шпак всматривался не больше секунды. Лицо его перекривилось: узнал, вспомнил! Подхватив обе сумки, он круто повернулся и бросился прочь.
Сначала они бежали по длинному переходу, натыкаясь на прохожих, лавируя между углами чемоданов и ящиков. Шпак на ходу столкнулся с пожилой женщиной, нагруженной сумками и пакетами, - в разные стороны полетели яблоки, помидоры, колбаса, гирлянда сосисок. Мукасей буквально перелетел через груженую тележку носильщика, пересекавшего ему дорогу. Пару раз Шпак обернулся.
Миновав лестницу, они выскочили в центральный зал, и тут Шпак, не успев сориентироваться, с ходу врезался в довольно плотную толпу идущих к поезду призывников - бритых, с вещмешками, чемоданами и гитарами. Он налетел на кого-то, его толкнули, кто-то хохоча попытался схватить его за локоть: "Пошли, дядя". Дико озираясь, Шпак вырывался, протискивался сквозь их плотный строй, а в это время Мукасей, потеряв его из виду, метался, выглядывал, не мелькнет ли тот в толпе. И увидел как раз в тот момент, когда Шпак, рванувшись последний раз, выскочил на улицу. Но одна из его сумок зацепилась за чей-то рюкзак, в отчаянии он дернул ее изо всех сил, хрустнул кожзаменитель, сумка хлопнулась на пол, из нее по грязному затоптанному вокзальному кафелю под ноги пассажирам полетели пачки денег.
Шпака перекосило. Но тут он снова увидел Мукасея и, прижав к груди вторую сумку, бросился к большим стеклянным дверям, ведущим на улицу. Там, на открытом пространстве, поотставший было Мукасей опять стал догонять его.
Перемахнув через невысокий заборчик, Шпак метался между машинами на платной стоянке, пытался спрятаться среди них. Но Мукасей увидел его, рванулся наперерез и чуть не попал под отъезжающие "жигули". Шпак снова выиграл секунду-другую, выбежал со стоянки и понесся к Садовому кольцу. Нырнул в подземный переход, выскочил на той стороне. Всего каких-нибудь десять-пятяадцать метров разделяли их с Мукасеем, когда Шпак подбежал к отваливающему с остановки троллейбусу и прыгнул в него в последнее мгновение перед тем, как закрылись двери. Подбежавший Мукасей тщетно попытался растянуть створки, проникнуть внутрь: троллейбус набирал ход, Мукасей чуть не угодил под колеса.
В первый момент он растерялся, опустил бессильно руки, остановился. Но когда в заднем стекле троллейбуса мелькнула злая рожа Шпака, Мукасей сплюнул на землю тяжелую вязкую слюну, глубоко вздохнул и побежал за троллейбусом. Бежать приходилось по кромке между тротуаром и проезжей частью, огибать деревья, стоящие машины, он все время с кем-то сталкивался, спотыкался. Дыхания не хватало - сказывалось ранение; лицо перекривило от боли, от напряжения, от усталости. А троллейбус уходил вперед все дальше и дальше. И только бледное лицо с неприятной ухмылкой - помесь страха со злобой - заставляло его бежать из последних сил.
А потом случилось чудо: троллейбус остановился на светофоре. Мукасей подбежал и грудью упал, уперся в его широкий зад, глотая воздух широко открытым ром. Шпак отпрянул от стекла. Опираясь о борт, Мукасей дошел до двери, снова попытался оттянуть створки и опять не добился результата. Все расплывалось уже перед его залитыми потом глазами, когда взгляд сфокусировался на толстых канатах, свисающих с края машины. В последнее мгновение, когда троллейбус уже тронулся, он ухватился за них и потянул на себя. Где-то высоко над головой ударили искры, палки соскочили с проводов, троллейбус встал. Сейчас же открылась передняя дверь, полезла из кабины недовольная женщина-водитель, и Мукасей нырнул внутрь, заработал локтями, пробираясь в хвост.